— Иду.
— Только не говорите мне, что вы еще и врач, — слабо улыбнулась Карин, придерживая на груди ночную рубашку.
— Это не нейрохирургия, миссис де Фрис, всего лишь поверхностная рана. Вам повезло: еще пара секунд, и у вас были бы проблемы посерьезней. Больно?
— Скорее все онемело, капитан.
— Мы отвезем вас к врачу в посольство.
— Где Дру?Это главное. А Джерри, где он?
— Пожалуйста, не подвергайте меня допросу, миссис де Фрис. Мистер Лэтем дал нам указания, он руководит операцией. Они с Энтони отправились во Второе бюро — я проиграл Джерри в орлянку.
— Во Второе бюро? Почему?
— К.О. сказал нам, будто понял, кто эта крыса на чердаке.
— Крыса на чердаке?
— Ну, агент нацистов, опутавший всех нас.
— Во Втором бюро?
— Так он сказал.
— Он вскользь упоминал об этом в Бовэ, но когда я стала расспрашивать его в машине, лишь отмахнулся, сказал, что это только догадки. Но вызнали?
— Мне кажется, он не хотел вас впутывать.
— Вот полотенца, сэр! — сказал пехотинец, выбегая из двери спальни, потом быстро повернулся, чтобы помочь коллегам разобраться с двумя нацистами, один из которых был мертв или без сознания, а второй повел себя агрессивно, его пришлось утихомирить несколькими ударами в грудь.
— Будем поддерживать связь, капитан, вы ведь капитан?
— Здесь звание не очень-то важно, капрал. До встречи.
— Нам нужно срочно отсюда убираться, вы же понимаете. Простите за лед...
— Так убирайтесь! -приказал Диец, и отряд пехотинцев понесся по коридору к пожарной лестнице с двумя пленниками.
— Зазвонил телефон.
— Простите, я опущу вас на пол. — Спецназовец закрепил на плече Карин полотенце и аккуратно положил ее на ковер. — Надо подойти к телефону.
— Если это Дру, скажите ему, я просто взбешена.
— Это оказался не Лэтем, а регистратор отеля.
— Вы должны выехать из отеля! — кричал он по-французски. На большее ради Второго бюро мы пойти не можем. Коммутатор разрывается от звонков с жалобами на грохот или выстрелы!
— La passion du coeur[140]. — решительно ответил Диец. — Опечатайте номер, мы вас прикроем. Дайте мне пять минут и вызывайте полицию, но мне нужныэти пять минут.
— Постараемся, — прозвучало в ответ.
— Давайте, — сказал капитан, положив трубку и возвращаясь к Карин. — Я вас вынесу отсюда...
— Я вообще-то могу идти, — прервала его де Фрис.
— Рад слышать. Тогда спустимся по лестнице, всего один марш.
— А наша одежда, багаж? Вы же не хотите, чтоб их нашла полиция?
— Вот дерьмо!..Простите, мадам, но вы еще как правы. Капитан подбежал к телефону и позвонил консьержу.
— Если хотите, чтоб мы убрались, пришлите самого расторопного носильщика, пусть упакует чемоданы и отнесет их к выходу. И скажите ему, если много не украдет, то получит пятьсот франков!
— Конечно.
— Согласен.
— Пошли! — сказал коммандос, бросая трубку и подбегая к Карин. Вдруг он остановился, огляделся и схватил со стула мужской плащ. — Вот, надевайте, я помогу. Вставайте медленно, обнимите меня за плечо... Хорошо, идти можете?
— Да, конечно. Болит только рука.
— Будет болеть, пока не доберемся до врача. Он вами займется. Аккуратней.
— А Дру и Джерри? Что происходит?
— Не знаю, миссис де Фрис, но кое-что скажу. Этот ваш друг, К.О., о котором я, честно говоря, был не очень высокого мнения, высший класс. Он видит в тумане — понятно, что я хочу сказать?
— Не совсем, капитан, — сказала Карин. Опираясь на спецназовца, она шла по коридору к лестнице. — В каком тумане?
— Том, что скрывает истину. Он стреляет сквозь него, потому что ему подсказывает чутье.
— Основательно работает.
— Дело не в основательности, миссис де Фрис, это талант. Я бы стал тайным агентом для него в любое время. Мой тип начальника.
— Мой тоже, капитан, хотя я бы предпочла другой титул.
Дру подошел к необозначенной двери новоиспеченного директора Второго бюро. Быстро открыл ее без стука, зашел и плотно прикрыл. Жак Бержерон стоял у окна и смотрел на улицу; он резко обернулся, удивленный появлением Лэтема.
— Дру! — ошеломленно воскликнул он. — Мне никто не сказал, что вы здесь.
— Я не хотел, чтоб вы знали.
— Но почему?
— Потому что вы могли бы найти какой-нибудь предлог со мной не встречаться, как это было пару часов назад, когда я позвонил и сообщил вам, где мы находимся. Меня соединили с Франсуа.
— Бога ради, у меня тут тысяча проблем. К тому же я временно сделал Франсуа своим главным помощником; завтра он перебирается в административный кабинет.
— Как вам будет угодно.
— Простите?.. Ecoutez[141], извините, если вас обидел, но я думаю, вы должны постараться понять. Я был вынужден переадресовать свои звонки, кроме президента и нескольких членов парламента, потому что не в состоянии ответить на все. Есть слишком много вопросов, на которые нет ответов, пока не начнут работать наши следственные группы. Мне нужно время, чтобы подумать!
— Все это хорошо, Жак, но, сдается мне, вы много думали, и уже долгое время — не один год. Кстати, Франсуа это подтвердил. Вы же, наверно, и свели этого Ромео-парикмахера с его женой — подумаешь, еще один человек по расходной статье.
Приятное живое лицо шефа Второго бюро вдруг превратилось в крапчатый гранит, а кроткие глаза засверкали от ненависти.
— Что вы сделали? — так тихо спросил он, что его было едва слышно.
— Не буду утомлять вас рассказом, какими окольными путями я на вас вышел, скажу лишь, все было хитро придумано. Санчо Панса при Дон-Кихоте Моро, лакей, боготворящий своего хозяина, втершийся к нему в доверие, помогавший ему планировать рабочий день — каждый день и каждый вечер. Никто кроме вас не мог знать, где я был в определенное время, где был мой брат, где Карин и бедная секретарша Моро. Вы преуспели наполовину: убили Гарри и секретаря Моро, но проворонили нас с Карин.
— Считайте себя трупом, Дру, — почти приятным тоном сказал директор Второго бюро. — Вы на моей территории, и значит, вы — труп.
— На вашем месте я бы не спешил с выводами. Там, за дверью в приемной вашего секретаря, находится лейтенант Энтони — вы его знаете. К этому моменту, я уверен, он позвонил послу Кортленду, а тот попросил о срочной встрече с президентом Франции и его кабинетом министров. Своего рода силовой завтрак, я б его так назвал.
— На каком основании?
— Потому что после встречи с Франсуа я не вышел и не дал отбой Энтони. Мы условились о восьми минутах, хорошее число. Знаете, вы действительно прокололись, послав этих громил в гостиницу, амбалов, как из назвали пехотинцы. Ни единая живая душа в Париже не знала, где мы, кроме вас и, соответственно, Франсуа.
— Пехотинцы?..
— Я не поклонник геройской смерти, Жак. Если поразмыслить, то глупо не довести все до конца.
— Это лишь слова, и ваше слово — ничтопо сравнению с моим! Меня назначил сам президент!
— Ты — зонненкинд, негодяй.
— Это возмутительно! Какие у вас могут быть основания для такой нелепой лжи?
— Улики косвенные, это так, но вкупе с другими фактами выглядят весьма убедительно. Видите ли, взяв вас на мушку, я немного сомневался. Вчера вечером, из того военного фургона, который вез нас из Бовэ, я связался с умником по имени Джоэл, служащим в комплексе суперкомпьютеров, и попросил его составить на вас справку. Пятьдесят один год назад вас официально усыновила бездетная пара, мсье и мадам Бержерон из Лаутербурга, что рядом с германской границей. Вы были потрясающим студентом, все стипендии плыли вам в руки и в парижском университете, и в аспирантуре. Вы могли бы выбрать десяток профессий, которые сделали бы вас богатым, но вы предпочли государственную службу, разведку. Нельзя сказать, что это победа на финансовом тотализаторе.
— Я этим интересовался, по-настоящему!
— Еще бы. С годами вы оказались в нужном месте в нужноевремя. Но вы ничего не смогли сделать, потому что уехали прежде, чем до нас дошло, что это планеры. Ну, как вы восприняли провал «Водяной молнии»? Ein Volk, ein Reich, ein говнюк!
— Сумасшедший! Все, что вы говорите, ложь!
— Нет, не ложь! Это прозвучало в ваших словах, в смиренной исповеди в Бовэ. Вы знали так или иначе, что вам надо выбираться; рано или поздно веревка вокруг шеи затянется. Вы действительно не ожидали, что вас назначат директором Второго бюро, и единственные честные слова, которые вы сказали, были о том, что в других разведслужбах есть люди получше. И вы заявили нам: «Я не лидер, я лишь исполнитель, подчиняющийся приказам». Вы повторили те до тошноты ужасные слова, которые мы слишком часто слышали среди нацистов. Они-то и заставили меня на всякий случай обратиться к нашему эксперту по суперкомпьютерам.
— Повторяю, — холодно произнес Жак Бержерон, — я осиротел в войну, родители мои — французы, убиты при налете, а научные труды все могут посмотреть. Вы всего лишь параноик, смутьян из Америки, и я выдворю вас из Франции.
— Не получится, Жак. Вы убили моего брата или, точнее, приказали его убить. Я вас не отпущу. Я посажу вашу отрубленную голову на самую высокую пику Понт-Неф, как это любили делать поклонники гильотины. При всех своих научных достижениях вы кое-что упустили. Лаутербург никогда не бомбили ни немцы, ни союзники. Вас перебросили через Рейн, чтобы вы начали новую жизнь — в качестве зонненкинда.
Бержерон неподвижно стоял, разглядывая Дру, его приятное лицо прорезала тонкая холодная усмешка.
— А вы действительно талантливы, Дру, — спокойно сказал он. — Но отсюда вы, разумеется, живьем не выберетесь, так что талант ваш пропал даром, n'est-ce pas? Американец-параноик, известный своим буйством, приходит убить директора Второго бюро... который зонненкинд? В конце концов, мой предшественник Моро вам никогда не доверял. Он говорил мне, что вы ему постоянно врете; это есть в его записях, которые я должным образом внес в его компьютер.