М-да, условия быта и жизни у вас как в концлагере.
— Так, мужики, тихо. Говорить будут.
Кто был в самом дальнем углу, на полатях поднимался, подходил. Окружили меня люди рабочие. Утомленные, голодные с виду, пахнущие так же как и само помещение, но выглядевшие уже чуть лучше, чем при первом моем на них взгляде во время штурма.
Пока собирались все как один говорили слова благодарности, но с опаской в голосе.
Собрались, в накрывшей лес и острог темноте, сгрудились вокруг меня полукольцом, ждали.
Глава 23
Люди толпились, толкались, я смотрел на них. Через многое всем им пришлось пройти. Кого-то Жук нанял, обещал денег и обманул. Кто-то стал жертвой разбойничьего промысла Маришки. Но сейчас их жизнь менялась. Забрезжил лучик свободы и, возможно, возвращения домой.
Но с этим придется подождать. Есть дело важнее, здесь и сейчас. И оно не требует отлагательств.
В полумраке я увидел знакомые мне лица. Тех, кого спас на пути к реке, к стрельцам. Они тоже присоединились ко всем работягам, вернулись в ряды тех, с кем прожили последние месяцы.
— Что, мужики, главный кто у вас?
В любом обществе, в любой группе, даже такой, подчиненной внешним разбойничьим силам найдется руководитель. Без этого никак.
— Я, вроде как, воевода. — Вперед вышел высокий, чуть горбатый пожилой человек с сединой в волосах. Такой же тощий, как и все они. Согнулся в поклоне. Остальные закивали в знак уважения. А он проговорил. — От всей нашей общины благодарствуем. За спасение из этого лиходейского плена. Храни тебя бог, и воинство твое славное.
Перекрестился размашисто.
— Знаю, что часть из вас нанята была, а часть разбойниками в плен уведены, так?
Люди закивали.
— Все так, воевода. — Склонил голову предводитель работяг. — Домой мы все хотим. Увидеть, что там и как. Посевная же идет. У многих семьи остались. Если не поспеть, помрут же без нас.
— Знаю, мужики, понимаю все. Домой хотите. — Прищурил глаза, изучал, продолжал. — По закону так должно быть.
Они закивали, но в движениях все отчетливее чувствовались опасения и страх. Раз говорит с ними боярин, руководитель, значит, хочет чего-то. Оставить здесь, к работе принудить. А они и так натерпелись от прежнего хозяина, что нового будут, как огня боятся.
Обвел их взглядом.
— Всех домой отпущу, но после. Поработать еще малость надо.
В ответ раздались стоны, вздохи. Люди не перечили, боялись расправы, но выражали протест так, как могли. Проявление усталости, несогласия — глаза в землю опускали, кого-то аж трясло.
— Ты, воевода, почто кормить нас опять запретил, вдосталь? — Их предводитель глаза поднял. Заговорил, набравшись смелости. — Пойми. Мы же на хлебе и воде с зимы. Считай с самого праздника Рождества Христова. Такой пост нам атаман Борис устроил, что не приведи господи.
Он вновь перекрестился, на небо глянул.
— Знаю. Но, нельзя вам. Наедитесь досыта и помрете ночью в муках! Нельзя. Помаленьку надо.
Люди зашептались, зароптали. Не верилось им. Я понимал, не раз такое видел. Когда с голодухи с ума сходить начинают. А здесь — пища рядом, а дали лишь малую ее часть.
— Могу одного, кто смелый, накормить! Сколько хочет пускай есть! Не жалко мне! — Смотрел на главного, буравил взглядом. — Посмотрим, что будет. Если не помрет, утром всех также накормлю… — Сделал паузу, продолжил. — Видел я…
Тут пришлось немного приврать для пользы дела. Но не мог же я им сказать, что сталкивался с таким и по рассказам отца, в Великую Отечественную воевавшего и вживую. Когда в Афгане из плена парней истощавших забирали, ох как они есть просили. Но врачи строго настрого запрещали. На диету сажали специальную. В зависимости от степени истощения.
Так и здесь. С осторожностью надо.
— Видел я, как после осады долгой, люди, дорвавшись до еды, наедались и мерли, десятками. Такой участи вам не хочу. Не жалею я для вас пищи. За жизни ваши боюсь.
Люди стали переглядываться. Кивали, вспоминали, видимо, голодные времена и соседей, дорвавшихся после голодовок до сытой пищи и умерших.
— Кормить будем, обещаю, но понемногу.
Вернулся Тренко, протянул мешок с серебром, смотрел на все это изможденное воинство, а я продолжил.
— Деньги вот. — Взвесил сотником принесенное. — Не знаю, что атаман Борис вам обещал, здесь вот его серебро. Его вам отдам, голове вашему. Он разделит по справедливости!
Народ загалдел воодушевленно, радостно. Я понимал, что можно было обойтись и без этого доброго жеста. Однако, не просто показав, пообещав серебро, а, именно дав его выбранному главным, мы располагали к себе этих людей. Обещаниями и надеждой они жили несколько месяцев. Надо теперь что-то уже людям выдать, чтобы не потеряли они веры окончательно.
— Так вот, мужики! Строили вы переход для татарского войска.
Люди резко замолчали, глаза в пол опустили.
— Не гневись, воевода… — Выбранный староста поклонился, продолжил. — Не по своей воле еже мы. Заставил нас атаман Борис.
— Знаю. За это зла не держу. Но… — Выдержал многозначительную паузу, продолжил. — Скоро придут степняки и нам всем что-то с этим делать надо.
— Так мы это… Не воины же мы. Воевода. Сломать… Думаю, можем. Верно, люди добрые?
Работяги вновь загалдели, загудели. Сам кивнул им, продолжил разговор.
— Я про то, что чуть пожить вам еще здесь придется. Завтра утром решу, что делать со всем этим. Но просто так татарам оставлять такое. Нельзя! Серебро вот. — Я сделал шаг, вручил его главному. — Пока отдыхайте, до утра. Кормить, поить будем. А с рассветом начнем.
Люди вновь нестройно благодарили, кланялись. Работать никому из них не хотелось, да и работяги из них были посредственные. Но, был у меня план, неприятный и сложный в исполнении. Уведи я отсюда этих людей, любой разведчик бы сразу понял, что нечисто дело.
А так — выбор есть, сложный. Как татар здесь встречать и нужно ли?
— До утра, мужики. — Махнул им рукой.
Отошел, Тренко брел за мной, смотрел по сторонам, проверял порядок. Мы вышли за ворота, здесь расположился наш военный лагерь. Люди праздновали победу, радовались, готовились ко сну. Кто-то песню тянул. Горело несколько костров. На меня смотрели, приветствовали.
— Постовая служба налажена? — Спросил, начав спускаться к реке.
Сотник кивнул, произнес.
— Не мое это дело воевода, но… — Замолчал на полуслове сбился.
— Чего? Скажешь, зря денег им дал? — Усмехнулся я.
— И так бы работали. Мы же их спасли. А платить за что? Что для татар переправу построили.
Злобно сплюнул он в траву.
— Правильно, сотник. Но мне их верность нужна. А вера хоть во что-то за несколько месяцев рабства истончилась вся. Заплатил. Так, они работать будут не из-под палки, а с полной отдачей. Сделаю то, что нужно, быстро и вопросов не спросят.
— Тоже верно. — Он повел плечами. — Хитро ты.
Прошли где-то треть спуска, тропа петляла. Справа приметили первый пост. Два бойца окликнули нас, но увидели кто идет сразу подтянулись, стали ровнее. Грудь колесом, руки на оружии. Сторожат что есть силы.
— Филка проходил? — Спросил я.
— Да, давненько уже, к реке. С людьми. Пока не вернулись.
— Хорошо.
Мы двинулись дальше. Глаза постепенно привыкли к ночной темноте. На небе светили звезды, взошла луна. Лагерь наш, оставленный на вершине холма, виделся хорошо. Заплутать в мрачном лесу при всем желании не удалось бы. И шум от него шел, и свет.
Спустились, пересекли просеку. Донская вода плескала о берег. Река несла свой поток ниже, в степь, отсвечивала гладью небесный свет.
Инженера и его людей мы нашли достаточно быстро. Они были вооружены факелами и стояли у края насыпанной косы. Сам Филарет лазил по пояс в воде, ворчал чего-то, ругался.
— Филка, выходи! Продрог весь, наверное. Пойдём греться! Кончай работу!
— А, воевод-да. — Он двинулся к нам, шлепая в воде.
— Давно он? — Спросил я у одного из бойцов.
— Да, мы же по лесу вначале ходили. Он плоты осматривал, потом раскопы смотрели, дорогу. Ну а сюда, как стемнело, пришли, воевода… Мы ему говорим, не видать же ничего. А он… Полез.
Боец непонимающе пожал плечами, добавил.
— На заре-то оно, понятнее было бы. А так…
Со всей отдачей человек работает, это хорошо. Только вот не простудился бы, не заболел. Нам такого точно не надобно. Каждый человек на счету.
— Во-во-воевод-да. — Зубы Филарета друг на друга не попадали, стучали, его сильно трясло от холода.
— Живо костер разводим, сушиться. Сдурел ты, что ли!
Бойцы мигом стащили валежник, нашлось пара массивных бревен. От факела это все занялось быстро. Полыхнуло пламя.
— Давай, Филарет, снимай мокрое, сушись.
Я прикинул температуру воды, сколько он в ней провел… Да, на Колдуновке мы в еще более жестких условиях работали. Через болото лезли. Но там и бой жаркий потом случился, и тоже сушились у костров люди после всех дел боевых. Вроде бы обошлось. Здесь жертвовал собой только один человек, но очень нужный. Сохранить его здоровье — важная задача.
Отправил пару человек в лагерь за сменной одеждой, остальные подтащили к кострищу несколько бревен. Стали помогать. Инженер наш стащил с себя почти все. Бойцы выжимали, развешивали над огнем и рядом с ним, следили.
Пар от одежды повалил сразу. Сейчас прогреется, дымом напитается, просохнет.
— Давай ближе к костру. Грейся.
Я пожертвовал ему свой кафтан. Накинул на плечи. Водкой бы растереть, но если она и есть, далеко идти. Лучше уж перед сном вина горячего дать.
Мне тут же служилые свою одежду протянули, целых трое. Но я только отмахнулся, мол — нормально, привычный. Поблагодарил, спасибо сказал.
Чувствовалось уважение со стороны бойцов к моей персоне все больше растущее.
— Ну что, Филарет.
— Д-д-да что… — Зубы его все еще стучали. — Зд-делан-но хорошо, на с-совест-ть.
— Давай в общих чертах.
Трясясь все меньше от холода и постепенно согреваясь, он рассказал почти то же самое, что и сам я подозревал, что подтвердили документы и слова допрошенного атамана Бориса.