— Старик. В воеводы ты кого другого выбери. Я, как с татарами разберусь, уйду. Мне путь на север, в Москву. Племянника своего поставь, он вроде толковый, хоть и молодой. — Чуть выдержал паузу. — Или люди пускай выберут сами.
Он смотрел на меня с удивлением.
— Дивлюсь я тебе, Игорь Васильевич. Первый раз такого человека, как ты вижу. Возьмешь, если, буду при тебе лекарем. Я врачевать могу. Неплохо. Только за Настеньку прошу, дочка она мне названная, ей жить и жить еще. Не губи.
— Да с чего ты взял-то, старик. — Я улыбнулся. — Ее не погублю. И тебя тоже. А там кого куда, в лекари или здесь оставить — решим. Татар одолеем, понятнее станет. А сейчас с этими поговорим и спать. Утром вечера мудренее будет.
Он вздохнул, замолчал.
— Ну что, предатели, заговорщики, граждане бандиты. Говорить будем. — Я уставился на того, что был в сознании, узнал его. Ходил со мной на хутор к ведьме. Бились вместе, а здесь так вот повернулось все. Продолжил сквозь зубы, зло и холодно. — Как же так вышло, что вчера мы вместе Маришку воевали? А сегодня вы против меня оружие подняли, а?
Подошел, взял за подбородок, в глаза уставился. Сдавил горло слегка.
— Говори! Тать!
— Так это. — Он дернулся, я отпустил, и боец сразу же глаза в пол отвел. Заговорил тихо, словно оправдывался. — Тебя же воеводой поставят, а мы что? Мы же царю Дмитрию служим, а ты нет. Ты же московит.
Опять эта песня. Московит, значит, зато, рязанец — за это. А если из Путивля приехал, то, что тогда?
— Московит и что? Нет на Руси сейчас царя, которому служить бы я стал. — Выдал холодно, буравил взглядом предателя. — Был Иван, славный человек, государь великий. Низкий поклон ему бы отвесил, коли жив был. Служил бы во всем. Был Федор, сын его. А дальше, что? Пресеклась линия. Остальных, кто выбрал, царей этих? Кто назначил, поставил кто? Раз род пресекся, то земля должна выбрать сама. Все мы. Правильного царя! Верного ей одной, родной! А как выбрали, служить ему верой и правдой. А что Шуйский, что этот черт, себя Дмитрием зовущий, они кто? Одного, кучка бояр вознесла. Второй, под ляхами да лихими людьми ходит. Их ставленник.
Я перевел дыхание.
— Ты что думаешь, после смерти чудом выживают, спасаются? Один раз, второй? Давай не дури, толком говори. Зачем убить меня хотели, а?
— Так ты же завтра бы нас всех сам.
А, испугались, что копать начну и всех, кто Дмитрию служил — на виселицу. За прошлое не стал бы. Смысла нет никакого. Жизнь человеческая, она ценна, как-никак. А сейчас повесить вас придется. Да еще скольких положили, семерых выходит?
Подумал, проговорил холодно:
— Клятву бы принесли, в верности идее поклялись бы. Не мне, а земле русской. Ничего бы вам не было. — Хмыкнул недобро. — А теперь повесить тебя придется, как разбойника.
Он засопел: помирать-то оно всем страшно. Я тем временем подошел ко второму, отвесил ему пощечину, привел в себя.
— А, что…
— Ну а ты, чем я тебе неладен не люб. А? Почто убить меня решил?
— Ты против царя нашего встал, власть нашу попрал.
— Какую власть? Где она? Может от татар твой царь нас защитит? Может, от бандитов? Где он, Димка твой, вор?
— А чем Шуйский твой лучше?
— Мой? Ты не понял меня, гражданин. — Опять это слово на язык легло. — Я не за Шуйского, не за Вора Дмитрия, не за ляхов и шведов. Я хочу, всем сердцем, чтобы земля наша сильного царя выбрала. И все, кто того же хотят, за мной встанут. Понял?
Оба пленных смотрели на меня с удивлением, росло в них понимание того, что не так они все поняли. Откати время вспять, переиграли бы они все. Но оступились, предали, решили, что служба Лжедмитрию важнее, чем тому, с кем вместе на Маришку ходили, кровь проливали и собратьев теряли.
Я тем временем перешел к сути.
— Главный кто у вас?
— Так это… Убил ты его. Наверху, здесь, выстрелом.
Ага, валите теперь на мертвых. Хотя да какая разница, кто вас всех подстрекал. Раз полегли все, в плен попали. Уже не так важно.
Продолжил после секундной задумчивости:
— Как уходить хотели?
— Через ход. Дверь в храм слабая. Думали, выбьем и тем же ходом уйдем. Лодки добыли…
— У кого? — Злость накатывала из глубины души.
— Так мы те, что вчера…
Ясно, значит, пока я здесь делами занимался, они каким-то образом успели сплавать, вернуть три лодки и рассчитывали на них уйти. Монастырское имущество умыкнули, выходит. Людей обокрали.
— Еще и на монастырское добро позарились. — Покачал головой, вкладывая в слова негодование. — Кто за вас еще, кто в городе?
— Так мы это… Мы бежать хотели. Не любы мы здесь. А раз ты им люб, так нас же всех…
Вот дурни. Ладно, все стало окончательно ясно.
— Повесить этих двоих на воротах. — Выдал я приказ. — Утром. А пока в клети.
Повернулся к Ваньке, глянул на него. Парень был взъерошен, напуган.
— Ты как, слуга мой верный?
— Я, я… — Он замямлил. — Человека я убил.
Хлюпнул носом.
Да, первый раз это непросто. Отнять жизнь, это уметь надо. Я-то калач тертый, привык уже ко всему этому. И что-то век прошлый, семнадцатый, только черствее меня делает и черствее. Но ничего, нужно так, ради земли, ради страны, ради Родины.
Я стиснул зубы. Так нужно.
В комнату вошел Пантелей, пробубнил с порога.
— Посты все проверил. Стрельцов увидел, парой слов перекинулся. Кого заговорщики на свою сторону переманили, там заменил. Люди обезоруженные, отдыхают. Заперли мы их. Остальные в дозорах. Будут еще какие-то приказания, боярин?
А ты молодец, служилый человек, расторопный, смышленый. Надо премировать завтра при всех. Да всех своих отметить надо.
Выдохнул, произнес спокойно, отгоняя накатившую во время допроса злость.
— Отдыхать. Завтра день не простой.
Пантелей кивнул.
— Этих только двоих с Ванькой в клети отведи. И отдыхать.
— Сделаю, боярин. — Он кивнул.
Они вышли, вывели арестованных.
— И тебе отдыхать, Фрол Семенович. — Глянул на воеводу.
— Игорь Васильевич, ты над словами моими подумай. — Он уставился на меня, понизил голос. — Устал я, боюсь.
— Скажи, старик, а как ты к Дмитрию попал-то? Он же тебя сюда назначил?
— Да как. — Он вздохнул. — Род мой так, седьмая вода на киселе. Из-под Стародуба мы. Отец мой и на Казань ходил и на Астрахань с царем Иваном Великим. Только особо без геройств. Не выделился. Я сам при Молодях крещение боевой принял. Ну и…
— И?
— Да как-то так вышло, что больше лечить, чем убивать по душе. Лекарям после битвы помогал. Грамоте обучился, и как-то так оно и пошло.
— Ну и как ты здесь оказался-то? — Странно слышать, что человека полезного, знающего как людей лечить, раны, врачевать отправили воеводой в город на границе Поля.
— Сослали.
— За что же? — Непохож ты, старик, на бандита. За что тебя в немилость-то такую?
— Я один из лекарей при царе Дмитрие был. — Он глаза опустил, кашлянул. — Ты уж прости меня, боярин. Я ему присягу давал, слово свое говорил. По малодушию, конечно. Я же первого Дмитрия видел. Тоже ему служил, лекарем. До того, как он в Москву въехал. Там уже люди-то получше меня нашлись. Отослал он меня обратно с дарами. Думал я все, унялась Смута. Заживу. Детей не нажил, хоть о родне позабочусь как-то. Ефима в люди как-то выведу от бед и войн сберегу. Но нет.
Эко меня угораздило. Что же ты, старик, раньше-то молчал. Говорил, Савелий у вас здесь за лекаря. А сам, такой человек интересный. Мне пригодишься, это уже точно. Ты, оказывается, двух этих Дмитриев знаешь, в лицо видел. И про стан их чего рассказать можешь при случае. Кто есть кто, за кого и почему так, а не иначе. Когда вопросы у меня будут. Пока что не до них. Но скоро понадобится эта вся информация.
А пока:
— Давай, давай, рассказывай, что дальше то было.
— Да что. Болотниковцы хаживали. С ними я не пошел, отсиделся. Ну а тут этот второй появился. Похож, но… Не он. — Воевода поднял глаза, перекрестился. — Вот те крест, боярин, не он это.
Вздохнул, понурил взгляд, совсем как-то плечи вжал.
— А я ему присягу дал. — Покачал головой.
— Знаю, что не он, старик. Не бывает так, чтобы убили, и спасся чудом. Он же не Иисус Христос, чтобы воскресать. Да даже сын божий один раз это сделал и на сорок дней. А тут от мальца до первого. Это раз. От первого до второго, это два.
Я невесело усмехнулся.
— Все так, боярин, все так.
— Ну и дальше что. Как тебя сюда?
— Говорю же, сослали. Царица… — Он увидел на моем лице кислое и пренебрежительное выражение, чуть сбился, но продолжил. — Марина Мнишек его же признала. Но от первого не понесла она.
— И чего?
— От первого не понесла, должна была от второго понести.
— Не понимаю, ты-то при чем?
Он вздохнул. В этот момент вновь явился Пантелей, кивнул, увидев, что мы вдвоем при свече одной говорим с глазу на глаз.
— Господа, я на пост. — Ушел, протопал наверх.
Фрол Семенович вновь вздохнул, продолжил.
— Царь возлагал на меня надежды, как на лекаря. Что я смогу как-то помочь госпоже в этом деле. А я…
Он замялся.
Ох ты же, дела то какие. То есть, выходило, что Марина Мнишек от первого самозванца забеременеть не смогла. Не успела. Может, близости у них не было никакой, кто знает. Кто со свечкой-то стоял? А тут вроде как, с лета восьмого года они вместе со вторым. Вроде как венчались, а прогресса нет. Наследника нет. Сейчас весна десятого, считай два года.
Я криво улыбнулся. И Фрола Семеновича в это все дело по созданию потомства затянуло. Дело важное, кто спорит. Только, тут же специальность нужна. А старик, как я понял, больше полевой хирург, чем акушер-гинеколог. Они бы еще специалиста по разводу коней позвали бы… Мда… Не завидую я тебе, старик.
— Ох невесело мне было, Игорь Васильевич. — Подтвердил он мои мысли словами. — В этом деле повитухи мастерицы, а я-то… Да еще царица. Ну, я их искал, бабок всяких. Приводил, отвечал за все это дело.