Форсировали непонятно откуда взявшийся тут овраг.
Несколько раз пробивались через колючие кустарники и бурелом. Близнец расчищал дорогу мачете.
По моим расчетам, мы должны были уже четверть часа назад достичь цели. Но мы шли-шли-шли…
Мне не хотелось больше в этот Парк. Видел картинки в интернете. Скука. Убожество. Как и все, что осталось от ГДР.
Мне хотелось и дальше идти по этому лесу… внутри призмы… чувствовать себя молодым и здоровым… и ни о чем не думать.
Вспугнули спящего оленя.
Олень вскочил, посмотрел на нас сердито, пробормотал короткое немецкое ругательство (клянусь!), помотал грандиозными ветвистыми рогами и прыгнул… приземлился метрах в двадцати от нас и умчался как скорый поезд.
Миновали еще один овраг. На дне его протекал ручей. Когда я его перепрыгивал, мне показалось, что снизу, из кристальной глубины на меня смотрит знакомое женское лицо. Наваждение.
А еще через несколько минут дорогу нам вдруг преградил… слон, размером с товарный вагон. Нет, не слон. Мамонт! Бивни винтами. Шерсть клокастая. Глаза красные от гнева. На брюхе мамонта была дверь. В двери было вырезано небольшое окошечко. Оттуда на нас внимательно смотрели две ручные вороны. Искусственные их глазки поблескивали как жемчужины.
Мамонт поднял хобот и затрубил… а затем… исчез.
А это что такое? Вокруг толстой ветки бука обвился пятнистый питон. На некоторых его пятнах проступала эмблема магазина Альди.
У корней дерева копошился… дикобраз. На крысиной его морде я заметил круглые роговые очки.
Рядом с ним порхали три слепяще-синие бабочки величиной со стопу иети.
Может быть тут, на берегу реки — микроклимат?
Или проклятый близнец привел нас потайным путем в частный зоопарк под стеклянным куполом, о котором никто не знает?
Вроде «Тропического дома» в Ботаническом саду?
После того, как у нас над головами пролетел, величественно поводя крыльями, огромный орнитохейрус, я решил, что свихнулся. Орнитохейрус бормотал: Посторонние в Парке явление нежелательное. Надо сообщить дирекции и пресечь надругательство… Хррак-хррак-хррак…
Алекс и его спутник шли себе, как ни в чем ни бывало… жестикулировали, вспоминали наверное студенческие проделки, гоготали… восклицали…
Все… движения руками и ногами они совершали синхронно.
В какой-то момент… две симметричные фигуры, маячившие у меня перед носом… наложились друг на друга… слились… стали одним человеком.
Этот образовавшийся из соединения двойников человек вывел меня за руку из густого кустарника на аккуратно заасфальтированную полянку.
Перед нами посверкивал в лучах полуденного солнца как бы игрушечный вокзал развлекательной железной дороги. Станция называлась — «Пальмира». На перроне росли пальмы. На одной из них я заметил обезьяну. Она ела большое красное яблоко и чесала у себя под мышкой…
На узеньком рельсовом пути стоял поезд, состоящий из смешного красно-зеленого паровоза и трех открытых пассажирских вагончиков, заполненных веселыми пассажирами. Все они были нагими…
Некоторые пританцовывали, другие пели… у многих в руках было итальянское мороженое и цветные воздушные шарики.
Гамадрил-машинист в смешной фуражке стоял рядом с паровозом на всех четырех, распуша свою роскошную шевелюру. Открывал пасть, украшенную длинными клыками, и пускал в воздух из специальной машины мыльные пузыри размером с арбуз. Увидев нас, он заторопился… быстро влез в кабину паровоза и дернул за шнур. Загудел гудок. Протяжно… А затем прогудел несколько пассажей из оперы Гуно «Фауст».
Несколько больших черных птиц взлетели с веток вяза.
Мой спутник потянул меня за руку… втащил в последний вагон… мы нашли два свободных места.
Поезд тронулся.
Я был ошарашен. Нудисты. Гамадрил. Фауст.
Поезд отлакирован, а вокзал — сияет свежими красками. В заброшенном Парке?
И почему вокруг все цветет как в конце мая?
А на душе так тепло и радостно?
Откуда взялись эти пассажиры?
По дороге сюда мы не встретили ни одного человека.
Пассажиры?
Нет… это были не живые люди, а большие деревянные куклы. И в руках они держали деревянное мороженое.
Как же это я обознался?
Попытался зачем-то вспомнить, какую рубашку носил Алекс, а какую его близнец. Но не вспомнил. Перед носом носилась синяя стрекоза… Отвлекала, путала мысли…
Я попытался отогнать ее, как отгоняют назойливую муху. Не тут-то было.
Она села мне на живот и пролепетала: Как же вы невежливы, господин артист! Разве вы не видите, кто я?
И вправду, это была не стрекоза, а Люси, моя недолгая калифорнийская подруга, выдумщица и забавница, молодая, привлекательная, в белом белье. Она сидела у меня на коленях и жеманилась.
Прощебетала: Посмотри, как тут прекрасно! На острове мормонов всегда лето… переезжай ко мне, будем любить друг друга как в доброе старое время.
Поцеловала меня в лоб и пропала.
В воздухе не осталось даже пара.
Только тепло ее губ…
Потешный наш поезд долго поднимался по спирали на вершину пологого холма.
Я жадно смотрел на живописные окрестности. Хотел насладиться каждой мелочью. Чувствовал, что еще немного… и все это пропадет… исчезнет, как исчезла несколько минут назад моя бывшая подруга… как исчезает все…
Я видел густо-зеленые леса, многоводные реки… долины… хрустальные города… на горизонте — синели заснеженными вершинами горы.
На одной полянке… совсем недалеко от нас… скакали… прыгали… ревели… огромные, неизвестные мне твари… розовые и гнусные. Они играли… с беззаботно резвящимися и не замечающими их голыми людьми. Подбрасывали их как мячики.
В небе над нами мягко скользили летающие тарелки с овальными окнами. Оттуда смотрели на мир… своими умными темно-фиолетовыми глазами… загадочные неземные существа.
Я показал рукой на поляну и спросил моего спутника:
— Что это за твари?
— Спроси лучше сам себя, они твое порождение. В леденцах было только немноожко ЛСД. Вот тебя и глючит. Зеленый тролль называет это коктейлем счастья.
— Где твой близнец? Куда он делся?
— Не было никакого близнеца. Тебе померещилось.
— А почему тут все сверкает?
— Я забыл тебе сказать, что часть парка новые хозяева уже отремонтировали.
— А мамонт откуда?
— Мамонт резиновый. Валяется тут уже двадцать лет. Твое воображение его оживило и поставило перед тобой… и так со всем.
— А тарелки?
— Тарелки собрали из алюминия для хохмы… прошлые хозяева, а ты сам вознес их в небеса…
— А пассажиры почему куклы?
— Это для проверки вместимости поезда… обычная практика.
Спрашивать его о том, почему вокруг нас бабочки порхают и сирень цветет… в середине ноября… было бесполезно. Он бы все свалил на меня. И возможно был бы прав.
Как я и предполагал, чудесный мир вокруг нас был недолговечен.
Мы больше не ехали на поезде, а сидели в четырехместной кабине колеса обозрения в бывшем Парке развлечений. Колесо крутилось с неприятным скрежетом и свистом… как будто ныло или ворчало… мы медленно поднимались к высшей точке.
Никаких холмов и долин вокруг нас не было.
Пропали горы, чудовища, тарелки и другие миражи.
Город вернулся на свое место как резинка рогатки после выстрела.
Вечерело.
Шпрее внизу еще голубела…
На другом берегу — белела колоссальная цементная фабрика похожая на святилище Исиды.
За ней поднимались мощные корпуса теплоцентрали Клингенберг.
У моста через Шпрее по воде гуляли три дырявые металлические фигуры ростом с межконтинентальную ракету.
В центре города торчал проткнутый спицей граненый пузырь телебашни…
Все буднично, знакомо…
Как на старой фотографии.
Место проживания. И возможной кончины.
Откуда-то до меня донеслась сирена скорой помощи.
И тут… я вспомнил…
Вспомнил, что Алекс уже пять лет лежит в коме в больнице города К. после жуткой железнодорожной аварии, произошедшей в Рудных горах. Машинист заснул и пропустил красный сигнал. Автоматическая система не сработала. Произошло лобовое столкновение пассажирского поезда с товарным составом. Алекса буквально четвертовало, а сидевшую рядом с ним Аннету раздавило как мандарин.
Что Аннету похоронили на городском кладбище рядом с стадионом, и я даже присутствовал на похоронах, и многие плакали…
А бедного Алекса собрали по частям хирурги, но восстановить его здоровье так и не смогли.
Что несчастные его родители не знают, останавливать ли аппарат жизнеобеспечения.
Что его коллекция локомотивов и марки давно проданы, а фирма обанкротилась.
Кто же сидит напротив меня на грязном и рваном сиденье, в ржавой и скрипучей кабине этого ужасного колеса?
Почему мне так неприятен его пристальный взгляд?
Куда делась его бабочка?
Откуда взялись на его шее воротничок католического священника, а на ногах — роликовые коньки?
Жизнь кончается, скоро ночь, холодно.
Ветер разгоняет колесо все быстрее и быстрее…
Его вой и скрежет раздирают барабанные перепонки.
Мы поднимаемся все выше и выше.
— Добрый вечер, падре!
Ночь в квартире мертвого человека
Квартплаты в престижных районах Берлина выросли за последние десять лет на половину. Дорогие, роскошные квартиры подорожали процентов на тридцать, куда же дороже? А дешевые, одно- и двухкомнатные, — в два-три раза!
Несмотря на это подорожание — на каждый показ новой квартиры в Берлине приходят от двадцати до пятидесяти конкурирующих между собой претендентов. Такая неприглядная картинка.
Когда я — в начале нового века — переезжал из Саксонии в Берлин, картинка была другая, мирная, патриархальная…
Я искал себе тогда дешевую двухкомнатную квартиру, по возможности в западной части Берлина, в центре. После почти тринадцати лет жизни на территории бывшей ГДР, хотел стать западноберлинцем и восточную часть города посещать исключительно как турист. Денежный мой лимит был — 310 евро в месяц. Сейчас на эти деньги и ко