— О, пытки! — вяло зашевелился Фетте. — Проклятый суп…
Дело шло. Вернее, дел было слишком много, но стало как-то полегче. Верн признался себе, что командовать многими людьми ему не очень нравится — уж очень утомляет. Сейчас — приготовление пищи, обеспечение водой и уход за ламами, обсуждение планов похода — все шло проще, хотя и утомительнее. Ну и слежка за подозреваемым. Фельдфебелю все время подыскивали дело (необходимое для отряда, но безопасное), оказалось, он недурно умеет чинить ремни снаряжения и собирать морской плавник для костра. Удалось незаметно обыскать его походный ранц-мешок — никаких признаков яда, да и вообще ничего подозрительного не обнаружилось. Не удивительно, злоумышленник предусмотрителен, а спрятать улики преступления где-то на берегу несложно.
Патроны проверили — по номерам в ящике оказались боеприпасы двух серий, видимых повреждений на гильзах и капсюлях не имелось. Из десятка «маузерных» патронов, выбранных вразнобой — все осечки. Позже Вольц и Верн ощупью перепроверили патроны, надеясь на интуицию — из двадцати интуитивно отобранных, штатно выстрелили два. Опытный начальник штаба отметил что это «плохо, но не так безнадежно, как казалось». Имелись и резервы боеприпасов: семимиллиметровый[1] элитный «барх» научного специалиста дал выстрел с первого патрона. Дальше решили не испытывать — патронов оставалось всего одиннадцать, тут имело смысл надеяться на лучшее, не жечь на испытаниях, приберечь на крайний случай. Впрочем, патроны маломощные, толку от них не так много. Определенные надежды господа офицеры возлагали на ящик с спецоружием — его получали со склада училища, можно надеяться на обычную пропорцию: одна неисправная «толкушка» на три надежных. К сожалению, «толкушек» выдали всего полдюжины. «Хамбур-Арсенал» производил их достаточно много, но проблема была во взрывателях — они получались слишком дорогими, их строжайше экономили.
Господин Немме вел себя прилично, особенно после того, как Верн упрятал бутылки «Черных сапог» в патронный сундук и надежно запер. Выглядел ученый консультант тоже прилично — командир отряда лично выбрил ботанику башку. «У тебя, дружище, есть чувство стиля. Три минуты и даже эта дойч-пьянь стала похожа на нормального нижнего чина первого-второго года службы» втихомолку одобрил Вольц. Искусству стирки ботаника обучали всем отрядом, даже фельдфебель Цвай-Цвай дал несколько практических советов. Полуголый ученый стоял по колено в воде, полоскал камзол, уклониться не пытался — знал, что бесполезно. Все-таки явно образованный человек, хотя и непонятно, на кого его учили: определенно не инженер и не медик, но тогда кто? Весьма запутанно все в Дойч-университете, видимо, какие-то старинные традиции там блюдут.
В отряде традиции были прозрачны и ясны как дно пивной кружки, и все были при деле. Фетте начал потихоньку передвигать ноги, Верн обучал друга обращению с ламами в походных условиях: отряду был жизненно необходим второй погонщик. Ну, «обучал» — это слишком сильно сказано — сообща разбирались с упряжью и прочим. Ламы были не против, видимо, помнили те ужасные часы на барке, когда Фетте был рядом, боролся с водой и развлекал четвероногих попутчиков славными боевыми песнями.
— Раньше как-то не задумывался, но рядом с камрад-скотами не так плохо, — признался жутко похудевший фенрих. — Они спокойные и сквернословят в меру.
— Выйдешь в отставку, займешься разведением лам. Выгодное дельце.
— Это да. Хотя у меня были мыслишки об открытии своего гаштета. Я рассчитывал остаться в столице. Как отставной полковник и рыцарь. Полагал, что заслужу. Но пока мы заслужили только высылку, да и то без всякого внятного объяснения причин, — вздохнул Фетте, почесывая за ушами Белого.
Вздохи были не очень искренни — фенрих с каждым днем становился бодрей, впрочем, как и сам Верн, да и ученый ботаник, лишившись возможности напиваться, стал гораздо деятельнее. Сидели над картой, обсуждали вчетвером — Вольц требовал, чтобы разъясняли, что все видят на штабном листе и что именно об этом думают, самого начальника штаба по-прежнему мучила слепота. Он занимался физическими упражнениями, дабы поддерживать должную форму, но зрение, увы, не возвращалось. Вольц слушал, на память цитировал подходящие к ситуации пункты военно-походных уставов, пояснял, как именно товарищи должны их выполнять в непросто сложившейся обстановке. Временами его требования звучали довольно дико.
— Слушайте, обер-фенрих, а что происходит? — как-то поинтересовался Немме, увязавшийся с ламами и командиром на водопой.
— В каком смысле? — удивился Верн. — Животные пьют, вы же видите. Мы охраняем. Львы где-то рядом. Довольно навязчивые твари, хотя и осторожные.
— Я не про львов. Верн, вы же неглупый парень, к чему держать меня за идиота? Зачем ваш Вольц притворяется? Мне кажется, его зрение вполне в норме. Да и зачем завязывать глаза человеку, который все равно ничего не видит? Вы пытаетесь таким способом заставить фельдфебеля ошибиться и раскрыться? Это напрасно, он весьма неглуп.
— И он неглуп, и я не совсем тупой обер-фенрих, а вы так и вообще гений наблюдательности и прозорливости. Проявите эти похвальные качества во время перехода — вам вести записи научных открытий. И вообще истинное счастье, что в нашем отряде сплошь незаурядные военнослужащие. Вы, видимо, еще и врач?
— Нет, почему же.… Понимаю, насчет зрения Вольца я могу ошибаться. Я просто поинтересовался, так сказать, в частном порядке.
— Внеслужебные разговоры военнослужащих и прикомандированных к ним лиц могут носить частный и доверительный характере. Это не возбраняется уставом. Но такой разговор должен начинаться согласно общепринятым приличиям. А не с требования объяснить «что происходит?».
Немме поскреб бритую аккуратную плешь и неожиданно сказал:
— Это весьма тонкое замечание. Вы правы. Прошу меня извинить. В последнее время я был вынужден вести довольно свинский образ жизни и как-то незаметно втянулся. Верн, а могу я спросить — где вы воспитывались?
Обер-фенрих засмеялся:
— Странный вопрос. Как и все: Киндерпалац, младшая школа, средняя, затем сдал экзамены в училище Ланцмахта, попал в учебный взвод. Собственно, а какие тут могут быть варианты?
— Действительно. Порой вы ощутимо отличаетесь от своих боевых товарищей. Нет, они славные простые парни, но вы слегка другой.
— Мы все слегка другие. Это людям свойственно. Вольц бывает жуткой занудой, но он бесстрашен, имеет отличную память и наверняка дослужится до генерала Ланцмахта. Фетте частенько грубоват и хамоват, зато на него можно всецело положиться. А вы, Немме? В армейской службе вы смыслите крайне мало, но в чем-то же смыслите?
— Когда не пью? Это верно, смыслю. Вернее, когда-то кое-что смыслил. Но то осталось в прошлом. Мои профессиональные знания больше не востребованы.
— Гм, не уверен, что уместно продолжать расспросы, но мне весьма любопытно. В этом деле нет государственной тайны?
— Тайна? Это вряд ли. Да вы никому и не расскажете: во-первых, лично вы привыкли держать язык за зубами, во-вторых, мы едва ли выберемся с этих диких берегов. Я был… вы знаете, что такое «филология»? Нет? Я так и думал, про эту науку уже никто не помнит. Скажем проще — я был библиотекарем и исследователем книг.
— О! Я не очень разбираюсь, но, по-моему, это весьма редкая и ценная специальность.
— Так и было. Пока существовала Гуманитарная библиотека Хейната. Теперь я вот… походный ботаник.
— А что случилось с этой Гуманитарной библиотекой?
— Переформирована. «Согласно планов приведения в порядок исторического собрания книг и пополнения фондов актуальными современными изданиями». В «Эстерштайне-Хойте» была статья. Не читали?
— Эту газету у нас только на штаб училища выписывают. Но я не совсем понял. «Приведение в порядок и пополнение» — этим же вы и должны по профессии заниматься?
— Я же не один служил в замковой библиотеке. Если собрание сокращается на 3635 томов, то и филологов нужно поменьше.
— Понятно. Книги продали в частные руки? Это же уйма уникальных томов. Наверное, во всем Хамбуре книг было меньше. Полагаю, изрядную сумму выручил замок на распродаже.
— Книги уничтожены. Согласно утвержденной описи и протокола комиссии. Как «издания, устаревшие и не соответствующие современному духу времени и текущему моменту расовой осведомленности». Конечно, книги не сожгли, сдали в типографию, там переработали на бумагу для печати современных крайне востребованных изданий и канцелярских изделий. Возможно, ваш ЖБП изготовлен из старинной бумаги.
— Надо же, — в изумлении пробормотал Верн. — Но какой в этом смысл? Книги же уже были в наличии, и они большая ценность? Зачем уничтожать одни, чтобы напечатать другие? А про военные документ-журналы так и вообще смешно. Мы вполне привыкли вести документацию на стандартной меди. Смысл же не в экономии?
— Вот в смысл совершенного лучше не углубляться, — намекнул библиотечный ботаник. — Это служебное, замковое дело, там не поймешь, где заканчиваются официальные секреты и начинаются неофициальные. Хейнат — довольно странное место.
— Догадываюсь. Совершенно не хотел выспрашивать. Просто к слову пришлось.
— Да, именно к слову, именно, — Немме поморщился. — И тут начинается уже служебный, можно сказать, официальный разговор, господин обер-фенрих. Я обладаю определенными знаниями, и не то чтобы совсем ничтожными. Но они, сугубо, э-э… кабинетного характера. Насколько я понимаю, вы намерены выполнить поставленные задачи, и собираетесь непременно вернуться в столицу. Мой долг — предоставить надлежаще оформленные записи о маршруте рейда, описать все, что попадется на пути. И вы явно будете с меня требовать результата. Но мои возможности ограничены. Я, простите, знаю, что существует дерево кедр, или, к примеру, кипарис, но вряд ли я могу их опознать воочию. С иллюстрациями в наших изданиях было не все хорошо.
— Это проблема, — согласился Верн. — Что ж, как говорит мой друг, «для выполнения приказа об открытии артиллерийского огня необходимо иметь в распоряжении отряда минимум одно исправное орудие». Это в том смысле, что если мы чего-то не можем, то придется ограничиться тем, чем можем. Справимся как-нибудь с этими описаниями. Ваши кабинетные знания при поддержке четких уставных формулировок Вольца и нюха Фетте на добычу топлива для костра, способны на многие научно-ботанические открытия. Мы поможем.