Вторая с протяжным диким криком кинулась на замершую чуть обособленно с кулаками. Ухватила ее за волосы. Третья тоже рванулась вперед. Кулаки сжаты, лицо искажено злобной гримасой.
Двое детей боярских лишь на секунду опешили и сразу же кинулись разнимать дерущихся.
— Пусти, ааа! Пусти.
— Ах ты тварь!
— Шлёнда! Шкура!
— Сама така!
— Гульня! Подстилка!
— А ну! — Гаркнул я так, что аж стены дрогнули.
Сидевший полусонно раненный встрепенулся, дернулся, застонал. Лицом скривился.
Крик подействовал. Девки опешили, и двое служилых людей без особого рукоприкладства растащили их. Обошлись парой оплеух, что в таком начавшемся было лютом замесе, совершенно малая кровь.
Мигом освободили от трех нападающих пострадавшую.
Ага, выходит любовный треугольник. Девка эта, атаман и один из братьев. А женская зависть по отношению к той, с кем Жук шашни водит, сейчас привела к неприятным последствиям и непотребствам.
Я резко поднялся, подошел к павшей на колени побитой девчонке. Хныкала, сопела, досталось ей прилично от подруг.
— Встань. — Сказал спокойно, с приказной интонацией.
Она шмыгнула носом, поднялась, смотрела все также в пол. Рубаха оказалась слегка порванной. Рукав на плече в месте шва где-то на треть оборвался. Сарафан не пострадал, платок слетел, она его пыталась поправить судорожно. Пальца дрожали, действия были отрывными и скованными.
Растрепанные волосы торчали в разные стороны. Вырвать их у воинствующих ревнивец не удалось, уже хорошо.
— В глаза смотри.
Она хлюпнула носом, подняла взгляд.
В полумраке комнаты стало видно, что девка-то вполне примечательная. Лицо красивое, носик остренький, глаза голубые, только сейчас зареванные и под одним точно синяк будет. Залепили ей знатно, уже виднелась синева. А еще через щеку протянулись глубокие царапины от ногтей.
— Шкура! — не выдержала одна из троих.
Я резко бросил на нее взгляд, та аж отпрянула, в стену уткнулась.
— С атаманом спала?
Спросил я спокойно, смотря ей в глаза. Та дернулась, взгляд опустила, засопела еще сильнее. Понятно, было дело. Только, как часто бывает в таких историях не по своему согласию.
— Этого любишь? — Указал на связанного бойца.
Она закивала, зарыдала, вновь на колени бухнулась.
— Да кому я… Кому такая… Он гад… — Хлюпала носом, стенала, голос дрожал и сбивался. — Силой взял, а я-то… А как…
Я повернулся к опешившему от происходящего пленному.
— В жены возьмешь ее? Говори!
— Так, да. — Он начал вставать, хотел кинуться утешать ее.
— Сиди пока. Недоговорили мы. — Перевел взгляд. — А ты?
Уставился сверху вниз на побитую девушку, она продолжала реветь, хныкать, но уже не так животрепещуще и протяжно. Та закивала в ответ, задергалась.
— Вставай, давай иди, умойся… — Проговорил медленно. Добавил. — И возвращайся.
Она подняла взгляд непонимающих глаз. Не знала, как благодарить. А как иначе-то? Как по-иному с человеком муки принявшим? Раз есть у нее возлюбленный, раз жить вместе хотят. Это же хорошо. Пускай и будет так, а что по закону будет, чуть позднее решим.
Сам к троим бабам повернулся.
— А вы что же, а? Горю чужому позавидовали? А? Вас здесь что всех в раю держали? А? Злости у вас, откуда столько? Откуда столько зависти? И вы, и она здесь что, по своей воле, что ли?
Недосуг мне нравоучениями заниматься. Развернулся, вернулся за стол. Уставился на двух братьев.
— Спасибо, спасибо тебе, воевода. — Голос одного дрожал. Второй пытался собраться, сконцентрировать внимание, но голова его клонилась вниз.
— Давай, рассказывай все как есть. Сначала. Кто послал, откуда прибыли, кто из татар на контакт выходил, кто из русских еще с вами тут заодно. Из местных. Кто бывал в поместье из городских. Все как на духу. А то плохо будет, сразу после свадьбы повесить придется, как разбойника.
Он закивал с пониманием. Заговорил быстро и по делу.
Глава 22
За окном сгущались сумерки. Все сильнее хотелось есть, а с улицы все чаще доносились запахи простой походной, но столь желанной пищи. Молодой, растущий организм требовал насыщения после напряжённого дня. Но отвлечься от потока информации, получаемой в процессе допроса, пока что было нельзя.
Пару раз в комнату заглядывал Ванька, я махал ему рукой, мол — потом! Он вздыхал и уходил.
Примерно за час один из братьев рассказал много интересного. Второй с трудом подсказывал в сомнительных местах, помогал, поддакивал. Но с каждой минутой все больше клевал носом и засыпал. Иногда приходилось задавать вопросы жавшимся в углу девушкам. Те почти ничего не отвечали. Только да, боярин и нет, боярин.
Сажать их за стол и говорить наравне в это время не казалось мне хорошей идеей. Эпоха не та и нравы не те.
Выяснилось, что весь состав отряда Жука, это обедневшие дети боярские из малых, оскудевших и разорившихся родов. Все они ходили под мощным боярским родом Мстиславских и были верны ему, поскольку получали для себя от этого служения некие преференции. Возможность хоть как-то выживать и не скатываться в полнейшую бедность.
Атаман Борис Борисович из молодых и дерзких приходился известному воронежскому атаману сыном. Старший Хрущев погиб, вроде как пару лет назад. О смерти его эти люди особо ничего не знали, но! Что важно! Подмосковное поместье, жалованное роду Хрущевых, при помощи и с подачи Мстиславских, теперь переходило к сыну. А это очень веский аргумент в службе. Что атаман Борис, что его люди рассчитывали после выполнения дел в приграничье осесть в Подмосковье. Это сильно подняло бы их авторитет и финансовое положение. Дало возможность как-то укрепиться, утвердиться и потянуть свои рода вверх.
Поначалу все выглядело достаточно хорошо. Отряд прибыл сюда зимой. С ними ехал француз, который должен был учить их сабельному бою. Но, в команде его недолюбливали. Сыскал он дурную славу человека гордого, нелюдимого и до денег жадного. Еще бы. Иноземец какой-то, думал о себе слишком много. За все серебром платить требовал, над умением людей русских воевать насмехался. В поединках бивал их не раз и не два. Бился нечестно, словно танцевал, а не как это у предков заведено было…
С Жуком они повздорили уже здесь, в кабаке под стенами Воронежа. Ну и остался он там, не получив от атамана ни копейки. Отряд же переехал в старый хутор Жука и развел тут бурную деятельность. Были наняты холопы и под строгим надзором поместье укрепилось и разрослось. Становилось крепким и неприступным острогом.
Борис Борисович управлял всеми делами сам, жестко, если не сказать жестоко. Дисциплину требовал соблюдать невероятную и все время записывал. Бумаг писал много.
— А гонцы среди вас были? Уходил кто отсюда далеко? В иные города? — Этот момент мне очень был интересен. Как вел сообщение атаман с внешним миром.
— Нет. Раза три мы в Воронеж хаживали. Там с кем-то атаман общался. А так, к нам здесь гонцы какие-то приходили. И русские, наши и… — Говоривший сморщился. — Татары. Чем теплее становилось, тем их больше появлялось. Степняков.
— Дальше давай, по существу. — Кивнул я.
Перебежчик продолжил рассказ.
Люди служилые, гарнизон хутора, постоянно отправлялись в дозоры, наблюдали. И еще зимой начались странные моменты, вызвавшие у многих из них не высказанные вслух вопросы. Почему не высказанные? Так, атаман лютый был, чуть что и запороть мог, и саблей рубануть. Опасный, злой, требовательный до крайности и подозрительный.
Еще снег стоял, в самом начале поста, братьев отправили с пятнадцатью холопами разбирать укрепления берега реки Песчанки. Управились за пару дней в одном месте. Затем еще в паре мест прошлись. Итого за неделю проредили, сделали проходы, вернулись.
Затем все чаще в поместье стали приезжать какие-то лихие люди. Оказалось, что в окрестностях орудует банда ведьмы Маришки и братьев пару раз посылали в Колдуновку, чтобы забрать оттуда новых людей. Холопов, захваченных и пленённых окрест. Чем ближе к теплу, тем чаще стали приезжать татарские разъезды, привозили письма. С кем переписывался Жук, эти люди не знали, грамоту они понимали с трудом, а уж крымскую речь так вообще никак.
Начал снег сходить и ледоход на реке, так холопам вообще несладко пришлось. Мужики, работяги без продыху работали последний месяц над засыпанием грунта в русло реки и укрепление его. До этого делали дорогу, подъезды, лес валили, мастерили и складывали плоты.
Раза два с момента, как льда не стало вниз, а потом вверх ходили отряды лиходеев человек по тридцать каждый. Грабили кого-то вниз по течению. Возвращались, оставляли часть Жуку.
Чем дальше шла весна к лету, тем отчетливее гарнизон понимал, что атаман их стал разбойником. А они все — вслед за ним, лиходеями и татями. Но, служили они ему, и за обещанную оплату, и за землю, и подолгу.
Но, последние дни, ситуация все накалялась.
По словам братьев, люди вспоминали все чаще, что Жук не заплатил французу, не заплатил и не думал даже нанятым мужикам, относился к ним все жестче и жестче. Работать заставлял от рассвета до заката, и даже при свете факелов. Кормил кое-чем.
Вставал перед верными атаману воинами явный вопрос — а не станется ли также с нами всеми, когда татары придут?
Степняки же, в силе своей, могут вообще не говорить ни с кем. Одного Жука в живых оставят, остальных порубят. А может, вообще всех. Здесь же неясно, как дело пойдет, когда к тебе войско вражеское приходит. Может так статься, что каждый сам за себя окажется. И что тогда? Смерть?
Кто-то из окружения атамана в это не верил, надеялся, но братья и еще пара человек все отчетливее понимали, что ситуация очень двоякая. Думали уходить, но опасались гнева Борискиного.
— А что с девкой этой? — Задал я вопрос, дослушав до конца историю служения атаману.
— Так это… — Перебежчик смешался. — Я на ней жениться хотел. А он…
Начался короткий рассказ о женском населении поместья. Две служанки сразу были. Их Жук нанял еще в Воронеже вместе с холопами, зимой. Одну, третью, довольно быстро забрали из расположенного недалеко хутора, что у реки Тавровки. Как и все население, приведенное сюда сильной.