Мама молчит. Довольно долго. А потом ее голос становится почти неслышным:
— Наоборот. Он намного умнее меня и абсолютно надежен. Я знаю его с детства. Могла бы называть его отцом. Но не захотела. Возможно, тебе об этом совершенно незачем знать. Но возможно, и наоборот.
Верн молчит, потом закрывает рот, еще слегка осмысливает сказанное, и шепчет:
— Я это… шокирован. Так, кажется, называется. А этот парень, он, случайно не…
— Твой отец по крови? Вот еще, ерунда какая. Кровь тебе дал чистый дойч, никаких подделок. Я тогда была юна, простодушна, даже мысли не имела насчет фальшивых АЧС-жетонов. Хотела верно и точно исполнить свой долг-ленд. Что и сделала. А глупость параллельно шла.
Мать и сын смотрят друг на друга.
«Глупость» — это он, Халльт Верн 9945. Вернее, не сам по себе данный курсант, а то, что он знает свою мать, а она знает его. Уже уйму-уйму лет знает, всегда знал.
Верн в курсе некоторых подробностей, но все равно не понимает, как она умудрилась. Совершеннейшая девчонка, первый долг-ленд, да еще с ее хрупким телосложением. Как вообще в Киндер-палац можно выведать номер новорожденного? Это же строжайшая государственно-гражданская тайна. И потом… Умудриться остаться в Медхеншуле, подруливать своим служебным распределением, интриговать, добиваться цели, которая не дает ни малейших денег и положения, всегда оставаться где-то рядом. Это какой талант у мамы? Все эти хитроумные шпионы вездесущих тресго, коварные внутренние заговорщики и мятежники, за которыми вечно охотиться «геста», они рядом с мамой и не стояли.
— Ничего особенного, — шепчет догадливая мама. — Просто это редкое преступление, никому не приходит в голову подобные злоумышления подозревать и отслеживать. Может, я вообще одна такая. Слишком поздно попала в столицу, слишком хорошо помню Холмы.
— Да, с этим мне здорово повезло, — признает Верн. — Ну, ты хоть сейчас будь осторожна. Главное-то сделано.
— Это верно, сдери ему башку. Буду аккуратнее. Слушай, закупорь бутылку, шнапс выдыхается.
Верн лихо, по-армейски, вбивает пробку в горлышко, возвращает бутылку на стол. Но любопытство не дает покоя.
— Мам, а он вообще кто такой — этот твой парень?
— Рассказывать не буду, это явно лишнее, — шепчет мама, явно хочет что-то добавить, но останавливается.
Оказаться в «геста» рискует каждый эстерштайнец, языки в тайной службе развязывать умеют, там расскажешь всё, ну, или почти всё. Это данностью живут все, а уж люди, нарушающие закон, помнят о «гесте» каждую минуту и лишнего не болтают.
— Я не про его имя и должность. Просто интересно — какой характером и вообще. Тебе понравиться — это нужно быть незаурядным мужчиной.
Мама улыбается:
— Он — псих. Исключительно молчаливый и умный. Но псих. Ему бы тоже было интересно на тебя взглянуть. Я обдумывала, как это можно сделать, но не придумала.
— О! Ты и не придумала⁈ Это почему?
— У вас жизнь абсолютно не пересекающаяся. Вы похожи на уши — левое и правое — в сущности, эти органы живут совсем рядом, но увидеть друг друга им не дано. Разве что путем решительного отсечения.
— У тебя чрезвычайно анатомическое чувство юмора.
— Видимо, правильно говорить «анатомичное». Хотя я не уверена. Впрочем, не важно. Выдастся случай, я вас обязательно познакомлю. Но это вряд ли. Нужен очень-очень странный случай.
— Ладно. А вы не думали… ну, обосноваться вместе? Видимо, это в принципе как-то возможно.
— Вряд ли.
— Почему?
Мама засмеялась:
— Вот, сдери нам башку, какой ты сегодня любознательный. Лучше расскажи про училище.
— Сейчас расскажу. Но ты все же ответь. Почему ты не хочешь с ним жить? Все же у тебя возраст, рядом было бы надежнее.
— Боги, не будь таким наивным. Что особо надежного в близости двух преступных психов? Но дело даже не в этом. Он не хочет.
— Он⁈ Не хочет жить с тобой⁈
— Милый, жизнь сложнее, чем ты представляешь. Намного. Этот «парень» опытен. По сути, я для него девчушка. Вот как ты для меня. Правда, поскольку он мне точно не отец, это не мешает нам иногда славно развлекаться. Но я ему не пара, да он и не может себе позволить. Нет, не буду объяснять. И так много наболтала.
— Ладно. Я все равно ничего не понял. Вернее, понял, что совершенно не понимаю изрядную часть жизни Хамбура.
— Это верно. Давай рассказывай, о чем знаешь.
Верн рассказывал об училище. Всякие стрельбы и получение новых экспериментальных образцов кирас маму не особо интересовали, вот про сокурсников выспрашивала с интересом. Собственно, она знала почти всех курсантов и офицеров училища. Некоторых даже видела и узнавала в городе.
В малом возрасте Верн не сразу понял, отчего фрау-мама так тщательно переспрашивает и просит заново рассказать о событиях и товарищах по классу. Наверное, только лет в десять осознал — она учит видеть, замечать и запоминать. И учит скрывать, что ты очень многое видишь, замечаешь и помнишь. Насколько это полезное и редкое умение, оценил, лишь поступая в училище.
…— Хорошо. Будь осторожен. И намекни Вольцу, что перед выпуском старые враги частенько намереваются устроить грандиозную пакость. На долгую память былым камрадам.
— Намекну. Но это вряд ли — курс у нас уже совсем немногочисленный, делить и мстить нам нечего.
— Тем лучше. Но будь поосторожнее. У вас будет непростое время.
— Хорошо. Не волнуйся так. Обстановка на границах довольно спокойна. Обычные рейды, караулы, ничего опасного.
Мама молча прижалась щекой к щеке, оберегая помаду на губах.
— Можно и еще посидеть, подозрений не вызовет, — не очень уверенно сказал Верн.
— Убедились, что все нормально, и хватит с нас. Тебе еще нужно развеяться. Пойдешь в «Штурм-форт»?
— Да, наверное.
— Ну и хорошо. По пустым поводам не дерись, искусственные зубы сейчас вставляют жутко дрянные, зато непомерно дорогие. И там, в «Штурме», видимо, будет некая кудрявая особа, зовут Нелли. Весьма милая девушка.
— Мам, только не начинай!
— Я лишь к тому, что она действительно милая. И интересная. Может тебе понравиться, пусть она и не очень округла в бедрах. И стоит помнить, что в прошлые десять дней в городе опять выловили случай триппера. В «Бюллетене здоровья нации» писали.
— Да что это такое⁈ Откуда эта зараза берется?
— Из замка, милый. Вся зараза из замка, — напомнила мама спорную, но весьма популярную в столице версию. — Надеюсь, почетный караул вы несете строго по уставу, на всяких нарядных дойч только взглядами и отвлекаетесь.
Верн ухмыльнулся.
Он проводил Анн на улицу, посмотрел, как она удаляется, слегка помахивая выходной сумочкой, порядком потяжелевшей от бутылки дорогого «Берли-шнапс». Сейчас совершенно в глаза не бросалась — растворялась неприметная фигурка среди гуляющих или спешащих в гаштеты горожан. Гм, как же она умеет «играть».
Мама у курсанта немножко ведьма, но это лучшая из ведьм, и уж точно лучшая и единственная мама.
Курсант Верн у нас — удивительный везунчик. Ему имеет смысл поправить на ремне гросс-месс и поспешить в «Штурм-форт». Рюмка шнапса, танцы, душный, но уютный номер… Кстати, нужно взглянуть на эту Нелли. Как ни возмущайся, но мама в оценке девчонок не ошибается.
Переодевание в служебное платье, короткий путь на станцию и ожидание трамвая заняли некоторое время, и Анн успела успокоиться. Свидание с сыном, восторг и радость — он здесь! он никуда не делся! — неизменно опьяняло. И это опьянение было совершенно лишним, поскольку не несло расслабления, а наоборот. Сейчас, сидя на скамье и глядя в ночную темноту за окном, медицинен-сестра напряженно припоминала: что он сказал, как она ответила, все ли верно и понятно пояснила? Вспоминать было сложно, заслоняла все еще плещущаяся в голове радость. И тревога. О, боги, как же сложно иметь детей!
Ладно, всё нужное не скажешь, все важные слухи не передашь. К тому же он мужчина, солдат, а вояки на бабские мелочи внимания не обращают, они нацелены на прямолинейное рубить-стрелять-колоть. Ничего тут не поделаешь, он сам выбрал.
… а тогда они сидели в тишине Истормуза, ну, в тишине относительной — из-за забора раздавались азартные вопли — мальчишки играли в футбол, дальше, за разделяющем поперечным «кордон-забором» повизгивали девчонки: в Медхеншуле шел час вечерней прогулки.
— Это мне? — прошептал Верн, глядя на расставленные на ладони мамы крошечные фигурки.
— Только одна. Остальные мне нужно будет вернуть. Они очень редкие.
Фигурок было три: маленькие, в полустершейся, но яркой краске. Солдат, лев и некая непонятная машина с двумя колесами и длинной трубой. Лично Анн ничего подобного раньше не доводилось видеть; в смысле, не только машину, а вообще столь маленьких и тонко сделанных фигурок. Размером в два ногтя, плоские, но очень выразительные, из металла, похожего на свинец. Возможно, статуэточки изначально считались игрушками — в Старом мире ведь жили очень-очень роскошно.
— Это сложный выбор, — пробормотал мальчишка, не сводя взгляда с сокровищ.
— Еще бы. В жизни только так и бывает. Нужно проявить решительность.
Мальчик явно колебался. Лев и солдат казались ему одинаково чудесными. Неведомая машина явно интересовала поменьше. Понятно, об инженерной карьере можно забыть. Анн испытала болезненное разочарование — в сущности, инженерная школа — это идеал. Приличные деньги жалования, мальчик почти наверняка останется в столице, квартиру дадут. Но нет, донервет, не суждено. Что ж…
Солдат — это солдат. В высоком странном шлеме, с замысловатым хеллебардом на плече. Странные вояки были в старину, но не перепутаешь — солдат. А лев красивый — с кудрявой гривой, воинственно приподнятой передней лапой. Морду, рассмотреть сложно, но понятно — рычит. Живых-то львов Анн видела в Холмах всего трижды, очень издали (а то бы вряд ли до отправки в столицу дожила), но рычание слыхала много раз. Страшно. Но впечатляюще. Ночное рычание куда больше впечатляет, чем убитая гривастая туша, притащенная на сельскую улицу.Когда светло и рядом много людей, так почти и не страшно. Да, на ладони очень красивая фигурка. Но нам не нужная. Поскольку выбор льва — это вообще непонятно что такое. Не в фермеры же учиться идти? Есть, конечно, должности агрономов, ветеринаров и землемеров, но это весьма малооплачиваемая и непрестижная служба. А вдруг лев — это вольные холмы, и мальчика туда тянет?