Все мы двинулись к кострищам, огибая банное строение. Двое моих подоспевших людей подхватили за руки тело, потащили. Казаки шли отдельно, переговаривались тихо. На меня с уважением смотрели.
Серафим продолжал читать молитву, но когда увидел нас, остановился.
— Говори свое слово святое, отец. Я после свое скажу. — Махнул рукой.
Тот продолжил. Я в этот момент подошел к кострищу с ведьмой, покопался там, разворошил немного. Извлек тот мешочек, который увидел ранее. Взвесил. Грамм сто. Развязал — порох и немного медной пыли. Полыхнуть должно было хорошо. Эффектно.
Подошёл ко второму. Глянул там — ничего. Покопался получше, вроде нет. Хорошо, значит, заложили только в один.
Люди продолжали молиться, но я ощущал, что пристально следят за моими действиями.
Добрался до мешка, который второй убегающий скинул с крыши. Взвесил. Что-то тяжелое. Развязал, глянул. Связанные, спеленатые вороны. Две штуки, мертвые. Хм, а как ты, бандит эдакий, хотел их выпускать? Они же в процессе перевозки все крылья себе уже поломали? Или вез ты их как-то иначе. Обмотка в ткань спасла? Чудно. Непонятно, но птицы по факту есть. Хорошо ужей нет. Но их мог кто-то в толпе выпустить. С этим еще сложнее. Такого бы поймать будет сложно. Может, не кончено еще все.
Но будет ли рисковать человек, если двоих его сотоварищей поймали и раскусили. Один мертв, второго ждет суд и казнь. Рискнет или струсит?
Поглядим.
Следующим на очереди был плененный беглец. Тот, что в кострище порох подложил. Подошел, навис над ним. Нос сломанный, руки за спиной связанные, на коленях стоит, бубнит под нос слова молитвы.
На меня глаза зареванные поднял.
— Я это, я… — Начал он скулить.
— Потом разберемся. — Пресек я все начинания. — Молись.
Замер, присоединился к священному действию. Стал дожидаться, пока святой отец не закончит свою напевную речь. Длилось она еще минут пятнадцать по моим прикидкам. Солнце уже скрылось за холмами, его последние лучи отбрасывали кровавое зарево на облаках. В мир постепенно приходила ночь.
— Аминь! — Святой отец махнул рукой. — Братья и сестры!
На колокольне, вторя его действиям, ударил колокол. Гулко, протяжно, один раз.
— А теперь скажет нам о делах мирских боярин Игорь Васильевич Данилов, что ведьму изловил.
Я выступил вперед. Серафим тем временем стал обходить толпу, окропляя ее святой водой. Размашисто крестил кропилом так, чтобы брызги долетали до стоявших последних рядов. Люди склоняли головы, крестились, прижимались ближе к первым рядам. Но двигаться к кострищам не смели. Пугала их нечистая сила.
Это хорошо, это верно. Сейчас как костры запалят, нужно, чтобы паники никакой не случилось.
Замер, осмотрел их всех собравшихся. Начал!
— Народ воронежский! Люди служилые! Люди посадские! — Говорил громко, отрывисто. Смотрел на них. — Долго мучилась земля ваша от разбойников. Маришка, ведьма, атаманша!
Я махнул рукой, указал на кострище.
— Вот она! Убили мы ее ночью! Сегодня! Мертва ведьма! Колдовство ее не спасло! Словом святым и сталью доброй! Повергли! Подьячий из Чертовицкого! Григорий Неуступыч Трарыков!
Служилый человек несколько опешил, когда я его имя назвал. А я продолжал, показав на героя. Мне славы чужой не надо. Раз не я ее свалил, то и почет за это не мне.
— Пулей ее уложил! Никакие чары не спасли! Двух же татар, чертями переодетых, я убил! Своими руками. Пистолем и саблей острой.
Толпа молчала, слушала. Люди замерли, даже не перешептывались, внимали.
Я направился к кострищу, где лежало два переодетых тела.
— Не бесы они, а люди! — Сорвал шапку, чуть приподнял. В нос ударил неприятный запах мертвечины. Лицо мертвеца уже было все синее, пятнами покрылось. — Вот он, все колдовство! Лож и обман! Кто не верит, может подойти, глянуть!
Я толкнул труп обратно, показывая омерзение. Отошел, окинул толпу взглядом тяжелым.
— Колдовством вас запугивали. А оно есть, обман.
Поднял мешок, показал.
— Вот, порох в костер подложил один. — Обернулся, злобно зыркнул на первого беглеца. — Хотел напугать нас. А второй, который на баню залез, все его видели! Ворон думал выпустить. Страха на нас напустить! Не бывать этому! Каждый бандит по закону получит то, что причитается. Каторгу, петлю или пламя.
Толпа стояла тихо, люди переглядывались, никто не перечил.
— Всех, кого в лагере разбойничьем взяли, допросим и осудим. По закону! Только так!
Я повернулся к святому отцу, махнул рукой.
— Жги эту падаль! Серафим! Свободны теперь все мы от Маришки!
Батюшка подошел с факелом в руках. Держал крепко, не боялся. Ткнул в хворост, языки пламени лизнули сухой хворост. Занялось быстро. Перешел ко второму кострищу, тоже запалил. Разгоралось хорошо. Вспыхнуло быстро, даже без масла. Огонь почти сразу распространился по сухой древесине, окружил тела, поджог их одежду.
Становилось жарко, и толпа чуть подалась назад. Я тоже счел за лучшее отойти от горящих костров ближе к баням. Туда, где стояли мои люди и люди церковные. Задымило, зачадило, темные клубы поднялись к небу. В нос ударил запах паленого тряпья, а потом… Отвратительный дух горящей плоти. Ох и не любил я его.
Пламя вспыхнуло. Поднялось высоко. Костры полыхнули в полную силу.
— Горит атаманша! Время ее ушло! Теперь порядок будет! И закон будет! На земле воронежской!
— Слава боярину! — Раздался одинокий зычный голос. Это был один из стрельцов, что помогали ловить беглеца.
— Слава! — Почти сразу донеслось с другой стороны толпы. По-моему, кричал кто-то из атаманов. Все шестеро представителей воронежского руководства сегодня здесь были. Присутствовали. Я их приметил раньше, но особо выделять не стал.
Стояли вместе, где-то в середине. Переговаривались. Решила что-то это точно.
— Слава! Слава! — Все громче и громче поднимался гул людских глоток. Люди кланялись, скандировали. Донеслось — Ура, боярину. Ура!
Серафим поднял руку, махнул. Вновь ударил колокол — протяжно, гулко. Звук раскатился по округе, и вмиг загремели колокола во всех воронежских церквях. Созывали на вечернюю молитву. Сговорились они, что ли?
В любом случае — вышло красиво!
Потеха завершалась. Труп ведьмы горел, как и ее самые близкие последователи. Народ понемногу начал расходиться. Кто-то сразу потянулся в город. Наверх. Небольшие компании шли, что-то обсуждали. Некоторые торопились, многие брели неспешно. Кто-то поднимался большим семейством. Впереди мужчина, за ним жена и дети.
Часть народа двинулась в слободку, что при монастыре. С самых первых домов спрыгивала ребятня. Какой-то согбенный старик ругался на них. Кричал. Махал клюкой, грозился высечь.
Иные стали расходиться, удаляясь группами на север в район казарского луга. И на юг к Чижовке. И там, и там имелись небольшие поселения. Вспомнились дымки вечерние, когда мы только-только первый раз к городу подъехали.
Какое-то умиротворение повисло в воздухе. Казалось — беда отступила. Маришка сожжена. Все, жить можно и не боятся. Только не так это было. Более страшная беда — татары! И стояла она подле города. Где-то в Поле. Мыслил я, что два дня и проявит эта сила себя во всей своей красе… Точнее — всем ужасам своим.
Яков бы к этому времени подоспел. Это хорошо бы было.
Я вышел из раздумий, окинул взглядом оставшихся. Их было много, пожалуй, половина от тех, кто пришел. Стояли. Следили за тем, как горит пламя. На лицах их я видел разные эмоции. Облегчение, смешанное с радостью. Опасение, угрюмость, задумчивость.
Среди них я приметил шестерых важных людей воронежских. Обсуждали что-то. Неспроста, ох неспроста. Поговорить хотят, только думают, как лучше.
— Как догорит, мы пепел соберем и в реку. — Серафим подошел ко мне, отвлек. — Что огонь не взял, вода унесет.
— Как считаешь нужным, отец. Я свое дело сделал, издохла она, а уж остальное, дело твое. — Я посмотрел ему в глаза. В них читалось уважение и доверие.
— Да, насчет лодок… — Начал он.
Понимаю, долг платежом красен.
— Завтра поутру людей пошлю. И паром понадобится твой. Не все мы вывезли с бандитского хутора. Вернемся.
Сегодня не с руки было. Допросы и фильтрация людей дело важное. Второй поход за оставшимся добром, менее ценным имуществом в Колдуновку — вторичен. К тому же до него я очень хотел поговорить с кабатчиком и обсудить наши с ним совместные действия. Так сказать — обсудить экономическую политику.
Расчет мой был на то, что не могли недобитки лиходейские так быстро вернуться и растащить все. Побоялись бы, а если нет, то не унесли многого. А завтра уже мои люди нагрянут. С зарей их туда пошлю.
— Спасибо. — Серафим кивнул, вырывая из раздумий.
Здесь же подошел Григорий. Вел моего скакуна под уздцы, хмурый, утомленный. Покосился на шестерых, мнущихся в толпе, но по поводу их ничего не сказал.
— В город, боярин. Допросить бы этого надо. — Он махнул рукой на связанного беглеца.
— Надо. И что все пленные из Колдуновки поведали, услышать хочу. Давай рассказывай.
— Да что… — Он замялся. — Сейчас по дороге все и поведаю.
Мы распрощались с попом. Он оставался здесь, следить за завершением всего этого действа. Про своего человека, которого мы схватили, слова не спросил. Как будто и не его он. Дал понять, что передал нам его для следственных дел.
Я махнул в седло, двинул коня к дороге на холм. Толпа тем временем стала еще меньше. Часть людей двинулась к баням мыться. Часть, постояв, все же решила постепенно в город возвращаться.
И здесь те шестеро, переглядываясь, преградили моему малому отряду путь.
— Говорить хотим, боярин. — Вперед выступил один из атаманов.
Думал я, что будет так. Что-то долго вы меж собой говорили, речи вели. Ждал сразу после сожжения, а то и во время него. А вы дождались и в самый последний вагон запрыгнули. Хорошо еще не бегом за мной бежали.
Поднял руку, мои люди остановились.
— Точно сегодня надо? — Это была для них проверка. Если начнут сейчас, значит, серьезно настроены, договорились промеж себя.