Как понял Муса из рассказа дедушки, вертолёт упал не в ущелье, а чуть в стороне – в арык. Наверное, потому и не загорелся. Старик случайно его нашёл, когда незадолго до восхода солнца пришёл за водой. Осмотрев «аскари шурави», то есть советского солдата, он увидел, что тот не убит, а только ранен, и приволок его к себе.
Три дня пролежавший без сознания Муса решил проверить, насколько серьёзны его раны, и принялся себя ощупывать. Стоило коснуться голени, вскрикнул от резкой боли. Тут же подоспел бдительный хозяин. Попросив его догола раздеться, он вытряхнул как следует одежду, вывернул наизнанку и повесил рядом с очагом. После этого налил в медный таз подогретую воду и предложил гостю вымыться. Вначале Муса вымыл руки и лицо, потом омыл тело, в последнюю очередь – ноги. Старик в это время стоял поблизости, одобрительно кивая головой.
После того как Муса помылся, хозяин подвёл его к огню, где посветлее, и внимательно обследовал, прощупывая тело сантиметр за сантиметром. Парень с любопытством следил за каждым его движением и не только не сопротивлялся, но даже подбадривал: «Смотри, нике, смотри». В переводе с пушту «нике» означает «дедушка». Хозяину пришлось по нраву такое обращение, потому что он был пуштуном.
После тщательного осмотра «нике» вдруг как сдавит голень левой ноги всей пятернёй да с такой силой, что его подопечный от боли чуть сознания не лишился. Эх, разве разглядишь при таком скудном освещении, где что. Когда старик ударил ладонями по рёбрам с обеих сторон, Муса закашлялся, после чего ощутил во рту вкус крови.
Военным преподают основы медицины, учат приёмам оказания первой помощи, поэтому он сообразил, что в голени у него, под кожей, гнойная опухоль и что ему угрожает гангрена, а в грудной клетке, похоже, пострашнее рана – не исключено, что пробито лёгкое. Нике-олатай показал вначале на затянувшуюся рану между рёбрами, потом – на нож, затем на огонь, никогда не гаснувший в очаге пещеры, давая понять, что каленым лезвием ножа остановил кровотечение. Когда он объяснил, что надо бы вскрыть опухоль на ноге и тоже прижечь, парень, не раздумывая, согласился.
Старик дал ему пустой жиденький суп. Муса три дня ничего не ел, поэтому он кормит его понемножку. Напоив после супа травяным отваром, нике взял нож с широким лезвием и сунул его в раскалённые угли. Потом зажёг несколько лучин, при свете которых острой бритвой вскрыл рану. После этого ополоснул её какой-то холодной жидкостью и достал из углей нож… В голове у Мусы, прежде чем сознание отключилось, промелькнуло: «болевой шок».
Когда очнулся, уже рассвело. Был ли это сон или забытье, так и не понял. Свет пробивался сквозь два небольших отверстия, заменявших окна. Снаружи вместе со светом проникал в пещеру прохладный и свежий утренний воздух.
Дедушки не видать. Должно быть, за водой отлучился или за продуктами. Хоть бы уж вернулся! Если, не приведи Аллах, попадётся, шурави не станут у него спрашивать, шиит он или суннит, пуштун или ещё кто…
– Нике, Аллага шукюр! – радостно приветствовал он появившегося хозяина.
В мирной жизни даже родственники, бывает, отдаляются друг от друга, конфликтуют по мелочам, а в моменты, когда вот-вот можешь отдать концы, значение дружбы и просто нормального человеческого общения возрастает в сотни, а может быть, и в тысячи раз – никто ж не считал… Вот и для него, сына башкирки и казаха, одного из «аскари шурави», явившегося в чужую страну «устанавливать порядок», в эту минуту не было никого ближе этого старого афганца.
– Сегодня, видать, затишье. Обе стороны собираются с силами, раненых подбирают. Да и убитых похоронить надо… – отдышавшись, медленно произнёс он и тут же с грустью добавил: – Вот что, Муса, пока тихо, отведу тебя вечером к тропинке, что к вашим ведёт. А сейчас давай перекусим. Я ходил к партизанам, обменял на продукты ножи и посуду. Ты, наверное, уже понял, что я кузнец. В округе меня так и называют – старый кузнец, уже и имя моё настоящее никто не помнит. А зовут меня Жават, то есть, вечный. Вот и живу… Думаю, сегодня ко мне никто не заглянет, ведь я сам выходил. Так что отдохни, а я прочитаю тебе, молодому человеку, духовное наставление. Расскажу о том, что видел, что пережил. Кое-что из того, что хочу рассказать, слышали только эти каменные стены, – сказал старик и, разводя руками, нечаянно зацепил и сорвал занавеску, прикрывавшую выдолбленные на каменной стене углубления, используемые как полки.
Оба разом вскрикнули: «Баракалла!» Это невольно вырвавшееся у Мусы слово часто повторяла бабушка, когда удивлялась чему-то.
Хозяин почтительно опустился на колени перед стоявшим на полке изящным изваянием прекрасной золотистой птицы со сложенными крыльями, излучающей таинственное сияние.
– Птица?! – не веря глазам, воскликнул изумлённый Муса. – Сказочная золотая птица!
– Это Хумай. Только не золотая, а медная.
– Хумай? У нашего народа есть про неё легенды. Хумай – дочь царя Самрау… – задумчиво промолвил парень и рассказал то, что было ему о ней известно.
– А для меня эта легенда – семейное предание. Сколько пришлось мне странствовать из-за войн, перенося с места на место эту единственную реликвию и мои инструменты. Семья вся погибла… Один Аллах ведает, от чьей руки. Наш дом был в горах Гиндукуш, ближе к границе с Китаем. Пуштуны, род наш муйтен, – очень древний народ. Известно, что и у иранцев есть пуштунские корни.
– Муйтен? Я вроде бы что-то про них слышал. А у башкортов было с десяток родов. Табын, усерган, мин, юрматы… Муйтен, говорите? – повторил Муса знакомое слово и стал с увлечением слушать рассказ старика.
…Созвали джиргу[5]. Народ собрался в круг. И был тогда принят кодекс пуштунов – «пуштунвали». Принимали его как клятву, повторяя хором, и с тех пор стали соблюдать всем родом:
– Гэйрэт!
– Намус!
– Иман!
– Истимакат!
– Мусават!..[6]
После того как был исполнен клятвенный ритуал, слово взял глава рода.
– Мы должны строго следовать этим канонам, – сказал он. – Наши предки подчинялись им задолго до того, как приняли ислам. Так было и так будет. Волю Всевышнего мы исполняем неукоснительно. А пуштунвали – закон нашего рода, наш стержень, и тот, кто его нарушает, – преступник. Честь для муйтенского рода дороже всего! Лучше голову потерять, чем честь!
Постепенно успокоившись, люди стали рассуждать о благодетелях, об уважении друг к другу, о традиции гостеприимства. Потом, когда речь зашла о кровной мести, вспыхнули жаркие споры.
Наконец, вспомнив о прежних временах, перешли к воспоминаниям. Без этого во время таких собраний, которые длятся несколько дней, никак не обходятся. Согласно бытующему с незапамятных времён правилу, аксакал, исполняющий обязанности летописца рода, садится в центр круга и начинает нараспев рассказывать о стародавних временах.
Хумай, Заратустра, Будда, Аллах, пророк наш Мухаммат и ниспосланный Аллахом Коран Карим – это наши святыни. Всё, что с ними связано, передаётся на протяжении веков от поколения к поколению, нанизывается на нить нашей общей памяти, прочно закрепляется в ней…
…Хумай, Хумай, Хумай… Где-то звучит дивная мелодия. Сладко журчит бьющая из источника вода. Тёплый погожий день. Липовый цвет источает пьянящий медовый аромат. Жужжат пчёлы. Муса сидит на каком-то пригорке возле родника, наслаждаясь природой. Но внезапно небо заволокло тучами, налетел ветер. И подлетает тёмной тенью трёхглавый змей, закрыв собой солнце.
«…Помнишь ли ты, о повелитель всех дивов, тот день, когда Живой Родник неожиданно взбурлил? Помнишь ли ты крик, который раздался в тот день? Крик, от которого дивы, летавшие в небе, упали на землю… Узнали мы тогда, что родилось на свет могучее дитя, опасное для нас. Посылали мы дивов и джиннов выкрасть его – от одного только его взгляда их сердца разорвались от страха. Тот ребёнок и есть Урал. И теперь он приближается к нашей стране…» Без хитрости его не одолеешь. Надобно переманить на свою сторону Шульгена, брата Урал-батыра, отправить во дворец падишаха Самрау, чтобы завладеть его прекрасной дочерью Хумай, крылатым конём Акбузатом, волшебным мечом булатным. И вот Муса, узнав о его. Стал он громко звать: «Урал! Урал!!!» Звал, пока тот не услышал. И началась тогда между ним и силами зла жестокая схватка не на жизнь, а на смерть. Машет батыр мечом направо, налево – ох и достаётся же дивам!..
– Муса, проснись! Открой глаза, Муса!
Надо же, оказывается, рассказ старика убаюкал его.
– Урал батыр, Хумайгош… – пробормотал он спросонок. Потом, придя в себя окончательно, сказал: – Я с Урала, Родина моя – Башкортостан. Мне снилась Хумай…
– История у пуштунов такая древняя. И говорят, будто бы муйтенский род когда-то переселился в эти края с Уральских гор… – задумчиво произнёс хозяин и вдруг встрепенулся: – У нас мало времени. Пора собираться. Так хочется подарить тебе что-нибудь на память. Ведь такие встречи бывают раз в жизни. Самое удивительное, Муса, – то, что ты меня понимаешь. Если бы не этот случай, я, может, с ума сошёл бы, упаси Аллах.
Только успел сказать, как где-то поблизости покатился камешек, после чего послышались чьи-то голоса. Оба насторожились. Недолго думая, старик быстро увлёк Мусу за собой в самый тёмный угол своего жилища, осторожно вынул из стены два плиточных камня, запустил гостя в небольшой потайной грот и снова заделал отверстие.
Из обрывков разговора кузнеца с неожиданными посетителями Муса понял, что они принесли ему металлические фрагменты сбитой летательной техники и заказали ножи, кинжалы и разную утварь для дома. Один очень просил изготовить саблю.
Хорошо, что незваные гости не задержались. Пока Муса сидел в укрытии, успел осмотреться. Тесное помещение похоже на клеть. Чего тут только нет: вёдра да тазы, лопаты да тяпки, топоры да ножи. Даже лемех плуга. «И кому он тут может понадобиться, этот лемех?!» – подумал с горечью молодой человек.