По дороге мне встретился Антон.
– Куда ты ведерко прешь, а? С паршивой овцы хоть шерсти клок?
Очевидно, он намекал на то, что и я не безгрешна – хочу вынести с рабочего места хотя бы мусорный бачок. Я решила никак не реагировать на его слова и вместо этого спросила:
– Ты помнишь о нашем договоре?
– Не волнуйся, не забыл, – ответил Антон. – Как что узнаю – сообщу.
Наверное, я выглядела глупо, шествуя по коридору с ведром, почти полным мусора, потому что все, кто встречался на пути к сестринской, смотрели на меня с удивлением.
Закрыв дверь, я осталась в полном одиночестве. Покопавшись в сумке, нашарила несколько полиэтиленовых пакетов. Они, разумеется, не стерильные, но, за неимением лучшего, сойдут. Конечно, мало приятного в том, чтобы копаться в мусоре, – помимо нескольких шприцев, ватных тампонов и осколков ампул я заметила две окровавленные гигиенические прокладки. Однако выбора у меня не было, и я, надев перчатки, погрузила руки в ведро. Шприцев было штук десять, но инсулиновых всего три. Я сложила их в один из пакетов. Мне повезло, что мусор не выносили со вчерашнего дня! На всякий случай положила во второй полиэтиленовый пакет и остальные шприцы, а в отдельный – осколки всех ампул.
В обеденный перерыв я встретилась с Викой и передала ей пакеты.
– Что именно мы должны искать? – спросила девушка.
– «Паленый» инсулин. Если инъекции не помогают диабетику, значит, с ними что-то не в порядке. Инсулин Сапелкиной принес кто-то из знакомых, поэтому есть два варианта: либо аптеку снабжает «левый» поставщик, либо инсулин подменяют прямо в больнице.
– Разберемся, – пообещала Вика.
Вернувшись, я увидела Марину, склонившуюся над журналом у стойки. Распрямившись, она посмотрела на меня, и я похолодела: глаза старшей медсестры походили на узкие щелочки. Даже не зная, в чем дело, можно было предположить, что Звонарева мной недовольна.
– Ты можешь мне объяснить, что случилось с корзиной для мусора? – спросила старшая медсестра, уперев руки в бока.
– А что с ней? – широко раскрыла глаза я.
– Да брось! Куча народу видели, как ты тащила ведро в сестринскую. Зачем оно тебе понадобилось?
Времени на размышления не оставалось, и я решила, что лучше всего в данной ситуации будет сказать правду, вернее, ее несколько подправленный вариант. Поэтому поведала Марине о том, что старушка Сапелкина, несмотря на инъекции инсулина, чувствует себя плохо, вот мне и пришло в голову посмотреть на шприцы и ампулы. Старшая медсестра слушала меня очень внимательно.
– Что-нибудь нашла? – спросила она, когда я закончила объяснения. – В смысле, что-нибудь подозрительное…
– Нет, – покачала я головой. – Шприцы как шприцы, а от ампул вообще только мелкие осколки остались.
– Черт, неужели снова «паленые» препараты? – пробормотала старшая медсестра.
– А что, – насторожилась я, – такое уже случалось?
– Было дело, – неохотно ответила Марина. – Это как раз и явилось основной причиной, по которой Комитет придрался к нашему бывшему главному. Но тогда контрафактная продукция обнаружилась на нашем складе.
– Ну, сейчас-то опасаться нечего, – улыбнулась я. – Бабуля говорит, что инсулин ей покупали в обычной аптеке.
– Прям гора с плеч! – вздохнула Звонарева. – Нашу больницу и так считают городской помойкой, и за каждое подобное происшествие мы получаем головомойку или вообще хорошего пинка под зад. Здорово, правда? Вместо того чтобы хоть как-то помочь, нас склоняют на всех городских совещаниях, словно мы не медицинское учреждение, а пугало для битья.
Чувствовалось, что Марина не на шутку разозлилась, поэтому я постаралась состроить сочувственную мину и молчала, давая ей выговориться.
– А куда ты дела ведро? – поинтересовалась Звонарева, внезапно успокаиваясь.
– Поставила на место, естественно. Мне-то оно за каким лешим сдалось?
– А мусор?
– А что – мусор? Я его выбросила.
– Ну и зря, – сказала Марина, сдвигая тонкие брови на переносице. – Почему ты не обратилась ко мне? Если есть какие-то подозрения, надо было отдать шприцы и ампулы на экспертизу… Ладно, теперь уже ничего не изменишь. Только на будущее запомни: если что-то подобное случится, сразу же сообщай мне. Уяснила?
– Уяснила! – с готовностью согласилась я.
Марина уже собралась уходить, но вдруг снова повернулась ко мне.
– Слушай, а что за странная девица, с которой ты разговаривала?
– Я разговаривала?
– Ну да, в обеденный перерыв. Я в магазин выходила и видела вас. Одета она, как… как… – Подходящих слов Марина не находила.
– А-а, – протянула я, внутренне напрягшись, – это племянница моя, Виктория.
– Ты не говорила, что у тебя есть другие родственники, кроме бывшего мужа, – заметила старшая медсестра.
– Да что о ней говорить-то? – пожала я плечами. – Приезжает только тогда, когда ей деньги нужны.
– И ты даешь?
– А куда денешься – все-таки родная кровь! Сказала, что машину помяла, к родителям идти побоялась, вот я и пригодилась.
Лицо Марины заметно смягчилось.
– Да, – протянула Звонарева, – все они такие, детки наши: дай палец, так и руку откусят. И через собственных родителей перешагнут – не поморщатся. Но ты не бери в голову, – дружески похлопала меня по руке начальница. – Все же молодая еще, жизнь вполне может наладиться.
Несмотря на то что слова старшей медсестры были обращены не ко мне, а к Анне Евстафьевой, я почувствовала благодарность. Марина, сама находившаяся в нелегкой жизненной ситуации, решила поддержать подругу по несчастью. Наверное, неудача в личной жизни и толкнула ее на отношения с Урманчеевым – почему бы еще она стала встречаться с человеком, который, судя по слухам, трахает все, что движется? О любви тут не может быть и речи, но одиночество может заставить женщину переступить через свои принципы.
После обеда работы всегда не так много, как утром, поэтому я спокойно расфасовывала медикаменты для вечерней раздачи, когда к стойке приблизился психоаналитик Урманчеев.
– Как дела? – вежливо поинтересовался он.
К моему удивлению, на его лице не было заметно обычного плотоядного выражения, с которым он словно бы ощупывал тебя сальным взглядом, раздевая на ходу.
– Все нормально вроде бы, – ответила я. – А у вас?
Мне показалось, что мужчина смутился на какое-то мгновение, потому что отвел глаза.
– Знаешь, Ань… Тут такое дело…
Это было совсем не в его духе – не заканчивать начатые предложения и стесняться, и я насторожилась.
– Что-то случилось, Ильяс Ахатович?
– Пока нет, но может случиться. Ты только не волнуйся…
– Господи, да в чем дело-то? – не на шутку встревожилась я.
– Понимаешь, я ведь с пациентами разговариваю… о том, о сем, о жизни, в общем…
Я нетерпеливо кивнула, не понимая, куда клонит психоаналитик.
– Жалуются на тебя, Аня.
– Жалуются?!
Вот это да! Я-то думала, что прекрасно справляюсь со своими обязанностями, а мною, оказывается, еще и недовольны.
– А кто жалуется-то?
– Видишь ли, в принципе не должен тебе говорить… врачебная тайна и все такое… – снова забормотал Урманчеев, раздражая меня прямо-таки немыслимым образом. – Но я не хочу, чтобы у тебя потом были неприятности: если слухи дойдут до заведующей отделением, то сама понимаешь, что будет.
– Слушайте, Ильяс Ахатович, – сказала я резко, – либо вы говорите мне, зачем пришли, либо…
– Да ладно тебе, не сердись! – поднял он руки ладонями вверх, словно показывая, что я его на лопатки уложила. – Просто этот разговор не для посторонних ушей.
Урманчеев многозначительно оглянулся, кивая на пациентов и их родичей, гуляющих по коридору.
– Так вот, Аннушка, не хочу, чтобы к тебе придирались, а потому предлагаю тебе зайти ко мне сегодня вечерком и поговорить: плохо, когда между медсестрами и пациентами напряженные отношения.
Заявление психоаналитика звучало более чем благородно, но я сомневалась в его искренности. Скорее всего, он снова пытается завлечь меня к себе в кабинет: наверняка я осталась единственной медсестрой в отделении моложе сорока пяти, которую он еще не «оприходовал», и этот факт, судя по всему, никак не давал мужику покоя. С другой стороны, он ведь мог говорить и правду, а я очень хотела узнать, кто же мог на меня «настучать» и за что.
– Хорошо, Ильяс Ахатович, – согласилась я. – Около семи.
– Вот и умница! – сказал тот. – Только не стоит рассказывать о нашем разговоре кому бы то ни было: если выяснится, что я передаю тебе секреты больных, мне не поздоровится.
Я мысленно сама себе улыбнулась. Да уж, конечно, особенно если про наше «свидание» прознает Марина. Интересно, а как она вообще переносит то, что Урманчеев волочится за каждой юбкой? Ведь не может же старшая сестра быть настолько слепой, чтобы этого не замечать.
Без пятнадцати семь у меня все еще оставались сомнения по поводу того, стоит ли принимать приглашение Урманчеева. Однако не прийти к нему и на сей раз означало навсегда испортить отношения. В конце концов, что он может со мной сделать? Изнасиловать? Вряд ли. Во-первых, психоаналитик никак не походил на человека, склонного применять насилие к женскому полу. Кроме того, учитывая его довольно субтильное телосложение, я легко справлюсь с Урманчеевым даже в случае опасности. Может, он рассчитывает на то, что я испугаюсь его влияния в больнице, которое, судя по всему, действительно велико? Вот Марина, например, считает, что Урманчеев зря ест свой хлеб в больнице, а сама спит с ним…
Чем ближе подходило время визита к психоаналитику, тем сильнее я нервничала, хоть и не желала признаваться даже самой себе: нелегко подготовить себя к весьма неприятному свиданию, особенно когда понятия не имеешь, чего именно от него ожидать.
Как только часы пробили семь, я поднялась. Сначала подумала снять халат, но потом решила: в данных обстоятельствах белое одеяние медсестры может сойти за рыцарскую броню. Некоторое время я стояла перед зеркалом, пользуясь тем, что никто не видит меня. Длинные волосы собраны в гладкий пучок на затылке, на лице минимум косметики, только тушь и светло-коричневая помада, подчеркивающая черноту глаз и белизну кожи. Ничто в моем внешнем виде не указывало на любовь к приключениям, и я не могла понять, почему Урманчеев никак не оставит меня в покое, ведь вокруг столько молодых медсестер, готовых на все, лишь бы такой успешный человек, как он, просто обратил на них свое внимание. Я знаю, что привлекательна, мне часто об этом говорят, кроме того, у меня и у самой имеются глаза, но я все равно не могла уразуметь почти маниакального упорства психоаналитика, с которым он пытается затащить меня к себе «на кофе». Так как простые приглашения не срабатывали, он решил испробовать новую уловку – с жалобой пациента. В общем, чем больше я думала, тем тверже уверялась в том, что Урманчеев их придумал лишь для того, чтобы все-таки увидеть меня в своем кабинете. Однако нужно было наконец расставить все точки над «i», поэтому избегать встре