Дед как всегда чмокнул в шею, легко подсадил к окну. Выбираясь, Анн получила ласковый прощальный хлопок по заднице. Забирая сумку, прошептала:
— Вот я подумаю. Очень даже хорошо подумаю.
Из тьмы подвала донесся лишь хриплый смешок.
Анн, передергивая плечами (после уюта подвала ночной холод мигом пробрал), прошла под кустами, свернула к забору. Конечно, выйти из здания можно было и через дверь. Но через окно короче, да и проходить центральной частью морга медицинен-сестра не очень любила. Иногда свежие мертвецы ведут себя странно. Только ли на трупы, оставшиеся на попечении Деда, всякие непонятные неспокойствия находят, или везде так — сказать сложно. Анн подобных странностей не боялась, просто они отвлекали мысли на ненужное. А разве кому нужно — это ненужное, сдери им всем башку?
Обратный путь оказался быстрее, под окнами сортира ждать не пришлось. Анн пробежала на этаж, живо переоделась и нырнула под одеяло. Вот — тепло и на душе поспокойнее. Об остальном подумаем завтра.
Милосердный сон накрыл мигом, мучиться мыслями не позволил. И хорошо — должны же быть у девушки какие-то радости, кроме завершенного без петли на шее дня, выгодных сделок, свиданий с сыном, глоточков хорошего шнапса и умелых дедов?
[1] Название произошло от искаженного и сокращенного — Unterhose/унтерхозе, в прямом переводе обозначает «нижнее белье-трусы-кальсоны». Но в Эстерштайне этот предмет белья трансформировался в довольно узенькую нижнюю одежку, состоящие из единой матерчатой ленты, довольно оригинально охватывающей бедра. Собственно загадке происхождения унтэ посвящена знаменитая монография проф. Л. Островитянской, озаглавленная «На стыке ляжек, магии и политики дремучего национал-социализма». Издание отмечено строгим грифом «ДСП» и «65+», посему здесь цитироваться не будет.
Глава 5Подвиг, он как дождь — по расписанию
По настилу звонко процокали копыта, прогремели колеса. Верн отсалютовал проезжающей повозке (кстати, так себе лошади, в городе подобных упряжек полным-полно), стукнул древком пи-лума, возвращая оружие к ноге.
Пост на Главных воротах считался почетным, да так оно и было — кого попало из курсантов сюда не ставили, только отличников. Но, кроме почетности, имелась на этом посту изрядная доля томления и скуки. Стоять на каменной плите у въезда на мост, сохраняя строгую парадную выправку, и само по себе нелегко, а тут еще церемониальный старинный шлем-котелок тяжко на темя давит. Настоящая сталь, редчайший предмет снаряжения, в таких шлемах еще на древних войнах сражались, но внутренние ремни подгонять запрещено, приходится подкладывать тряпье, чтобы головной защитный убор сидел ровно и молодцевато. Оно, конечно, понятно: если каждый курсант дежурного караула под себя шлем начнет регулировать, ветхие ремешки попросту отвалятся. Но подсовывать шейный платок, чтоб шлем не съезжал на нос, немного оскорбительно, да и вырез кирасы оголенную шею натирает.
Вообще пост был устаревший, ненужный. Настоящая охрана Хейната стоит уже на той стороне, отнюдь не парадная, останавливающая и тщательно проверяющая всех въезжающих и входящих в пространстве между двух воротных решеток. Там «эсэсы», их скрытая служба строго засекречена. А почетный пост перед мостом — это так… «олицетворение нерушимого единства всех войск и вооруженных сил Эстерштайна», как формулирует Вольц.
Что ж, ритуалы тоже нужны фатерлянду. Курсант Верн Халлт 9954 отсалютовал выехавшему из ворот гонцу-фельдъегерю: очередной стук копыт по толстым медным листам настила, удар окованного древка копья слились в единую громых-мелодию, уже порядком надоевшую. Собственно, караул только начался — над стенами Хейната едва-едва сгущаются желтые столичные сумерки. Толстые, слегка уродливые, но нерушимые стены твердыни «сердца фатерлянда» медленно тускнели, внизу — в городе — уже вечер. Воздух сегодня особенно неподвижен и тяжел, ибо грядет дождь.
Верн вздохнул. Навес на посту не предусмотрен, только невысокое ограждение из безупречно начищенных медных полос. Понятно, это не для того, чтобы часового в ров дождевыми потоками не смыло, наоборот — спасает от падения при тепловом ударе, такие позорные случаи с курсантами бывали. Дождь, конечно, лучше полуденного пекла. Верн покосился на ров — падать туда по любой причине совершенно не хотелось.
Замковый ров считался секретным объектом. Понятно, такое сооружение от любопытных глаз не скроешь, но разглядывать специально городским зевакам не положено. Когда-то это, вырытое еще в первые годы после Прихода (ох и гигантские объекты тогда планировали), оборонительное сооружение пытались заполнить водой, но быстро отказались от этой идеи — вода мгновенно уходила в подземные пустоты. Тогда ров углубили и оставили пустым — сосредоточившись на иных строительных объектах. Задумано было многое, плановая последовательность воплощений замысла соблюдалась строго. Ну, это пока силы не иссякли, в смысле, пленные, захваченные в первых сражениях, не вымерли. В учебнике об этом периоде истории Эстерштайна изложено очень обще, но и понятно — всего лет двенадцать он занимал. Славное было время, ни дня промедления — строили без выходных, непрерывно, но люди смертны. Сколько было тех безымянно сгинувших феаков, тресго и байджини? Вольц утверждает, что больше ста тысяч. Если и привирает, то не очень — в расчете тактико-стратегических сил и средств старшему курсанту вполне можно верить, увлеченный он парень, знаток темы.
Верн покосился на крыши города, змейку трамвайного пути, высоты Малого Хеллиша и далекий шпиль ратуши. Бухту, порт и прибрежные здания с поста, обращенного в «сухопутную сторону», не видно, но большую часть столицы можно легко окинуть взглядом. «Наша величественная столица уверенно и надежно поддерживает четко заданную и продуманно сбалансированную численность населения» — пишут в газетах. Понимай, как хочешь — звонкая газетная медь любые враки стерпит. Вольц считает, что искусственное ограничение городского населения имеет свою рациональную сторону, Фетте с этим категорически не согласен — ему симпатичных бабенок «чертовски маловато». Но вообще-то…. В Эстерштайне никто ничего не знает — это, как любят говорить инженеришки-математики, «данная нам аксиома».
Верн скосил глаза на ров. Сколько жизней забрало это мрачное сооружение?
Дно рва покрывали сплошные ряды не очень ровных, но жутко острых черных шипов. Это спекшееся, густо вспученное дикое стекло, в учебнике оно именуется «обсидиан». Конкретно этот сюрприз рва создан путем насыпания слоя отборного речного песка и применения магии — упрощенно говоря, вырастили маги Эстерштайна эти шипы. Вот нормальные ремни для шлема они поставить не могут, а такое чудо — пожалуйста.
Ров Верну категорически не нравился по давним временам. На первом курсе курсантов загнали на его уборку. Этакий дополнительный вступительный экзамен на стойкость, мужество и отсутствие суеверий. Мальчишки поднимали останки истлевших тел, собирали и сортировали оружие мертвецов — по большей части непоправимо испорченное дождями и десятилетием забытости под открытым небом. Большая часть покойников оказалась во рву во время Белого мятежа — тогда шли бои за Северный мост, мятежники отчаянно и безнадежно штурмовали стену. Сотни тел, по большей части халь-дойч, но были, вроде бы, и чистые дойч. Тогда Верн не задумывался: отчего дойчи оказались по разные стороны мятежа? «Изменники» — казалось вполне исчерпывающим объяснением. Да и не до отвлеченных мыслей было — работка еще та. Спускали по узким лестницам и веревкам «штурмовые помосты», раскладывали «дорожкой» по шипам, балансируя, выковыривали кости и расползающуюся одежду, подцепляли крючьями потемневшие кирасы и шлемы. После поднятия на вал надлежало вытряхнуть череп, разложить «нужное и ненужное» по разным корзинам. Останки, несмотря на высушенность солнцем и вымытость дождевыми потоками, смердели… ну, как старые покойники и смердели. Некоторые курсанты не выдерживали. Травмированных и давших слабину безжалостно списывали из училища. Тяжелый был месяц.
Позже Верн как-то спросил у друзей — а так уж оно нужно было? В училище недобор курсантов, зачем было гробить парней на столь жуткой и не очень нужной работе, не проще было загнать на чистку рва пару десятков пленных тресго? Фетте объявил, что то была работа для настоящих мужчин, и лично он не жалеет, что прошел через такое, хотя пару раз тогда во рву и усрался по полной. Вольц со свойственной ему четкостью пояснил, что заменить курсантов пленными было никак нельзя: взрослый тресго, даже похудевший в плену, все равно весит побольше мальчишки-первокурсника, следовательно, в большей степени рискует повредить защитные шипы, тут «штурмовые помосты» не очень и помогут, а «полысевшее» дно подправить будет невозможно. Что ж, логично.
Сейчас друзья отдыхают в крошечной караулке, наверняка играют в кости, а Фетте опять несет постыдные и смешные враки насчет баб, Вольц снисходительно хмыкает, оба позволили себе снять шлемы — наступает самая спокойная часть дежурства. Ночью, да еще в дождь, через мост ездят мало. Утром опять начнется суета с мелькающими экипажами, гонцами и важными визитерами. Будет холодно, сыро, потом начнет невыносимо парить.
А пока сухая духота изматывала. Верн чувствовал, как по спине течет пот. По ощущениям, после смены с поста придется выливать жижу из сапог, но это обманчивое впечатление — пот и остальное впитывается непонятно куда. Ну, служба, да.
Мост и дорога были пусты, ни малейшего дуновения ветерка. Сумрак уже добрался до склона замкового холма, крыши отдаленных корпусов Медхеншуле утонули, вечер лизнул трубу Мемория, неспешно растворял башни городской стены…. А башни замка еще плавали в последних лучах поблекшего солнца. Высоченная стальная шпиль-мачта Виссен-башни, громоздкий параллелепипед Канцлер-палас, оборонительные башни с черточками странноватых горизонтальных бойниц, с угадывающимися пустыми площадками турелей, десятками висячих мостиков и загадочных переходов.