(Кирилл Медведев, Олег Журавлев[260])
Националистические или патриотические активистские движения, которые были проанализированы выше, демонстрируют большое разнообразие активистского патриотизма: он бывает более или менее оппозиционным, более или менее либеральным, более или менее интеллектуализированным, более или менее респектабельным или, наоборот, более или менее «гопническим». Однако мы пока еще не встречали националистический активизм, который ставил бы во главу угла вопросы, поднятые приверженцами социально-критического патриотизма. Поскольку нам кажется, что соответствующим политическим проектом мог бы стать левый прогрессивный патриотизм, мы обратились к двум левым активистам и теоретикам левого движения – к поэту и музыканту Кириллу Медведеву и к Олегу Журавлеву, социологу и также музыканту, с просьбой отрефлексировать перспективы левого прогрессивного патриотизма. Получился своего рода манифест.
В своей замечательной книге Карин Клеман пишет: «Социально-критический патриотизм, однако, очевидно, расходится с мейнстримом как кремлевского, так и антикремлевского проекта нации. В публичном пространстве нынешней России тема социального неравенства практически отсутствует. Это означает, что протополитическое сознание, которое развивается сейчас снизу, принимая форму в том числе и патриотического подъема, имеет черты, несхожие с теми, что пропагандируются элитами. Социально-критический патриотизм мог бы стать основой для возобновления левого движения, однако пока этого не происходит, в том числе потому, что не существует такой политической силы, которая могла бы собрать и артикулировать фрагменты левой идеологии, то там, то здесь обнаруживающиеся в обыденном сознании». Мы разделяем эту идею и считаем, что нашей стране необходим прогрессивный, а именно левый патриотизм. Ниже мы напишем о том, каким нам представляется проект прогрессивного патриотизма, отталкиваясь от исследования Карин Клеман и нашего видения общественно-политической ситуации в России.
Рост патриотизма
Мы считаем, что сегодня в России, да и во всем мире, рост патриотических настроений неизбежен. Поэтому левым, демократическим силам неизбежно придется формировать свои, прогрессивные версии патриотизма и отстаивать их в борьбе с патриотизмом правым – государственническим, националистическим, традиционалистским.
Несбыточные надежды космополитизма
Почему патриотизм неизбежен? Рост патриотического настроения и вдохновленного им правого и левого популизма, который мы сегодня наблюдаем в разных странах, – это прежде всего ответ на исчерпанность или как минимум дискредитированность двух традиционных космополитических, интернационалистских дискурсов – либерального и ортодоксально-марксистского. В Марксовом понимании интернационализм пролетариата должен органически вытекать, во-первых, из общности условий существования (индустриальное производство), во-вторых, из общности подчиненного положения в этих условиях. Сегодня мы имеем кардинально другую ситуацию. Наемные работники, составляя подавляющую часть общества, занимают в нем самые разнообразные позиции, крайне расслоены, и ни о какой общности условий и положения как предпосылке интернационалистской идеологии речь, увы, не идет. Неудивительно, что интернационализм, несмотря на очевидную экономическую и информационную глобализацию мирового пространства, для большинства является сегодня скорее абстракцией, а в качестве само собой разумеющейся ценности имеет хождение лишь в двух относительно небольших группах: а) среди интеллигенции и креативной прослойки мегаполисов, формирующей органичную космополитическую среду; б) среди тех левых – социалистов и анархистов, – для которых интернационализм является частью усвоенной идейной традиции, разделяемой с товарищами поверх национальных, этнических, языковых барьеров.
Одновременно шествие глобального капитализма, которое по представлениям либеральных идеологов должно было привести к снятию национальных границ, порождает проблемы (в основном связанные с экономической незащищенностью, безопасностью и тому подобным), ведущие, наоборот, к новому запросу со стороны непривилегированных социальных групп на национальное государство, а значит, и на новую патриотическую идею. Идея эта может быть скорее национал-консервативной (против мигрантов, за «местное» сообщество и его ценности) или скорее социал-демократической (защита от эксцессов свободного рынка), но в любом случае либеральный космополитизм оказывается ценностью – и привилегией – небольшого меньшинства.
Кризис идеологии и патриотическая «конкретика»
Помимо дискредитации левого интернационализма и либерального космополитизма, рост патриотизма – это еще и ответ на кризис идеологии как таковой, в том числе в России, где этот кризис особенно заметен. Когда люди больше не верят «громким словам», они объединяются вокруг «конкретных дел» и «общих мест». Поэтому все больше людей сегодня становятся отзывчивыми к патриотизму, который способен сплотить их не только на основе идей, но и вокруг конкретных мест и практик.
Защита родной долины от строительства моста через нее в южной Италии[261] или защита уникальной «небесной линии» Санкт-Петербурга, которой угрожает строительство «башни Газпрома»[262], – примеры неидеологического патриотизма. Другими словами, в условиях кризиса идеологии как таковой патриотизм предлагает новые формы политической достоверности и убедительности – люди откликаются на «конкретику», а не «политику»: вырубка парка, который является неотъемлемой частью малой родины, – это вторжение врага в близкое пространство, необходимость противостоять ему очевидна и не нуждается в дополнительных идеологических обоснованиях. Однако именно на основе такой борьбы сегодня развиваются или возрождаются (воскрешаются) политические идеи, которые в конечном счете будут по своей сути или правыми, или левыми. Значит, левым предстоит идеологическая борьба за роль в протестах, на первый взгляд неидеологических. Более того, эта борьба уже идет: так, социологи из разных стран сегодня пишут об угрозе захвата борьбы простых людей за «общие места», связанные с их малой родиной, правыми популистами[263].
Патриотизм в России: власть и оппозиция
Конкретная почва для появления нового патриотизма в нашей стране – путинская «стабилизация». В атомизированной ситуации девяностых, когда, говоря печально известными словами Тэтчер, не было общества, а были только индивиды и семьи, попытки сформировать новую национальную идентичность сверху проваливались. Изначально именно путинский проект работает на создание общества. В 2000-е возникает новая связь с государством и определенная гордость за него, а в связи с присоединением Крыма эти чувства обостряются. Из-за стабилизации и общего повышения уровня жизни и безопасности по сравнению с девяностыми проходит чувство стыда за страну, доминировавшее в предыдущее десятилетие. Постепенно возникает запрос на новую коллективную идентичность, на новую версию патриотизма взамен просоветской реваншистской версии девяностых. В России особенно важен фактор дискредитации космополитических идеологий: марксизм был отождествлен с провалом советского проекта, а либерализм ассоциируется с неолиберальными реформами, повергшими большинство простых людей в бедность и отчаяние. В этих идеологических условиях новый патриотизм становится популярным и привлекательным.
Однако после формирования путинского патриотизма наступает следующий этап, который мы и наблюдаем сегодня. Он характеризуется растущим раздражением, которое вызывает официальная патриотическая риторика, контрастирующая с лицемерием крупных чиновников и олигархов. Это раздражение приводит не к реабилитации старой либеральной риторики из девяностых («Россия должна оставить свои амбиции исключительности и стать нормальной частью цивилизованного мира»), а к запросу на новый патриотизм. Он появляется сейчас постепенно как третья сторона в традиционном споре оппозиционных либералов, считающих, что страна деградировала из-за давления на бизнес, сворачивания демократических свобод и экспансивной внешней политики, и пропутинских лоялистов, требующих лояльности режиму на основании того, что за время путинского правления Россия «встала с колен». Посыл нового патриотизма таков: мы не отрицаем достижения (как и провалы) путинской эпохи, но не считаем их заслугой режима. Мы готовы считать и называть современную Россию своей страной и гордиться ей, но это требует пересмотра отношений между властью и обществом, в первую очередь демократизации и проведения социальной политики в интересах большинства.
Вот небольшой фрагмент из интервью с 13-летней оппозиционеркой, живущей в Санкт-Петербурге:
– Вы вырастете и будете работать в издательстве. Оно будет в России?
– Обязательно в России. Я никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы уехать, и не собираюсь это делать. Я горжусь культурным наследием Петербурга, нашими новыми станциями метро, новым стадионом. Это потрясающе. Это Россия, это мой город. Я не оставлю это все[264].
Иными словами, новый патриотизм, вдохновленный успехами путинской эпохи, становится сегодня оружием в борьбе с путинским режимом. Интересно, что социологи и политологи, изучающие Россию, пишут о том, что оппозиционер Алексей Навальный представляет тот же идеологический проект, что и Путин, а именно антиэлитарный патриотизм[265]. Однако когда антиэлитарность правящей верхушки оказывается под вопросом, оппозиция политизирует патриотизм и превращает его в протестное настроение. Впрочем, как и во всем мире, в России оппозиционный патриотизм или право-левый популизм не только побеждает своих идеологических соперников – либерализм и марксизм, но и опирается при этом на, казалось бы, неидеологические формы политической достоверности, распространенные в нашу «постидеологическую» эпоху. Поданные как «говорящие сами за себя» «неидеологические» «вещи»: зарплатный «счетчик» на экране передачи Навального, точно показывающий баснословное богатство Сечина, видеосъемки вилл и дач с дворцами и шубохранилищами, «объективные» факты, документы и цифры – лучше любого идеологического воззвания доказывают ложный, мнимый патриотизм правящей элиты. Благодаря оппозиционным, но также и государственным СМИ люди все больше ощущают дистанцию – не столько идеологическую, сколько экзистенциальную, – отделяющую их от тех, кто смотрит на мир простых людей из окон автомобилей, советует школьным учителям подзаработать в бизнесе, а студентам – покупать небольшие квартиры на первом курсе, вместо того чтобы жить в общежитиях. Это – дистанция и по отношению к власти, и по отношению к элите в целом, включая ее либеральную часть. Как замечает один из информантов Карин Клеман, «они просто зажрались… и далеки. От народа. Ну не то что от народа, далеки от жизни <…> Я не понимаю таких людей». Другая информантка говорит: «ни одного бедного либерала не видала».
Таким образом, в условиях дискредитации космополитических идеологий экономический рост и протестная политизация привели к «перехвату» патриотической идеи и патриотических сентиментов оппозицией. Патриотизм стал одним из дискурсов протеста. В то же время протесты 2011–2012 годов и дальнейшая политизация постепенно сдвинули оппозиционный здравый смысл влево: от критики путинского режима как диктаторского к критике путинского режима как олигархического, узурпировавшего не только власть, но и национальные богатства, которые по справедливости должны принадлежать всем. Одновременно с этим произошла и более широкая «нормализация» патриотизма – например, среди либеральных лидеров мнений: Так, Юрий Сапрыкин пишет о голосах нового поколения российских жителей: «глядя на людей, аккумулирующих в себе массовую любовь, можно что-то понять о природе этой любви. Дело же не в том, что Монеточка, например, лучше всех поет, а Юрий Дудь хорошо берет интервью – в природе их успеха есть вещи на порядок выше. Так вот, Дудь. Помимо того, что он спрашивает своих гостей о том, о чем давно не принято спрашивать на публике, – о деньгах, сексе или Путине, – за ним тоже стоит какое-то новое чувство, и оно опять же имеет отношение к России. Дудь очевидно не космополит, ему нравится русская музыка и русское кино, его гости интересны ему в том числе потому, что они составляют вместе с ним какую-то общность и в этой общности наиболее заметны. Его отношение к этой общности – бодрое, честное и трезвое, но все же это в первую очередь принятие. В инстаграме Дудя, который сам по себе – влиятельное средство массовой информации, есть постоянный хештег #за***сь, которым автор отмечает достойные похвалы явления российской жизни. Перечень этих явлений практически ни по одному пункту не совпадает со списком „поводов для гордости“ условного Минкульта или Первого канала»[266]. Быть либеральным космополитом, а уж тем более разделять антипопулистские, элитарные взгляды становится моветоном. Наконец, как показывает исследование Карин Клеман и ее коллег, патриотизм стал массовым настроением непривилегированных социальных групп, которые с опорой на патриотическую риторику сегодня критикуют элиту и власть.
Патриотизм и активизм: что делать?
Претензии к богатым, хранящим средства в западных банках, покупающим недвижимость за рубежом, отправляющим туда учиться детей, то есть видящим свое будущее за пределами России, постепенно подтачивают и общие основания либерального космополитизма, ставя вопрос о новой гражданской и активистской этике. С одной стороны, невозможно отрицать право любого человека жить и реализовываться там, где ему нравится. С другой стороны, есть некоторое этическое неудобство и противоречие в том, чтобы, критикуя патриотизм как вредную иллюзию и реализуя свои личные, в том числе карьерные интересы, только пользоваться благами (социальная защита и тому подобные), которые были завоеваны поколениями активистов-патриотов, шедших на определенные жертвы, лишения и тому подобное. И получается, что решение жить и бороться в своей стране ради будущего своего сообщества (локального, профессионального, классового или воображаемого национального) даже для человека с космополитическим мироощущением (разумеется, присущим большей части современных российских левых) оказывается в том числе патриотическим выбором. Как показывает исследование Карин Клеман, такая постановка вопроса отвечает и настроениям простых людей. Вспомним цитату из интервью: «Не надо лить помои на страну, в которой ты живешь. Если чем-то недоволен, то возьми и что-то изменяй, работай». Таким образом, осмысление и выстраивание активистской этики в новой России не могут обходиться без разговора о патриотической составляющей.
На наш взгляд, отвечая настроениям непривилегированных социальных групп, идеологическим вызовам в политике и актуальным формам политической достоверности и чувствительности, прогрессивный патриотизм должен сегодня стать оружием левых в их борьбе за гегемонию. В то же время политический смысл и идеологическое содержание патриотизма – ставка в борьбе, которая ведется на разных участках российского общества. Поэтому участники левого движения: активисты, интеллектуалы, политики – должны сегодня отстаивать прогрессивно-патриотическую повестку в рамках конкретных политических движений, идеологических дискуссий, гражданских практик.
Левый патриотизм мог бы стать органической идеологией местного активизма. Недавний подъем локального и муниципального движений – это начало формирования нового патриотического проекта местного сообщества с большой степенью автономности и инклюзивности. Инклюзивность здесь, впрочем, иногда под большим вопросом – местными активистами зачастую двигает стремление защитить себя не только от произвола властей и бизнеса, но и от «чужаков», потенциально «опасных» элементов – мигрантов, маргиналов, бездомных. Другими словами, развитие местного активизма порождает одновременно и противоречие между скорее мелкобуржуазной, частнособственнической идеей сообщества и идеей сообщества инклюзивного, обладающей, конечно, несравнимо большим общественным горизонтом. Местный активизм – это поле борьбы и возможность для левых продвигать универсалистские эгалитарные ценности через новые формы локального патриотизма.
Совершенно очевидно, что реакцией, с одной стороны, на уязвимость, неуверенность, незащищенность, атомизацию, которые продуцируются неолиберальной экономикой, с другой – на фальшивый и агрессивный государственный патриотизм будет дальнейшее конструирование самых разных местных, районных, региональных патриотизмов, идентичностей. И очень важно связывать их с универсализмом трудовых, социальных, гражданских прав, а также с прогрессивными линиями национальной истории.
Например, Мещанский район – исторически самый интернациональный район Москвы, само название восходит к польскому слову, почему бы не использовать этот аргумент против реакционных реконструкторов, ксенофобов и изоляционистов? Но для этого важно быть внутри процесса, а не приходить извне с готовыми схемами, пусть сколько угодно прогрессивными[267].
Прогрессивный левый патриотизм, на наш взгляд, способен перечертить линии идеологической борьбы в сегодняшней России. Известно клише «левопатриотические силы», которое имеет негативный аналог, восходящий к 93-му году, – «красно-коричневые», а сегодня обозначает блок левоконсервативных и социал-империалистских сил на базе КПРФ. Объединяющей для этого блока, как и для условно левого и правого крыльев КПРФ, является фигура Сталина. На жестком противоречии по поводу сталинизма до сих пор строится основная публичная дискуссия, касающаяся истории, – спор между сталинистами и либералами. Это вполне устраивает и власть, поскольку спор между двумя группами меньшинства – ярыми поклонниками и ярыми обличителями сталинизма (при участии власти, в том числе лично президента, в роли здравомыслящего арбитра, пресекающего крайности) – сводит на нет возможность объединения большинства на другой идейной основе. А такой основой может и должен стать левый патриотизм, принимающий советский проект в целом, опирающийся на его основные символические вехи (Октябрьская революция, победа в Великой Отечественной войне, полет Гагарина в космос) как на достижения народа и народов, но не затушевывающий и обратную сторону – репрессии, переселение народов, подавление прав и свобод, цензура и другое. В целом проект нового патриотизма – антиимперский, апеллирующий к традициям самоорганизации и низовой демократии, но при этом не антиэтатистский априори, в отличие от анархо-либерально-либертарианских аналогов.
Действительно, попытки формирования нового патриотического дискурса со стороны национал-либералов также имеют место. «Здравствуй, мой прекрасный русский народ!» – так начинает свою речь на митинге против повышения пенсионного возраста известный блогер, член Либертарианской партии Михаил Светов. В его патриотической концепции русский народ – извечная жертва государства. Царская империя подавляла сверху предпринимательскую инициативу и вольную индивидуальность, советская «многонационалия» отнимала у работящих крестьян хлеб, давила предпринимателей, раскулачивала зажиточных тружеников, сажала и расстреливала лучших, то есть самых свободных и предприимчивых, потомками которых и является, по странному допущению, «прекрасный русский народ», присутствующий на митинге. Потомками же советских палачей является, по тому же допущению, современная российская власть и силовые органы.
Артикуляция проекта левого патриотизма невозможна сегодня без осмысления отношения к государству. В левом движении есть, с одной стороны, антиэтатистские и антипредставительские тенденции анархистского и альтер-глобалистского толка, с другой – консервативный этатизм сталинистской традиции, а с третьей – ортодоксально-большевистское представление о необходимости захвата государства пролетарским партийным авангардом. Дефицит осмысления государства как поля борьбы и как потенциального агента перераспределения в пользу большинства, то есть агента как бы одновременно и интересов трудящихся, и национальных интересов, связан с отсутствием социал-демократической традиции в России. Соответственно, развитие левого патриотизма должно быть связано с ее осмыслением и с противостоянием как консервативно-этатитским, так и антиэтатитским тенденциям. Опять же здесь неизбежна конкуренция за новый национальный нарратив с национал-либертарианским, антиэтатистским крылом.
Одно из разногласий между сегодняшними политическими движениями связано с отношением к мигрантам. Национал-демократический дискурс, ориентирующийся на современных европейских правых, имеет четкую антимигрантскую направленность. Традиционный советский патриотизм, несмотря на риторику «дружбы народов», обычно несет в себе сталинское понимание русского народа как первого среди равных. Эта сторона советского патриотизма проявилась во время конфликта на Донбассе, когда откровенно правая, националистическая суть кампании «Русская весна» (неубедительно прикрываемая интернационалистской, антифашистской риторикой) не помешала почти всем сталинистам ее поддержать. Вместе с этим доминирование консервативных, почвеннических сил и риторики предопределило превращение низовой составляющей протеста на Донбассе и в целом на востоке Украины в придаток кремлевско-имперской политики. В целом как бытовая, так и политическая ксенофобия (вспомним антимигрантские выходки КПРФ) – закономерное проявление этой политической тенденции.
Новый левый патриотизм, опирающийся как на лучшие стороны советского интернационалистского наследия, так и в целом на смешение и сосуществование народов как структурный фактор развития России, – наиболее реальная возможность создать инклюзивную гражданскую нацию, включив в нее и мигрантов из стран Центральной Азии. В то же время гендерная повестка должна быть артикулирована в сегодняшней России не через дискредитированные и абстрактные концепты толерантности и «европейских ценностей», а через обращение к прогрессивной стороне национальной истории, связанной с раннесоветскими преобразованиями в гендерной сфере.
В истории каждого народа есть достижения и есть позорные страницы. Того и другого тем больше, чем больше нация, чем влиятельнее ее политика и культура. И зачастую это неразделимые вещи. Октябрьская революция, Ленин, Троцкий, Коллонтай – все это наше великолепное наследие, именно им мы по-прежнему интересны миру, а отказ от него превращает нас в унылых провинциалов, закомплексованных перед Западом, да и перед Востоком. Победа над фашизмом, советский флаг над рейхстагом… И не надо нам рассказывать про европейские ценности, ни со знаком плюс, ни со знаком минус. Это мы раньше большинства так называемых цивилизованных стран дали избирательные права женщинам и декриминализовали гомосексуальность после революции, к ужасу как западных правительств, так и русских патриотов с французской булкой в бороде[268].
В целом прогрессивный патриотизм опирается на концепцию «народной истории», предполагающей взгляд на историю с точки зрения социальной и классовой борьбы низов, вовлечения угнетенных групп в управление, в культурное и интеллектуальное производство. Принципиально важен и нациестроительный аспект революционных проектов и эволюционных преобразований XIX–XX веков – от Парижской коммуны через Октябрьскую революцию (которая, вопреки распространенному левацкому стереотипу, очень быстро начала сочетать интернационалистские амбиции с патриотической риторикой – «Социалистическое отечество в опасности!») к Кубинской революции 1959 года, к нарративам «английского социализма», шведской социал-демократии и так далее.
Вспомним 1917 год – монополия царской власти на патриотизм как лояльность императору была разрушена, но буржуазии и либеральной интеллигенции не удалось закрепить идею нации как демократического единства всех классов, потому что классы были непримиримы – народ требовал социализма. В итоге большевики продвинули свою идею нации уже без буржуа – как единство трудящихся всех национальностей. Помните этот апокриф: «Мы – за Россию!» – кричат курсанты-кадеты. «Россия – это мы!» – отвечают красногвардейцы. Все верно. Большевики сделали новую Россию, растворенную в СССР, и сформировали ту нацию, которая живет в России сегодня, другой у нас нет.
Но, бывает, обходится и без революций – например, шведские социал-демократы, находясь у власти много десятилетий, также создали новую модель шведской нации, соединив протестантские традиции с социализмом. В ее основе – не викинги с рогами, которыми бредят маленькие мальчики, а защищенный труд, социальное и гендерное равенство, поддержка слабых[269].
В перспективе прогрессивный патриотизм, на наш взгляд, должен сыграть роль идеологии для леводемократического – антинеолиберального и антигосконсервативного – политического проекта в России.