– И каким же образом?
– Касов обеспечивает условия, чтобы средства действовали. Он подсовывает фармацевтическим акулам нужных подопытных кроликов.
«А где Касов находит людей, которые добровольно соглашаются оказаться запертыми в психушке?» – этот вопрос так и вертелся у Беркхоффа на языке.
В волнении Тилль даже не обратил внимания на всю странность этого разговора. Однако Трамниц не дал ему опомниться и сам ответил на напрашивавшиеся вопросы.
– Касов изобретает подходящую легенду и внедряет проституток в клинику. Например, эта штучка Седа принимает таблетки от маниакально-депрессивного психоза, которого у нее на самом деле нет. Единственное отступление от нормы у нее заключается в том, что она слишком чувствительна к боли, когда ее трахают слишком жестко.
От таких слов Беркхоффа бросило в жар, и он откинул одеяло.
– Касов внедряет в клинику здоровых пациентов для проведения над ними незаконных испытаний лекарств?
В принципе, это была хорошо продуманная махинация – когда испытания заканчивались, пациентов выписывали якобы излечившимися от болезней, которыми они никогда и не страдали, а фармацевтическая промышленность получала подтверждение того, что запрашиваемые средства на проведение исследований себя окупают.
– А ко всему прочему он заставляет их еще заниматься и проституцией, чтобы увеличить свою прибыль?
– Очень убедительно, – похвалил Тилля Трамниц. – Можно подумать, что ты слышишь об этих фактах в первый раз.
– А тебе откуда все известно? – удивился Беркхофф.
– Моя адвокатша представляла интересы Касова в подобном деле у его бывшего работодателя.
– Разве она не хранит адвокатскую тайну?
– Только не во время секса.
После всего сказанного такой комментарий Тилля уже не удивил. Однако что-то во всем этом разговоре его сильно насторожило.
– Почему ты мне все это рассказываешь? – спросил он.
– Чтобы узнать, кто из вас пытается меня надуть.
– Я тебя не обманываю, клянусь, – положив руку на грудь, заявил Беркхофф.
– Гм, – хмыкнул Трамниц и сунул руку в карман своих спортивных штанов.
Когда же он ее снова вынул, на ладони у него оказалось лезвие бритвы, которое Тилль нашел в тайнике.
– Эту штуку Касов дал мне для тебя, – пояснил Трамниц.
– Для чего?
В ответ Трамниц закатил глаза и заявил:
– Не надо задавать дурацких вопросов только потому, что мы находимся в психушке. Уж наверное, Касов не просил меня привести в порядок твою мальчишечью бородку.
Тилль невольно схватился за подбородок и попытался поставить ноги на пол, о чем немедленно пожалел, поскольку это движение спровоцировало вспышку боли у него между глаз.
– Послушай, ты совершаешь ошибку. Касов тоже ошибается. Я не знаю, почему подобные мысли втемяшились ему в голову и чего он до меня доколебался. Но ты не должен причинять мне вреда. Эй, посмотри на меня. Я здесь, чтобы быть рядом с тобой.
С этими словами Тилль встал, хотя уже давно не ощущал себя настолько ранимым, – он стоял перед своим заклятым врагом полуголым и босиком. В общем, в одной только ночной сорочке.
– Гм, – принялся вслух размышлять Трамниц и тоже встал со стула. – Я не знаю. До сих пор Касов меня еще ни разу не обманывал. А ты? Ты подглядывал за мной, подслушивал и обокрал. Как мне увериться в том, что, несмотря на все это, ты именно тот, за кого себя выдаешь? Что ты на самом деле Патрик Винтер и мой самый большой почитатель?
Произнося свой монолог, Трамниц наигранно принял позу древнего мыслителя, подперев подбородок кулаком.
– Ах, у меня появилась одна идея. Вот, держи!
С этими словами маньяк подошел к Беркхоффу так близко, что тот почувствовал исходивший от него запах лимонного шампуня, и протянул Тиллю свой дневник.
– Что мне с ним делать? – заикаясь, спросил Беркхофф.
– Читать.
– Зачем?
Вместо ответа, Трамниц открыл свою тонкую тетрадку, и перед глазами Тилля заплясали маленькие рукописные буквы, начертанные на неразлинованных страницах дневника.
– Почитатели хотят знать все о своем кумире, не так ли? Если ты на самом деле так преклоняешься передо мной, как говоришь, Патрик, то вот для тебя настоящее автобиографическое лакомство. Однако для здоровых людей, которые меня справедливо ненавидят, это чтение, скорее всего, окажется невыносимым.
Трамниц постучал пальцем по абзацу, с которого мнимый Винтер должен был начать читать его откровения, и всучил дневник в обе руки Тилля.
– Ты же сам сказал, что не мог оторваться от истории Макса Беркхоффа. Тогда читай. Я с нетерпением жду того, что ты скажешь о последних часах, проведенных мною с этим маленьким шалунишкой.
Глава 45
Дневник, стр. 9.
«Было холодно, очень холодно. Так холодно, что, как бы сказал папа, ссаки на лету замерзли бы. И уже темнело. Не знаю, чего в такую пору забыл малыш на дороге. Ведь мы находились в Буккове, а не в жилой застройке Термометрзидлунг, где родители только радовались, когда вечером при пересчете своего выводка недосчитывались одного карапуза.
Игра с мальчуганом далась мне легко, хотя малыш не был идиотом. «Какое кодовое слово?» – с самым серьезным видом спросил он меня. Видимо, сверхбдительные родители научили эту крошку так говорить в случае, если незнакомый дядя у школьного забора спросит его, не желает ли малютка посмотреть премилых щенков у него дома. К счастью, существует универсальное кодовое слово, и называется оно рогипнол[8]. Он действует на всех детей, особенно если использовать шприц».
Тилль кивнул, не поднимая глаз от текста, поскольку боялся сразу же выдать монстру свое омерзение.
– Как тебе стиль? – поинтересовался Трамниц. – Я так сразу написал, надеясь в будущем опубликовать свои записи как книгу. Моя адвокатша уже защищает мои права.
«Настоящий извращенец», – подумал Тилль, а вслух сказал:
– Великолепно!
– Оставим словоблудие и перейдем к главному, – самодовольно рассмеялся Трамниц и потер свои красивые сильные руки. – Перелистни страницу и начни со второго абзаца.
– Отсюда? – уточнил Беркхофф, показав садисту соответствующее место в дневнике.
– Верно. Здесь начинается запись памятного протокола нашей с ним первой беседы. Когда Макс в первый раз очнулся.
«– Где я?
– В твоем новом доме.
– Мне, мне… страшно.
Маленький проказник даже не подозревал, какую радость мне доставил своей фразой. О том, какой страх он испытывал, говорили также сопли вокруг его носа и судорожное дерганье маленькой грудной клетки. Но каждый раз, когда мои пациенты признавали это открыто, такое звучало по-разному.
– Что, что это за штука?
– Инкубатор. Мой отец назвал его «Трикси», но я до сих пор не знаю почему. Мне же не захотелось давать инкубатору имя.
– Что такое инкубатор?
– Он дает тебе безопасность, тепло и защиту. Мне будет легко тебя в нем снабжать.
– Чем снабжать?»
В этом месте Трамниц снова прервал и без того трудно дававшееся Тиллю чтение.
– Я не уверен, начал ли Макс громко рыдать в этом месте или позже, когда лечение уже началось. Но из-за его плача было трудно разобрать то, что он говорил. Восстановить диалог по памяти оказалось намного сложнее, чем мне представлялось.
Услышав такое, Тилль был вынужден крепко сжать зубы, чтобы громко не закричать. Он проглотил подступивший к горлу комок в надежде, что Трамниц не заметит, как дрожат его веки и пульсирует сонная артерия на шее. Затем по настоянию убийцы он продолжил чтение:
«– Хочешь выбраться наружу?
– Да.
– Хорошо, нет проблем. Ты что-нибудь слышал о «kangarooing»?[9]
– О кенгуру?
– Это слово действительно происходит от «кенгуру» и имеет прямое отношение к выхаживанию недоношенных детей. Недоноски – дети особенные и требуют к себе чрезвычайно много внимания. Как и ты, малыш.
– Ты пойдешь со мной в зоопарк?
– Вовсе нет, глупенький. «Kangarooing» означает, что родители время от времени вынимают своих детей из инкубатора и кладут их себе на голую грудь. Делается это для того, чтобы малыши чувствовали себя как детеныши кенгуру в сумке мамы. Подобное тепло родного гнезда имеет большое значение.
Произнеся это, я притушил свет, и освещение стало едва ли ярче, чем в порнографическом фильме. Оно было как в отделении неонатологии в Вирхове, создавая нужное настроение.
Затем я стал медленно раздеваться, а когда был голым, открыл боковые захваты инкубатора, чтобы зафиксировать руки и ноги Макса с помощью кабельных стяжек.
– Ну что, попробуем? – спросил я, хотя ответа и не требовалось.
Все дети любят обниматься. По крайней мере, в таком возрасте. Капризными они становятся уже позже.
Конечно, некоторые из них чувствуют себя неуверенно и бывают беспомощными, боясь нового окружения. Они не привыкли познавать сразу столько много любви. Ведь у них такие родители, которые сами отпускают их на улицу, несмотря на то что уже стемнело. Поэтому и нужны кабельные стяжки, чтобы дети сами себе не сделали больно.
Итак, я вынул Макса из инкубатора. Для своего возраста он оказался довольно тяжелым, но от него так приятно пахло детским шампунем, которым я помыл его, когда малыш еще спал. Детский шампунь в сочетании со страхом создает великолепный аромат, и мне кажется, что им нужно наполнять бутылки и продавать через интернет-магазин «Россманн».
Я помню, как Макс дрожал, и ничего удивительного в этом не было, поскольку холод за пределами инкубатора всегда оказывал на детей шоковое воздействие.
Но в какой-то момент он перестал хныкать и судороги у него прекратились. Наконец, голые, в чем мать родила, мы устроились на шезлонге рядом с инкубатором. Его тельце лежало на моем. И когда кровь начала пульсировать у меня между ног, я запел от радости: «Жил-был отец, у которого было четверо детей – весна, лето, осень и зима».