Ну вот… лежу я на надувном матрасе в пустой комнате, смотрю на Луну сквозь балконную дверь, слушаю шорохи и представляю, как я тут буду спать на своей софе.
Место неплохое… до Цоо и Кудама — рукой подать, театры, квартплата приемлемая… Западный Берлин… вроде тихо… только воняет тут, в этой комнате, как-то особенно… изуверски мерзко.
Принюхался еще раз… и вспомнил, что так пахнет. Не похороненные мертвецы.
Наконец-то до меня дошло, почему элегантный маклер сюда и заходить не захотел… брезговал, сволочь, а меня послал осматривать квартиру.
Позже прочитал где-то, что так квартира воняет, только если в ней кто-то умер, и долго лежал и разлагался. Полгода или дольше. Тогда насквозь прованивают и стены, и пол, и потолок… и запах этот невозможно уничтожить никакими ремонтами.
Стал гадать — был мертвец мужчиной или женщиной.
Мужчиной. Потому что к трупному запаху тут примешивался еще и табачный. Табак он покупал дешевый, гадкий… Женщина такой курить не будет.
Значит, жил-был какой-то немец. Может быть, бывший солдат Вермахта. После войны водитель автобуса. Или крановщик. Технолог с фабрики Сименс. Или зазывала из публичного дома на Кудаме…
Вышел на пенсию. Весь день сидел дома, курил, смотрел футбол и пил пиво. Одинокий, старый и никому не нужный. Потом ослеп. Умер. Может быть, упал, сломал бедро или позвоночник и так не смог позвонить в скорую. Так и лежал, скрючившись.
А единственный его сын ему никогда не звонил, никогда его не навещал (ага. вот и «брошенный отец», никуда не убежать от Стивена Кинга). Потому что папаша его только орал на него, избивал мать, пьянствовал и гулял на стороне. Соседи к нему не заходили, они и сами были такими же как он никому не нужными стариками и старухами.
И труп лежал и лежал. В жутком черном углу этой самой комнаты.
Крысы его грызли. Кровь растекалась в разные стороны. Отсюда и багровые разводы.
Пенсию мертвецу переводили на счет в банке автоматически. Автоматически и снимали с его счета квартплату и прочие платежи. Через полгода запах у входной двери стал невыносимым, соседи в полицию позвонили. Полиция выпилила замок, открыла дверь и обнаружила труп. Тело забрали и сожгли. Мебель и прочее барахло поскорее выкинули…
Проводить дорогостоящий ремонт фирма-владелец квартиры не захотела. Решили пустить сюда жить какого-нибудь бедного жильца, который бы сам отремонтировал помещение… авось запах потихоньку и выветрится… Тогда можно будет и квартплату поднять… «Даем гарантию, жить у нас вам очень понравится»…
Опять попал в ловушку. Сколько уже их было тут, на прекрасном Западе. Не хочу перечислять. Глупая лошадь.
Решил уйти домой прямо сейчас. Ночью.
Но все ворочался на матрасе… никак не мог заставить себя встать… и убраться отсюда. Хотя и воняло нестерпимо и даже начало казаться, что чертов мертвец все еще лежит там. в темном углу. Как черный мешок.
Даже глухие его стоны услышал.
Сейчас он встанет и похромает ко мне… роняя на нечистый пол свои внутренности…
На голове его шлем с огненно-красным гребешком… в левой руке меч.
Как раз тогда, когда я решительно скинул с себя одеяло… ко мне постучали.
Нет. не во входную дверь… а в балконную.
В обманчивом лунном свете я разглядел фигуру человека.
Кто это? Вор?
Вор стучать не будет, а разобьет стекло и влезет. Значит, не вор.
А может быть, все-таки вор, проверяет, есть ли кто дома…
Привидение, мертвец, вампир, оборотень или еще какой-нибудь выходец с того света?
Не верю в привидения. Да и зачем духу стучать — он же может войти и сквозь стену.
Встал, завернулся одеялом и, стараясь не смотреть в темный угол, которого боялся куда больше балконного посетителя, подошел к двери…
На балконе стояла бомжиха. Грязная, страшная, в отвратительной одежде…
Старая или молодая — не разобрал.
Как она забралась на балкон четвертого этажа? Забралась. И барабанила в стекло. Настойчиво, но не очень громко.
Что мне было делать? В полицию звонить не хотелось.
Открыл балконную дверь.
Женщина, ни слова не говоря, проскользнула в квартиру… как собака или лисица…
И тут же кинулась в туалет.
А я сел. как был, в одеяле, обратно на матрас. Не удержался, посмотрел в темный угол. Никого там не было… только багровые разводы на почерневшем линолеуме, казавшиеся в лунном свете перламутровыми.
Я слышал, как она мылась… потом стирала белье. Минут через сорок вышла… в ужасной черной куртке на голое тело. Босая. Постиранное белье развесила, как могла — в туалете и на дверях.
Села рядом со мной… спросила хриплым, низким голосом:
— Ты кто?
Я назвал себя.
— Сигареты есть?
— Нет.
— Мартин где?
— Он что, тут жил?
— Жил. Где мебель, вещи?
— Не знаю. Выбросили, наверное. Я — новый жилец. А ты кто?
— Я Магда.
— Ты бездомная?
— Да, но прописана — тут.
— Мне маклер сказал, квартира сдается.
— Пусть твой маклер сам себя в жопу…
— Как ты влезла на четвертый этаж? Почему снизу не позвонила? Я бы открыл.
— Я звонила, звонок не работает. Пожрать у тебя есть что?
— Ничего нет. Кофе есть горячий. Сладкий. На, пей.
Магда жадно выпила мой кофе. Я наконец разглядел ее лицо. Худое как смерть.
Страшное, измученное, злое лицо. Наверное колется. А чтобы деньги заработать — проституирует.
— Хочешь палку кинуть? Дай двадцатку и вперед. В любую дырку.
— Нет, не хочу. А двадцатку дам тебе и так.
— Богатый?
— Нет, мне тебя жалко.
— Трахни меня, я чистая. Я не привыкла принимать подарки… У меня есть для тебя сюрприз… любишь сюрпризы?
Магда взяла мою руку и резко сунула ее себе в промежность. Я руку отдернул, но успел почувствовать там то, что там никак не должно было быть.
Магда громко захохотала…
Сбросила с себя куртку…
В следующее мгновение я пожалел, что впустил ее в квартиру.
Голая Магда заревела как гиена, кинулась на меня… несколько раз ударила сухоньким кулаком по лицу… начала душить. Острые как стекло ногти впились мне в горло.
Я был в шоке. Зачем она… он… делает это? Зачем? Я впустил ее в квартиру…
Только когда я испытал страшный приступ удушья… во мне проснулись сила и желание защищаться. С огромным трудом я отодрал ее худые, крепкие, как стальные клещи, руки от моего горла, не позволил ей вцепиться когтями мне в глаза, в нос, в уши.
Мы колотили друг друга кулаками, локтями, коленями. Мне казалось, в драке участвует кто-то еще… третий… Мартин?
Сцепились в бьющийся комок…
После пяти минут отчаянного боя, мне удалось наконец завернуть ей руки за спину, а потом и закрутить ее в куртку. Трудно было удерживать озверелую чертовку и одновременно раздирать на полосы мою майку. Но я осилил и это. Связал гадину.
А в рот ее вставил кляп.
Самое время было звонить в полицию. Не позвонил. Впал в прострацию и просидел, ничего не делая, минут тридцать.
Магда затихла, закрыла глаза. Заснула?
Попробовал с ней поговорить. Вынул у нее изо рта кляп.
— Какого черта ты на меня напала?
— Пососи, козел вонючий.
— Если кто тут и вонючий, так это ты и твой мертвый сожитель. Которого ты оставила тут протухать.
— Пососи… дерьмо собачье, русская свинья.
Магда набрала в рот побольше слюны и плюнула мне под ноги.
Мне захотелось сделать ей больно. Очень больно.
Мое, обычно довлеющее себе, нравственное чувство отступило в доисторическую, магическую тьму…
Я слышал безумные крики шамана… видел танцующие на стенах тени…
Необоримое, острое как бритва плотское желание превратило меня в зверя.
Я опять засунул ей в рот кляп. Затем широко расставил ей ноги и привязал их к батарее парового отопления. Когда я все это проделывал, бомжиха бешено лягалась и мычала.
Руки ее были круто завернуты за спину. Бедра раздвинуты. Она была в моей власти.
Я рассмотрел ее тело. Худое, жилистое, крепкое. У Магды были широкие плечи, узкие бедра, небольшая женская грудь со смуглыми острыми сосками. Член, как у мальчика лет двенадцати, а под ним, вместо яичек — вульва взрослой женщины. Лет ей было около сорока… кожа на руках не была исколота. Странное существо. Гермафродит. До этого видел такое только на картинках.
Вынул из брюк узорчатый ремень… и начал ее хлестать…
Сколько времени я это делал — не знаю. Законы человеческого общежития не имели для меня больше никакого значения. Я выл от наслаждения.
Вокруг меня плясал хоровод бомжей… они трясли бубнами и размахивали как дубинами колоссальными фаллосами. За бомжами шли живыми дергающимися в такт рядами бесчисленные солдаты… ехали неуклюжие грузовики, тащившие на прицепах тяжелые толстые ракеты… тысячи прожекторов буравили пахнущее гарью небо. Уродливый кобольд с безумным лицом кричал в микрофон: Хотите ли вы тотальной войны?
В какой-то момент, я осознал, что лежу на своей пленнице, насилую ее, кусаю ей губы и пью ее кровь.
Встал, оделся, завернул в окровавленную простыню ее подозрительно маленький, не больше детской куклы, труп, вынес его из квартиры… и бросил в Ландверканал.
Вернулся в квартиру на Кауерштрассе и лег спать на матрас. Никто в ту ночь больше меня не беспокоил.
Проснулся с чудовищной головной болью.
И с ужасным чувством непоправимости содеянного.
Приготовился идти в полицию, хотел учинить явку с повинной, как Раскольников. Попрощался со сладкой европейской жизнью.
И только когда, после долгих стараний, так и не нашел в квартире никаких следов пребывания тут Магды, догадался, что все это было сновидением, кошмаром, порожденным ужасным запахом.
Когда отдавал ключи маклеру, посоветовал ему найти для этой квартиры жильца-некрофила.
Лаборатория (отрывок)
Прихожу на работу, в институт, почему-то поздно, около одиннадцати утра. В большой светлой комнате — лаборатории — только три человека. Мой шеф и две сотрудницы. Остальные уже сделали ноги. Все трое — неестественно веселы. Как будто под шафе. Глазки масляные. Носы розовые. Губы подрагивают.