Виски здесь дешёвый и совершенно замечательный. Но за рулём мы не употребляем. Незачем раздражать полицейских – им и так явно нечего делать. Вчера напротив мотеля потерял равновесие и упал велосипедист; бедолага не успел встать и отряхнуть колени, как рядом затормозили две машины с мигалками и целый взвод парней, увешанных рациями и кобурами, бросился на помощь. Сэр, вы в порядке?
О да, я в порядке. Я свободен. Я включаю телевизор и наливаю стакан.
Когда сильно напиваешься, из позвоночного столба вылезает война. Гибкий горячий змей, внутренний хищник, всегда голодный, всегда думающий только о себе и о жертве. Горбоносый чёрт с пылающими волосами.
Он выходит: кровавый демон, пропитанный тысячелетним смрадом. Он озирается, ему неуютно – вокруг он видит самое ухоженное и комфортное место на планете. Благодатные земли, бесконечные поля, прогретые и обласканные солнцем. За эти земли никто всерьёз не сражался. Здесь не рубились мечники в ржавых медных панцирях, здесь не жгли еретиков. Здешняя реальность не заряжена эманациями великих злодеяний. Здешний длинный берег великого океана не имеет мистического слоя. Совсем новый мир, построенный беглецами из старого мира. Теми, кому надоели войны ради места под солнцем.
Ты в три раза древней, чем любой местный житель. Великой одноэтажной столице всего двести лет от роду.
Не кидали людей в печи, не закапывали живьём население целых городов.
Сюда – бежали.
И ты тоже – беглец.
Вроде бы настроился поговорить с чёртом – давно не виделись, есть что обсудить, – но чёрт, оглядевшись, изучив развешанные тут и там мокрые пляжные полотенца, втянув ноздрями запах грейпфрута, исчезает, не сказав ни слова, только громко скрипнув зубами.
На рассвете, в утренней кефирной свежести, в тишине, едва не над самым ухом раздаётся знакомый звук заводимого мотоцикла. Немедленно встаёшь, ударившись коленом об угол кровати, глядишь в окно: двое крепких, поджарых, седоватых ходят вокруг мотоциклов без номерных знаков и говорят на русском, и недурно бы выйти, поинтересоваться, куда именно собираются дубасить эти непростые дядьки. Они явно приехали сюда налегке, купили мотоциклы и собираются как минимум прокатиться на север по Тихоокеанскому шоссе, или – как максимум – пересечь весь континент с запада на восток, а на восточном берегу слезть с мотоциклов и отправить их морем, в ящиках, домой в Россию.
Но не вышел: испугался. Вдруг знакомые, или знакомые знакомых?
Двое седых уверенных не похожи на столичных деятелей – скорее мужики из больших областных центров, из Твери или Нижнего, хозяева больших кусков недвижимости или, например, каких-нибудь фабрик. Нет, не москвичи.
Но всё равно не пойду. Не хочу ни с кем говорить. Специально уехал подальше, чтоб ни с кем не разговаривать. Ничего не делать и ни о чём не думать.
Подождал, пока соотечественники оседлают свои байки и свалят. Вышел сам. Машина тут же, у двери. От порога до водительского кресла – два шага.
Надо поехать в лавку и купить, наконец, собственную доску.
Через три-четыре недели океан полностью освободит сознание. Обнулит все ценности – то, ради чего рубился в прошлой жизни, перестанет вызывать интерес.
Станешь пустым, чистым и вольным.
Волосы и брови выгорят, соль отшлифует морщинистую морду и промоет носоглотку, плечи раздадутся, спина станет прямой и железной, из бронхов выйдет вся копоть. Насморки и простуды уйдут в прошлое.
Доска станет лучшей подругой.
Бриться раз в неделю. Солёная вода раздражает чисто выбритые щёки. Лучше – короткая щетина, она защищает нижнюю часть лица от сожжения солнцем. Кристаллы соли действуют как увеличительное стекло: кожа сгорает в пять минут.
Но за руль неохота. Лень. Наверное, поэтому и не вышел поздороваться с русскими мотоциклистами. Они – бодрые путешественники, заряженные энергией, а ты полусонный беглец.
Можно сходить в кино. В конце концов, ты живёшь в мировой столице кинематографа. Решаешь прогулять день, как прогуливал в школе, в шестом или седьмом классе, с наслаждением от каждой минуты безделья. В такой преступный день обязательно разрешаешь себе полный, окончательный праздник.
Дневной сеанс. Билеты без номеров, садись куда желаешь. Типичный абориген, промасленный солнцем, в местной униформе – белая футболка и голубые джинсы – пробирался мимо и наступил на ногу.
– Ёб твою мать.
– Лучше без матери, – негромко советуют сзади. – Здесь некоторые говорят по-русски.
Обернулся – череда благожелательных цветущих физиономий, хрустят поп-корном, тянут из бутылочек непременный жидкий кокаин. Кто сказал – непонятно. Пришлось извиниться сразу перед всеми. И вспомнить, что в Великом Одноэтажном Городе живёт сто тысяч выходцев из родной Гипербореи; пять волн эмиграции, включая белогвардейскую, колбасную и силиконовую. Ещё можно вспомнить, что первую русскую крепость здесь заложили ещё во времена войны с Наполеоном, задолго до силикона и кинематографа. Таким образом, ругнуться на родном языке – здесь это легитимно. Имеем право.
Фильм красивый, длинный и скучный. Супергерой молотит врагов бронированными кулаками. Финальная битва: разрушено полгорода, дымятся развалины. Злодей и его прислужники стёрты в порошок. Здешняя публика обожает смотреть на разрушения, взрывы и катаклизмы. Не переживая катастроф в реальности, люди жаждут увидеть беду и смерть хотя бы на экране. Но приезжему беглецу неинтересны побоища, они его не развлекают.
Он равнодушно выходит из тёмного зала. Снаружи всё то же солнце и тот же солёный ветер. Через минуту приключения супергероя исчезают из памяти: то ли фильм слишком плохой, то ли ветер слишком солёный. От него тоже хочется убежать – но некуда.
Великий одноэтажный город уже есть результат бегства: здесь всё заканчивается, здесь останавливается любой беглец. Сюда уезжали, потому что дальше уехать нельзя. С севера прибывали туберкулёзные и голодные уроженцы холодных портовых столиц. С востока, через весь континент, по единственной дороге – безработные, неудачники, искатели приключений, лихие головы, преступники, нищие бродяги. С юга двигались армии беженцев из рядом расположенной, гораздо менее богатой страны, которая уже много десятилетий весело паразитирует на своём северном процветающем соседе.
Бегство здесь – уважаемая категория, одна из главных. Здесь убежавшему очень хорошо. Здесь его никто не трогает.
Поздним вечером позвонил Горохов и обычным своим шуршащим, целлофановым голосом объявил, что дело сделано. Магазин прекратил существование, и здание его продано.
– Деньги уже перевели, – сказал он.
– Хорошо, – сказал Знаев. – Ты молодец, Алекс. Как твой брат?
– Представь себе, живой. Под нож так и не лёг. Но одна почка работает. Врачи говорят, уникальный случай.
– Вот видишь, – сказал Знаев. – Он переживёт нас всех.
– Да, – сказал Горохов. – Ты оказался прав.
– Да. Получается так.
– И насчёт свободы тоже.
– Чувствуешь её?
– Да. Теперь я понял, что это такое.
– Ага, – засмеялся Знаев. – Поздравляю. Отдыхай, брат. Только рабы знают, что такое свобода. Отдыхай и жди меня. Вернусь – придумаем что-нибудь. Если, конечно, ты ещё хочешь со мной работать.
– Хочу, – сразу сказал Горохов. – Только давай больше не будем строить магазины.
– Хорошо, – согласился Знаев. – Построим больницу. Стадион. Концертный зал. Мне главное, чтоб люди приходили. Чем больше, тем лучше. Я люблю, когда много жизни. Когда толпа бурлит.
– А ты уверен, – спросил Горохов, – что хочешь вернуться? Деньги у тебя есть. Оставайся там. Вложись куда-нибудь.
– Вложиться? Куда? Здесь лицензия на такси стоит двести пятьдесят тысяч. На одну машину. С моими миллионами я тут – скромный небогатый парень. А в Москве у меня дети. Нет, брат, я здесь не останусь. Я вернусь, будем работать. А всех, кто нам помешает, убьём. Тихо и быстро.
Информация о том, что магазин стёрт с лица земли, не кажется сногсшибательной или трагической; но всё же это событие, его надо отпраздновать.
Празднуешь наедине с литром «Jim Beam». Пошёл бы в бар – но баров тут сильно меньше, чем в Нью-Йорке. Надо знать адрес, надо садиться в машину и ехать; целая история. Поэтому пьём на пляже, сидя на песке.
Далеко впереди, у горизонта, светится красный огонь – может быть, бортовой фонарь судна. Рубиновый луч притягивает, баюкает.
Песок излучает уже ночную прохладу.
Мимо медленно идёт человек – в темноте не понять, какого возраста, какой расы. Тлеет сигарета в пальцах. Он останавливается. Похож на тебя, явно такой же бездельник, пляжный зомби. Длинные волосы. Он подходит ближе, теперь ты его узнал: вчера утром вы брали доски в одном и том же прокате, у одних и тех же метисов.
– Привет! – говорит он.
– Привет. Хочешь выпить?
– Нет, – отвечает человек. – Спасибо. Откуда ты?
– Из России. Из Москвы.
– Вау, – говорит человек. – Из России.
По первым фразам ясно, что он тоже – большой друг «Jim Beam» или какого-то похожего напитка.
Лица в темноте не видно. Но судя по уверенному развороту корпуса – молодой парень.
– В России холодно, – говорит он.
– Да. Это холодная страна.
Он обхватывает себя руками за плечи, дрожит и смеётся.
– Я не люблю холод!
– Холод – это хорошо. Холод делает человека сильным.
– А я люблю солнце, – отвечает человек. – Для меня это место – лучшее на свете, потому что тут всегда солнце. Я поклонник солнца. Солнце – это круто.
– Разные люди – разные удовольствия.
– Да, – говорит человек, – верно. Но я должен идти.
– Конечно.
– Не сиди на пляже, – предупреждает человек, – тут ночью темно и холодно!
И уходит.
Остаётся ночь и шум океана; не так уж и мало, если разобраться.
Не сразу привыкаешь к этим мгновенным вечерам, когда солнце скользит за горизонт, как часы в жилетный карман, и звёзды высыпают безо всякой сумеречной паузы. Правда, их плохо видно из-за городского зарева; чтобы любоваться здешним ночным небом, надо ехать в пустыню. Или отплыть от берега в открытый океан миль на десять. Или напиться, чтобы количество звёзд и их яркость не имели значения. Обычно Знаев прибегал к третьему варианту – как к самому эффективному.