Мне тут же вспомнился доклад разведывательного отряда о заброшенном жилище. Вот и причины нашлись.
А четвертая, возлюбленная этого парня… Братья, когда к Маришке ходили, там ее с холопами забрали. Приглянулась она одному из них. Договорился, можно сказать, выкупил, выменял. Пока шли от Колдуновки к Червленому Яру поговорил он с ней, и как-то слово за слово понял, что вот оно счастье. Люба она ему стала и сердцу близка.
Когда к атаману приехали, попросил перебежчик дозволения венчаться, отъехать в Воронеж и вернуться потом. Борис все это дело высмеял, братьев обматерил, дураками назвал и сказал, что, если еще с такой дурью кто придет, взашей из терема выгонит, во дворе кнутом изобьет до полусмерти. А девчонку, что, видимо, ему приглянулась себе забрал. Вот и затаили они на него злобу за такое дело. После этого братья под приглядом были. В дозор Жук их давно не отправлял, здесь за холопами следить требовал.
— Ясно. — Проговорил я.
Ванька в очередной раз заглянул в комнату, и я понял, что пора бы уже поесть. Расспросы завершены, важная информация понятна. Махнул ему рукой, мол, заходи. Он вбежал, проследовал мимо стола ко мне. Запах каши ударил в ноздри, аж слюнки потекли.
Тащил он какой-то предмет, завернутый в одежду. Нес аккуратно.
— Так. Тренко, давай сам девок порасспрашивай. — Отдал я приказ. — Этих братьев, думаю, пока развязать. К делу пристроить. Раненный отдыхает пускай, в сенцах.
— Сделаем.
Он поднялся, направился в угол комнаты. А передо мной слуга поставил долгожданную пищу. Развернул плотный суконный кафтан, и там оказалась накрытая крышкой деревянная миска. А в ней гречка с маслом. Хлеб ржаной рядом оказался почти мгновенно, чуть сухой.
— Как мог тепло держал, хозяин. — Замер он, стоял на меня смотрел.
— Сам то сыт? — Я вдохнул пряный аромат.
Как же вкусно. То ли с голодухи вечной у меня так все чувства обострились, то ли в семнадцатом веке и хлеб вкуснее и каша были, а трава, как известно, зеленее.
— Да, поел уже, хозяин, это вы все в делах. Хоть бы мне чего поручили, чтобы самим полегче было? А? Видано ли, не есть впору, не спать ночью. — Ванька закачал головой. — Не бережете себя, совсем.
— Зато дела какие делаем, Ванька.
Зачерпнул ложкой кашу, сунул в рот. Мама родная, как же вкусно. Рассыпчато, нежно, масляно с нотками чуть горького пряного привкуса. Держите меня семеро! Говорить больше ничего не стал, поглотила меня пища по полной.
— А чего не топлено-то? — Ванька на печь глянул. На девок, что чуть за моей спиной были слева. Их как раз начал расспрашивать сотник.
Я только пожал плечами. Продолжал поглощать невероятно вкусную пищу.
— Дозволишь, хозяин?
— Угум. — Прогудел я. Занимайся, мол. Добро даю.
Он двинул к печке, посмотрел на Тренко, который пытался добиться хоть чего-то вразумительного от девушек. Получалось это у него явно с трудом. Они тряслись, робели, боялись, говорили невпопад.
— Ваша милость. — Поклонился ему Ванька. — Дозволь слово спросить.
— Давай, раз надо. — Сотник вздохнул, допрос не доставлял ему никакого удовольствия. Мой не пристально брошенный взгляд сказал о том, что он с трудом сдерживается от того, как бы не дать этим женщинам пару затрещин.
Но, я такого бы точно не позволил. Негоже рукоприкладством заниматься. Понимал ли он это? Кто же его знает.
— Бабоньки, а что стоим-то, робеем, а?
Смотрел на них, подбоченившись, мой Ванька. Те как-то завозились понемногу, глаза поднимать начали.
— У нас на дворе-то столько людей некормленых, женихов настоящих! А вы тут стоите, глаза в пол, а? — Ухмыльнулся, хихикнул.
— Так мы же…
— А, а? — Он всплеснул руками. — Чего стоим? Чего молчим?
— Так как ж…
— Мы же, кто же, как же, где же. — Скороговоркой выговорил Иван. — Где это видано, что баба в доме сидит, а воин сам себе есть, готовит, а?
Тренко аж крякнул. Я сел поудобнее, чтобы смотреть этот спектакль. Девушки покраснели, побледнели, а Ванькой мой все продолжал с юмором и веселым настроем.
— Печь не топлена, мужики не кормлены, вы что, бабоньки? Плетей захотели, а? Живо! — Одну толкнул легонько, вторую за плечи взял, развернул. — Давай, давай.
Самой на расторопной по заду прилетел шлепок. Та ойкнула, но ничего не ответила, и все они внезапно завертелись, закрутились. Вокруг печки имелось некоторое количество запасов, все это пошло в ход. Началась готовка.
— Припасы у вас где, бабоньки, чего нужно-то? Дров надо же.
— Так во дворе. — Проговорила одна тихо, неловко.
— Вы давайте тут живее все. А я сейчас организую. — Он подмигнул одной, сам пронесся мимо меня, проговорил суетливо. — Ща хозяин, все будет. А то стоят, курочки как на смотринах, мнутся, а бойцы-молодцы сам кашу варят, видано ли. Ух.
Повернулся у двери на каблуках, погрозил кулаком с улыбкой. Юркнул в сенцы.
Девки начали готовку, растопили печь, суетились у нее. В нос ударил едкий запах дыма. Тренко подсел ко мне, проговорил тихо.
— Я уж думал сечь их продеться, а тут твой…
Доел, отставил, смотрел то на него, то на творящуюся готовку и возню у плиты.
— Ванька в этом толк знает. — Улыбнулся, добавил. — Чего узнал-то?
— Бабы. — Он тяжело вздохнул, покачал головой. — То тараторить пытаются, ерунду какую-то несут. То молчат, боятся, что врежу. А я… Я бы ух, как дал бы.
Самому мне тратить на малозначительные разговоры было как-то не с руки. Дел вагон и малая тележка. Прикинул, добавил:
— Думаю, Ванька с ними общий язык найдет. Ему поручу это дело. — Улыбнулся, добавил. — Наше дело, война. Пойдем, сотник.
Мы вышли в сенцы, оставив двух служилых людей и трех девушек в комнате. Навстречу уже возвращался мой слуга. За ним торопился стрелец и двое детей боярских. Тащили какие-то припасы и дрова для печи.
— Хозяин, а вы куда? — Он удивился сильно. — Ужин же сейчас будет. Девки пуганые, забитые, с ними же помягче надобно, не по-военному, а так… — Он улыбнулся. — С пониманием. Но все организуем. Все будет. Там припасов, ммм…
Он шмыгнул носом, закатил глаза радостно.
— Давай, Ванька, все готовь, столов еще найди. Пировать будем, победу отметим. Только чтобы без вина и пава, усек! Только еда и попить чего, без хмеля. Понял!
Лицо его стало несколько грустным. Кивнул.
Я снизил тембр голоса, проговорил тихо, наклонившись к нему.
— Ты этих девок расспроси, что да как. Откуда они. Чего тут творилось. Ну и мне потом перескажешь, отфильтровав все эти женские страдания. Понял?
— Сделаю, хозяин. Вы возвращайтесь. Мы это, мы в котел бить будем, ежели вы куда уйдете, чтобы слышно было. Наготовим на всю сотню. Может пирог, может каши какой. Соленьев сейчас добуду.
Мы с Тренко переглянулись, улыбнулись. Вот и слуга мой нашел свое призвание поворское.
— Давай, работай. Только это, мужикам, работягам не давай ничего кроме воды и… Сделайте им каши какой прямо пресной, легкой. Боюсь за них, нажрутся досыта после голодовки, помрут еще ночью. Пятьдесят трупов нам тут вот вообще не надо. Нам эти люди ох как нужны. Живыми и с каждым днем все более здоровыми.
— Все сделаем, хозяин, не извольте беспокоиться. Ну и как сказал, застучи в котелки, чтобы слышно даже у реки было.
— Давай, без фанатизма, Ванька.
— Агась, хозяин.
Распрощались, вышли.
На дворе уже ночь входила в свои права. Вокруг захваченного поместья был разбит лагерь. Натянуты тенты, защищающие от дождя, жглись костры. Бойцы организовали постовую службу. Трое были у ворот, еще один на башне. У стен тоже виднелись люди. Слышался стук топоров и короткие приказы.
Я остановил проходящего мимо стрельца:
— Сотоварищ, скажи, а Филка Тозлоков где?
— Воевода. — Боец сразу как-то подтянулся, грудь выпятил. — Так он это… Взял пять человек и к реке пошел. Еще пару мужиков, что покрепче, тоже. С собой значится, прихватил.
— Ясно, а мужики что? Как самочувствие у них.
Стрелец вздохнул.
— С божьей помощью, воевода. Накормили мы их легонько. Просили они больше, но, не велели же вы. А так чистят жилище свое, ночевать здесь готовятся. Утром, как я понял, думают расходиться по хуторам, по домам, по слободам.
Так, расходиться — дело плохое. Всех утром осмотреть надо на предмет заразы какой. А еще работа им предстоит. За ночь решу — что со всей этой организацией делать. Либо подорвать, что мне не нравилось, либо какое иное хитрое дело сделать.
— Ясно. Спасибо.
Отпустил бойца, глянул на Тренко. Тот стоял с задумчивым видом.
— Пошли зайдем к работягам, а потом Филарета найдем. — Приказ был высказан в достаточно легкой форме. Но сотник даже не усомнился в том, что это он и есть.
Пересекли двор, подошли к бараку. Здесь неспешно возились изможденные люди. Вытаскивали, выгребали грязную солому, тащили с конюшни чистую, а через ворота вереницей подносили сосновый лапник. Обустраивали себе места на ночлег. При нашем приближении работа встала, мужики сжимались, глаза в пол опускали.
— Спасибо.
— Спасибо, воевода.
— Храни тебя бог.
— Храни, господь.
Говорили тихо слова благодарности. Но чувствовал я, что страшатся они меня и того, что смогу сделать с ними тоже, что Жук. Если его небольшой отряд держал всех в кулаке, то уж мой в сотню с небольшим, да с пищалями тяжелыми — точно сможет. А им этого ух как не хотелось. Рассчитывали они все побыстрее домой вернуться, из неволи выбраться.
— Ты деньги раздал? — Спросил я у Тренко.
— Так это, утром думал. Пока не успел. Лагерь же, беготня, суета. Хотел всех построить и вручить поровну.
— С собой?
— Да не, я их там, в тереме в сундук припрятал, люди мои знают, сторожат.
— Принеси мешок один.
Тренко глянул на меня, пожал плечами, отправился обратно. А я шагнул мимо полутора десятков мужиков в барак. Пахнуло неприятно затхлостью, потом, гнилью. От соломы, что валялась в ухода, которую еще не успели вынести — мочей и даже дерьмом.