озырно, пацан, — глянув на качка с массивной нижней челюстью, сказал отрицала. — Посмотрим, как ты дальше жить будешь.
— Мне бы место хорошее.
— Хорошее?.. Ну хорошее так хорошее… — криво усмехнулся отрицала. — Жужик, давай, двигайся!
Он указал на рослого, широкого в плечах парня с маленькими злыми глазами. Бугай сидел на второй от окна нижней шконке с левого ряда. Ильясу и подходить к нему не нужно, достаточно повернуться и сбросить скатку на свободную часть шконки. Именно так он и сделал.
Ильяс понимал блатные решили стравить его Жужиком, посмотреть, на самом ли деле новичок такой крутой, как о себе заявил. Ильяса фактически подставляли, но, если на это дело глянуть с другой стороны, перед ним открывалась возможность показать себя в деле. Причем в конфликт с Жужиком он вступал с молчаливого позволения смотрящего. Значит, никаких обвинений в беспределе быть не могло.
Ильяс ничего не имел против Жужика, но как только парень сгреб в охапку его матрас, чтобы сбросить на пол, ударил на поражение. Коленкой в голову. Для этого ему пришлось до предела задрать вверх левую ногу, с силой повернуться на пятке, разгоняя бедро, боль такая, как будто его без подготовки усадили на поперечный шпагат. Зато удар удался, Жужик не вырубился, но крепко поплыл. Ильясу понадобилось всего два удара, чтобы окончательно вывести его из игры.
Жужик не нападал, он стал жертвой обстоятельств, Ильяс не стал опускать парня, сбрасывая на пол его вещи. И его не тронул, дождался, когда к нему вернется сознание. И всем видом дал понять, что легко повторит уже пройденное. Жужик рисковать не стал. Поднялся, наехал на мужика с соседней койки, тот упрямиться не стал, потеснил более слабого. Слабохарактерного очкарика с грустными глазами вытеснили на обочину жизни, но его место у параши занял такой же тюфяк.
Отрицала нашел выход из положения: поделил крайнюю шконку между несчастными. К этому времени Ильяс уже обживался на новом месте. И даже наехал на Жужика, но только для того, чтобы окончательно поставить пацана в зависимость от себя.
Ильяс не собирался ждать у моря погоды, он присматривался к сокамерникам. И взрослые совсем здесь мужики, и двадцатилетние парни. Уже к вечеру первого дня он нашел общий язык с двумя крепкими на вид ребятами из «Жилки» и «Слободы». А на следующий день в камере появился пацан из Кировского района, Ильясу как раз подогнали щедрый грев. Новое знакомство обмыли за «дубком»[1], дождались, когда отобедают блатные, и сразу же сели за стол, оттеснив на задний план «семью» мужиков, которые считали себя в камере второй силой. И ничего, никто из отодвинутых даже не пикнул. Уж очень грозно смотрелся Жужик, которого Ильяс сделал, считай, одной левой. Ногой. И остальные пацаны смотрелись очень даже неплохо.
Ильяс надеялся, что пацаны так же хорошо держат и удар, но проверить бойцов в деле никак не получалось. На четвертый день смотрящий Сафа вызвал его на разбор. Оказалось, что Закир заслал маляву по его душу, сказал за Ильяса, как за отмороженного беспредельщика, для которого воровское слово — пустой звук.
— А говорил, что порешал с Закиром. — Сафа смотрел на Ильяса, но видел за его спиной готовых к схватке бойцов.
Но Ильяс, честно говоря, не особо чувствовал за собой поддержки. Воровское слово для его пацанов — далеко не пустой звук. И если он не сможет обосновать свое поведение с Закиром и Сафа спросит ответ за косяк, они могут отвернуться от него. И все же толпа за спиной давала ему хоть какое-то, но преимущество.
Ильяс не терялся, спокойно, с достоинством рассказал, как было дело, а затем спросил:
— Закир Якуба представлял. Где слово Якуба? Якуб — законный вор, почему он не спрашивает? Может, потому, что я все правильно сделал? Может, потому, что мы с балочки на грев для братвы засылаем? А если да, какие ко мне предъявы?
А вот Ильяс мог бы предъявить Закиру. Это ведь после разговора с ним они с пацанами возвращались на базу, а их накрыли менты. Но ставить Закира под подозрение Ильяс не стал. Как показала жизнь, Закир — человек злопамятный, наживать в его лице смертельного врага — верх слабоумия. Тем более когда впереди маячила зона. Тем более что Сафа и без того принял его объяснения. Действительно, если Якуб молчит, значит, не все так, как хочет представить Закир. А еще за Ильясом стояла хоть какая-то сила — в лице пацанов, которых он смог себе подчинить.
Адвокат не подвел, он смог представить показания старшины, который участвовал в задержании Ильяса, мент признался, что видел его заявление на имя начальника отделения, но куда потом оно делось, знать не знал. Увы, но на суде старшина отказался от своих показаний. А ведь Болтай клялся, что этого не будет. Обещал давить на старшину изо дня в день — через родных, через близких, но слова своего не сдержал. Там же на суде Ильяс понял почему.
В момент оглашения приговора он встретился глазами с Аркашей. Прямой и неподвижный как столб, он смотрел на Ильяса бесчувственно, ни одной живой черточки на лица. И еще Аркаша хищно усмехнулся, глянув на Яну, которая не сводила глаз с Ильяса. Он уже практически прибрал к рукам боевую бригаду двадцать восьмого квартала. И обещал устроить Яне веселую жизнь. И ее брату тоже.
Кишлака, Юсупа и Юлдаша суд приговорил к реальному сроку, по году на каждого, Ильяса отправили в зону на целых шесть лет. Всех осудили по одной статье, с равных условий, а такая разница… И дело не в том, что Ильяс уже имел судимость. Дело в Аркаше. Ильяс почему-то не сомневался, что это Разгонов устроил ему такой приговор. Шесть лет — это очень много. Тем более что Ильяс не из тех, кто может освободиться условно-досрочно…
Глава 23
Зона черная, законы воровские, работа для честного бродяги хуже смерти. Ильяс легко принял правила игры, примкнул к блатным, но на обязательные работы забивать не стал. Распределился в деревообрабатывающий цех распиловщиком, но в полную силу работать не спешил. Он больше работал с людьми, чем с деревом. Работал творчески и с вдохновением, уже к исходу первого месяца сколотил довольно крепкую команду из дюжины пацанов. О нем заговорили, с его мнением считались первые люди, но сам в авторитеты лагерного масштаба он лезть не торопился. Молодой он еще для этого, сейчас главное — держать себя в рамках воровских приличий, заботиться о своем честном имени, чтобы никто не смог безнаказанно сказать плохо о Ходже. Он за черную масть, но воровской ход не совсем для него, во всяком случае пока. Полгода он уже отмотал, осталось еще пять с половиной лет. Это целая вечность, так что торопиться с выбором не нужно.
Работа на сегодня закончена, станки выключены, древесная пыль медленно оседает на пол. Толпа на улице, «бугор» косо смотрит на Ильяса. План работ на день в общем худо-бедно выполнен, но его заслуги в этом нет, он, как обычно, трудился спустя рукава. Удары на макиварах с пацанами отрабатывали, бревна мужики таскали, но как предъявить Ильясу за это? Причина простая: «бугор» не хотел становиться «грушей». Ильяс, конечно, не беспредельщик, но за слова привык спрашивать.
После работы поверки — сначала в производственной, затем в жилой зоне. В шесть вечера ужин, пшенка на воде, черный хлеб, бледный чай, но лучше так, чем никак.
В спальное помещение Ильяс входил бодрой, пружинистой походкой. День отработал, в столовой не наелся, но это вовсе не повод падать духом. Ильяс полон сил и энергии, равно как и желания набить морду любому, кто скажет о нем плохо. Нет, сейчас он бить никого не будет, даже если кто-то нарвется, дождется отбоя. Он же не беспредельщик, чтобы бузить у всех на виду. Он человек с понятиями.
У ближней к выходу шконки стоял Шубников: Ильяс даже притормозил, увидев его, вдруг обознался? Но нет, перед ним собственной персоной стоял эпизод из прошлой жизни. Наголо обритый, бледный, подавленный, щеки впалые, под глазами круги, но все-таки это был Шубников. И уже не баловень судьбы, а несчастный, прибитый жизнью человек. Или даже уже не человек…
Заметив Ильяса, Шубников подобрался, как бездомный пес, мечтающий о сильном хозяине. Чтобы накормили, обогрели, а главное, оградили от хищных волков.
— А-а, Роман Борисович!.. — произнес Ильяс. Он смотрел на несчастного с едкой улыбкой, но не зло. Они же никогда не были врагами.
— Ильяс, ты? — голос у Шубникова дрожал, взгляд затравленно рыскал по сторонам. Его пугал шум нахлынувшей толпы, топот ног, гул, хохот.
Шубников протянул Ильясу руку, но тот этого как будто не заметил. Откуда он знал, может, Шубников — петух опущенный, прикоснешься к нему — зашкваришься, вовек не отмоешься.
К нему подошел Леша Ворожба, компанейский паренек из Рязанской области. Пацан сегодня дневалил, возможно, он знает, почему Шубников на измене. Или случилось что-то, или Рома по жизни такой зашуганный. Здесь ему не ресторан с валютными проститутками, среди которых он король на именинах, да и денег у него нет. Или есть?..
— Что за перс? — Ильяс кивком указал на новичка.
— Так с карантина забросили…
— А чего зашуганный такой?
— С Усачом проблемы… — понизив голос, сказал Ворожба и глянул на блатной угол, где бренчал на гитаре Леня Усачев, бродяга по жизни, лютый отрицала, черная масть, белая кость.
— Его сегодня из ямы выпустили, завтра через матрас и обратно… И угораздило тебя сегодня! — Ворожба смотрел на Шубникова так, как будто тот уже лежал в гробу.
Усачев очень сильно поцапался с «хозяином», тот объявил ему войну, второй месяц уже гноил в штрафном изоляторе. Больше пятнадцати суток держать в ШИЗО нельзя, поэтому время от времени Усача выпускали, сегодня он переночует в отряде, а завтра снова отправится в кондей. Это называлось пропустить зэка через матрас. Именно в день, когда Усач освободился, Шубникова и угораздило распределиться из карантина в третий отряд. Впрочем, Усач мог достать его и через следующие пятнадцать суток. Если у него ну очень серьезные предъявы и претензии. Если очень, то Усач будет решать вопрос этой ночью. И далеко ему ходить не придется…