Какая честь. Старик выбрался наконец-то из своего терема и бродит по стенам. Это прогресс. Может еще немного и сам работать начнет. А не из-под моего давления, разговоров и требований.
— Доброго дня тебе, Фрол Семенович. Принимай людей и добро. Нет больше Маришки! И людей ее нет. Кончилось их время! — я специально выкрикнул это громко, чтобы люди рядом слышали.
Ворота отворились. Мы въехали во двор кремля. Площадь пустовала, только на крыльце арсенала сидел худощавый человек. Грелся на солнышке, развалившись достаточно удобно на брошенном под спину плаще. Француз, больше некому. Я сразу понял, что это он.
Худой до ужаса, осунувшийся, утомленный, высокий, даже долговязый. Кожа белая, загара давно не знающая. Одет в наряд не по размеру, сидящий плохо. Видимо, что было пристойного у воеводы в закромах, то и выдали ему.
Помимо него несколько служилых людей несли караул. Больше никого. Все было вполне обыденно.
Спешился, хотел идти к воеводе на стену, но тот сам уже спускался во двор. Шел на меня с распростертыми руками. Обнять хотел. Чудно.
— Игорь Васильевич, я уж боялся. Покинул ты нас. А ты…
Да, ты воевода, даже не смотришь на то, что добрая половина верных тебе людей пошла вместе со мной. Тебя они особо не спрашивали, Ефим с ними поговорил, потом я задачу поставил, и они согласились.
— Я, с Маришкой ночью разобрался. — Улыбнулся, посмотрел на него.
Воевода как шел, так замер. Руки, поднятые, чтобы меня обнять, неловко опустил. На лице его я увидел страх.
— Как?
— Да вот так, Фрол Семенович. Быстро, решительно, без жалости. Вечером жечь ее будут при монастыре. Людей туда созовут, чтобы все видели — издохла тварь. Не будет больше людей честных губить. И люди ее не будут беззаконья здесь творить.
— Боярин. — В его глазах я видел неверие, невероятное удивление. — Игорь, это невероятно.
— Управились мы за половину ночи. — Усмехнулся я. — Не ждали нас там.
Он смотрел на меня как-то по-глупому. Не знал, что сказать.
— Савелий, писарь что крамолу творил где?
— А, так это. В клетях сидит. Вы же своего подьячего забрали, вот…
Ого, ты воевода уже ко мне на вы. Забавно, как все быстро меняется.
— Сына его мы нашли. Хоть отец предатель, ребенка спасли. Все же сын за отца не в ответе. Скоро увидим воссоединение семейства. Думаю, каяться Савелий будет во грехах. И мне благодарности челом бить.
— А Ефим что? — Наконец-то воевода стал задавать вразумительные вопросы. Шок от непонимания ситуации прошел.
— Ранен, но цел. — Я отвлекся, отдал приказ. — Пантелей! Товарищи мои! Пленных в терем, лысого перевязать, чтобы не помер. Артемия на допрос. Лично буду проводить, чуть позже. Коней в конюшни, имущество разгрузить. И все в терем. Учет вести будем, потом либо в арсенал, либо там и оставим. По ящикам и сумам не лазить. Узнаю, головы сниму!
Я посмотрел на людей, они были готовы работать, слушаться беспрекословно. То, что благодаря моему плану мы смогли разнести в пух и прах Маришкино логово вселило в них веру в свои силы. А это всегда очень многого стоит.
— Бойцы. Про награды я помню, никого не обижу. Всем воздам по заслугам. Чуть позже, как разберемся с имуществом.
Люди закивали, начали действовать. Воевода кинулся помогать, подозвал еще нескольких бойцов, раздал указания слугам.
Я тем временем двинулся к французу.
— Ну что, Франсуа. Как воля? — Перешел на его родной.
— Это не воля, это иная форма заточения. — Он был рад меня видеть, а, пожалуй, больше слышать привычную речь. — Я же здесь нем. И люди немы со мной.
— Может, пора начать учить русский, Франсуа? — Я улыбнулся. Подошел, встал у порожков.
Он приподнялся.
— Где люди, Игорь? Кого учить? — француз со скучающим видом осмотрел меня, скривил лицо, добавил. — Знал я, что земля ваша ужасна, но чтобы такое из благородного воина сделать. Боярин, ты грязен как черт.
— Ты не поверишь, я ночью убил колдунью и двух чертей, так что…
Фразу я не закончил, поймал удивленный его взгляд, продолжил:
— Ты что, француз, грязи боишься? — Усмехнулся. — И, на землю русскую не наговаривай.
Он покачал головой, секунду подумал, ответил.
— Твое слово, закон. Но этот день я зачту в те семь, о которых мы говорили.
— Уговор есть уговор. Завтра утром люди будут. Пока отдыхай. Вижу, тебе досталось прилично.
Он кивнул в знак уважения, вновь развалился на солнышке. После долгого сидения в подвале выглядел он не так уж и плохо. Водные процедуры, бритье и облачение в чистую одежду всегда идут на пользу. А теперь — солнечные ванные после нескольких месяцев застенок.
Подбежал Пантелей.
— Лысый этот совсем плох. Ноги не волочет, я его еле дотащил.
— К нему доктора, а я с Артемием поговорю пока.
Пантелей стоял, мялся.
— Чего? Говори.
— Татары… Приметил я, когда сторожил. Эти двое друг на друга волками смотрят. Знают друг друга. Враги они, это точно.
О, а ты, оказывается, смышленый мужик, товарищ мой. Увидел, разобрал, доложил, молодец. Этим я воспользуюсь, может, перекрестный допрос проведем.
— Пока ждем Григория и остальных, Артемия в обедню. Говорить будем.
Я сам широким шагом пересек двор, зашел в дом. Проследовал в зал приемов.
Посмотрел на место, где сидел воевода.
Фрола Семеновича здесь нет. Придет ли? Да, плевать! Этот старик всем видом мне показывает, что теперь я здесь «вождь», а не он. Надо брать власть в свои руки окончательно. Проследовал через комнату, сел во главе. Воевода слишком труслив, чтобы что-то мне сказать по этому поводу, даже если явится. Если так задуматься, я для него и для города сделал за пару дней больше, чем он со своими предшественниками за год.
Сидел, ждал, начинало хотеться есть. Мы что-то утром перекусили. Сухари, вяленое мясо, попили горячего отвара. Но время уже было к обеду.
Вошла служанка, ойкнула, поклонилась, замерла. Это была не Настасья, какая-то другая девка. Вроде та, что я вчера видел, когда с атаманами и сотниками говорил.
— Господин вкушать изволит?
— Через… — Осекся.
У них же здесь с учетом времени все не очень хорошо. Может, в Москве про часы уже знали. Куранты вроде как в Смутное время уже существовали и работали, но здесь… В Воронеже. Очень вряд ли что фраза — «через час» или «через полчаса» что-то бы значила для этой девушки. Ввела бы ее только в ступор.
— Да, но чуть позднее. — Ответил я после короткой паузы. — Сейчас с одним человеком поговорю, и после этого сразу можно.
— Сделаю, господин. — Она вновь поклонилась, юркнула в коридор.
Тутже в комнату вошел Пантелей. Притащил за шкирку с трудом перебирающего ноги Артемия. Усадил на лавку недалеко от меня. Встал за спиной пленного, ждал указаний.
— Спасибо, товарищ. Свободен, за дверью подожди.
Служилый человек кивнул, вышел. Дверь закрыл. Повисла тишина, разрываемая тяжелым сопением пленника. Я смотрел на него, изучал. Лицо, искаженное гримасой боли, усталость, бледность. Сидит сгорблено, хочет занять более удобную позу, но не получается. Боль настигает все время при каждом движении. Надо тебя все же лекарю отдать, чтобы шину наложил. Самому смотреть, что с твоей ногой — времени нет.
— Ну что, Артемий, поговорим?
Он злобно зыркнул на меня.
— Вопрос первый. Мстиславский тебя послал?
Пленник продолжал молчать.
— Послушай, боярчик. — Я усмехнулся, достал из ножен бебут, покрутил в руке, показал ему. — Я могу сделать тебе очень и очень больно. Так больно, что твоя нога покажется легкой царапиной. Но мы можем поговорить как два служилых человека. Равных…
— Какой ты мне равный, выскочка. Я самого царя человек, а ты? Ты с… — Он запнулся, хлюпнул носом.
А все же действует наука. Не сказал ничего грубого, псом и собакой не обозвал. Второй раз ломать нос не придется. Отлично. В таком деле же главное — не причинить допрашиваемому боль, а сделать так, чтобы он все рассказал. Обычно хватает психологического давления. Действуешь с позиции силы, показываешь, что можешь сделать больно. И это страшно, очень страшно.
— Царя, значит. — Протянул фразу, распробовал слово. — Царя. Интересно какого? Их нынче много. Чуть ли не каждый второй говорит, что царь. Я вон давеча в лесу видел распятого одного. Тоже надпись на теле имелась… Царь.
Помолчал, буравил его взглядом, примечал изменения настроения. Продолжил:
— Ладно, Артемий, верю. Ты посланник царя. А я? Меня же Мстиславский, князь послал. Тоже по повелению царскому.
— Да ты… — Он прошипел злобно. — Сдохнуть должен был, чтобы грамоты данные тебе по рукам пошли. Как, как ты… Ты же.
Ярость, злость, непонимание бушевали в нем. Он знал меня прежнего. Вряд ли хорошо. Но имел представление о том кто я такой, кем был, что из себя представляю. Вряд ли мы были плотно знакомы, но некое представление он имел точно. и не ожидал от меня таких действий и такого обращения.
— Что я?
Он сопел, злобно, надрывно, но молчал.
— Говори. Что я? Обещаю, за это не сломаю тебе ничего, не ударю, не порежу. Кто же я такой, по твоему мнению? А?
Он вскинул взгляд, посмотрел исподлобья. Выдал пренебрежительно.
— Сынок нерадивый, сиволап, пьянь, грузня, белебеня! Еще?
Часть слов я не понял. Это какие-то старинные ругательства. Смотрел на него, улыбался, ждал еще, а он продолжал распаляться.
— Как ты, размазня этакая, выжил? Как!
Я смотрел пристально, холодно, наблюдал, подмечал.
— Есть такая поговорка. — Артемка. — За одного битого, двух небитых дают. Знаешь?
— Нет, не может быть. Ты не Игорь. Кто ты?
Я рассмеялся. Этот диалог меня забавлял, но время дорого. Лучше потратить его на еду и отдых, чем на пустую болтовню. Проговорил холодно:
— Ладно, полюбезничали и хватит. Значит, от Шуйского, царя Василия четвертого вез ты в Поле серебро. Зачем?
— Приказ у меня.
Я жахнул кулаком по столу.
— А ну, падла такая, говори!
Он уставился на меня, в глазах был страх. Чем больше я изучал его, тем больше думал, что пугает Артемия больше не ситуация в которой он оказался. Страшит и постепенно сводит с ума факт, что столкнулся он с другим Игорем. Странно, в памяти моего реципиента не было иных сведений о встречах с этим человеком кроме одной. Буквально секундного пересечения на пороге кабака в Москве. Если и виделись мы еще, то случайно и мимолетом. Однако он точно понимал, что за человек был прежний Игорь и видеть перед собой меня…