Все же на собственные ноги встать и самостоятельно своими делами заняться было превеликим облегчением. Опираясь о худенькое девчачье плечо, Верн доплелся до угла хижины, там дочь знахарки тактично отлучилась. Вообще она — Бинхе — росла очень умненькой девочкой, наверное, тоже в знахарки пойдет, хотя пока что целительное сквернословие в себе не особо развила.
— Прошелся? — сразу угадала заглянувшая под вечер Фей. — Вот, козлищи вы, конечно, дойчевские, жутко тупорылые, умишки как у цизелей новорожденных. Но ведь точно час уловил, ни раньше и ни позже собрался и заковылял. Завтра я бы тебя силой на ноги вздернула, а так сам, сам. Герой, одно слово! Мамка твоя точно не с дойчем грешила, с кем-то поприличнее себе постель согрела.
— Не особо спрашивал, — вздохнул Верн. — У нас же законы, к чему лишний раз их нарушать.
— Я и говорю — тупорылые! — целительница в сердцах махнула рукой. — Ну ничего, у тебя-то может, что и наладится. Ты — посмышленее. Ваш-то крепкозубый на меня нынче опять так жаркенько смотрел, так жаркенько. Ой, нашел кого охмурять, умник.
— Насчет этого он слаб. Но искренен, — пояснил Верн. — Он и на Горную Хозяйку очень проникновенно поглядывал. Она тоже смеялась.
«Крепкозубый» — это, конечно, Фетте. Зубы у него действительно выразительные, как солдаты после гаштета — все в разные стороны. А про Хозяйку, или, точнее, Горную Хозяйку, слухи в здешних местах ходили очень яркие. По сути, настоящая богиня, пусть и далеко живущая. Даже странно, что в Хамбуре о ней — о таком знаменитом чуде — не слышали.
Целительница погрозила пальцем:
— Хитер ты, Верн, даром что сопляк. Экий этот… как его… копли-мент отвесил. И с божественной красавицей меня сравнил, и разом задницу дружку прикрыл.
— Как не прикрыть? Надежный парень, сколько раз он сам меня прикрывал. Да и ты весьма хороша собой, тут и ни капли привирать не приходится. Уж не говоря о том, что лечить на славу умеешь.
— Тоже верно, к чему нам излишняя скромность-то? — засмеялась Фей. — Живем, не жалуемся, что умеем, то умеем. Вот — знаменитый дойч-герой у нас лечится, хвалит, сам уже ссать выходить отваживается. Главное, не переусердствуй. Лучше еще про свой чудной город расскажи, Бинхе запомнит, потом мне перескажет.
Ушла деятельная целительница, у нее и иные больные имелись, и двое младших детей, и огородик, который «сам собой расти, гад, даже и не думает». Жизнь в Холмах ленивых людей не любит. Собственно, город их тоже не приветствует.
Верн осторожно подвигал пальцами битой руки. Пальцы работали исправно, выше — под лубками — еще побаливало, но больше чесалось. Подживает. И вообще жизнь хороша. Лежащий на приятно пахнущей сухой траве обер-фенрих осмотрел свое обиталище. По сути, тесное, с единственным крошечным окном под потолком — бывшее хранилище общественных запасов зерна. Но зато никто тут не мелькает. Не было же такого никогда: и в школе, и в училище сплошь общие спальни-казармы. В Киндерпалац наверняка так же было, хотя оно и не помнилось. А тут такая роскошь — одиночество, мысли спокойные, без соседского громового хохота, ругани и пердежа. Вроде и знал, что люди так могут жить, но насчет себя такого и не представлялось. Но ведь мама намекала, про свой домик рассказывала. Все же откуда она так всё знает и понимает? Ладно, главное, чтобы ей на улице Зак спокойно жилось, а сын потихоньку поумнеет.
В дверь осторожно заглянула Бинхе:
— Спишь?
Верн обрадовался. Одиночество чудесно, но в меру. Не особо здоровым людям скучать вредно.
— Нет, ночью высплюсь. Вернулась уже? Мама же на огород загнать грозилась.
— Я ее у ручья встретила. Говорит: «иди, пои героя. Он потом нам на огороде отработает, после героев тыква отменно прет, это же известное дело».
Верн засмеялся:
— Да я с удовольствием. Вот чем не занимался, так это тыкву не растил. Умнейший человек твоя мама.
Девочка показала горшок, еще влажный после ручейной воды, темный:
— Так будешь «ягодник»?
Рот обер-фенриха немедленно наполнился слюной. «Ягодник», да еще остуженный в прохладной воде… да такой напиток и с пивом не сравнится.
— Кто же от такой вкусноты отказывается? — вздохнул Верн. — Наливай! Только и себе, чтоб поровну, а не как вчера.
— Мне-то за что? — печально вздохнула девочка. — Я Гнилого Льва не убивала, да и вообще здоровая.
— Так положено. Если сидят двое, беседуют, так и угощение должно быть поровну у обоих. Иначе обиженный злобу затаит и непременно яда подсыплет.
Бинхе хихикнула. С чувством юмора у нее было отлично. Неудивительно, с такой-то мамой.
— Так на чем мы остановились? — спросил Верн, осторожно пригубливая «ягодник». Ух, вкус-то какой!
— На страшном-страшном Хеллише, — подсказала девчонка, выразительно округляя глаза.
Глаза у нее были удивительные. Пожалуй, глазами мамку превзойдет. В остальном хрупковата, наверное, даже когда вырастит, будет невысокой и слишком легкой. Ну, ей пока только двенадцать, все еще измениться может.
— Да, Хеллиш. Вроде бы просто скалы, изрытые ходами, крутые, с обрывами, на холмы не очень похожи, там куда выше, — Верн показал крутизну склонов рукой в лубках. — Но в них обитает древняя жуть! Человеку там жить невозможно, только пройти-проехать побыстрее мимо, да не оглядываться. Стоят, конечно, там солдатские посты, охраняют…
…Вот с этим было сложно. Гости не знали, что можно рассказывать, а что нельзя. Строго говоря, расположение постов, распорядок несения службы, всякие технические подробности — военная и государственная тайна. Дело не в том, что деревенские жители способны атаковать столицу или совершить диверсию. В деревушке чуть больше ста пятидесяти жителей, из них видело дойчей, да и вообще эстерштайнцев, всего два человека. Но слухи непременно разойдутся, о вражеском городе узнают очень разные племена феаков, а там и до бдительных тресго кое-что дойдет. Местные племена между собой враждуют редко, здесь что феак, что тресго — всё едино. Слишком мало людей. Первым мужем Фей был воин-тресго, тоже подлечивался тут случайно. И совершенно случайно у Бинхе характерная резкая линия скул и чуть больше зубов, кстати, мелких, но ровных и белых, хотя тут зубы золой чистят, цивилизованного зубного порошка никогда не видели. Впрочем, причем тут зубы? Военная тайна, да. Начальник штаба страдает — товарищи, да и он сам, балансируют на самой грани нарушения устава. Правда, в уставе ничего про болтовню с дикими феаками не значится — не предусматривались такие ситуации. Но есть же и дух устава! И этот дух аж повизгивает от негодования — не болтать! Молчать! Скрывать! Неоднократно обсуждали эту проблему с Вольцем.
…— Это не прямая измена, но какая-то косвенная, — страдал начальник штаба. — Так нельзя. Это незаконно.
— С одной стороны ты прав. С другой, молчать бессмысленно. Наш научный специалист остается здесь и он точно не собирается держать язык за зубами. Воспрепятствовать мы не можем — он свободный гражданин, да к тому же дойч.
Вольц закряхтел:
— В этом ты прав. К счастью, он мало что знает по практической военной организации Ланцмахта и об оборонительных укреплениях Эстерштайна.
— Так это, вроде бы, никому и не интересно. У меня ничего подобного и не пытались выспросить.
— Да, у меня тоже. Но нужно оставаться настороже. Я еще раз поговорю с Фетте.
На том и порешили.
А Немме оставался в деревне — это уже было решено однозначно. По крайней мере, к тому моменту, когда Верн окончательно пришел в себя, научному специалисту уже выделили пустующий дом, там намечался предварительный ремонт. Никакой предубежденности селяне к плешивому умнику не выказывали, похоже, они вообще не понимали, что вот этот — плешивый, и есть настоящий дойч, а остальные его спутники всего лишь полукровки. Для местных все эстерштайнцы были людьми сомнительными и злодейски настроенными, требующими проверки и надзора. Но Немме был, вполне очевидно, не очень боевым человеком, хотя храбрым и очень образованным, следовательно, достойным, менее опасным, и даже полезным. Дойч полностью оправдывал надежды, ему тут нравилось, и он чувствовал, что будет полезен и уважаем. Еще бы — человек, в одиночку добивавший Гнилого Льва выстрелами в ухо из крошечного таинственного оружия, да еще умеющий читать и писать, — это уже знаменитость и великий авторитет.
Вообще Немме разительно преобразился. Регулярно заглядывал проведать и поделиться новостями — весь такой деловитый, сосредоточенный. Наверное, таким был раньше в своей библиотеке. Что характерно, абсолютно трезвый. С ним местный феак, тоже довольно тщедушный, косолапый и подслеповатый, но некоторые буквы знает — явный интеллектуал и светлое будущее чиновничьего сословия. Всё, конец деревушке приходит.
Нет, конечно, не конец, видимо, наоборот — начало расцвета и подъема. Местные вожди отнюдь неглупы — тут, собственно, все взрослые мужчины — поголовно вожди, так уж заведено — сразу шанс учуяли. Деревня по местным понятиям средняя, но расположена удачно: на тропе к горам, да еще ручей отличный, не пересыхающий. Шансов покорить и завоевать окружающие племена у деревенских вождей нет, да и смысла в такой экспансии немного — до соседней деревни почти три дня пути. А вот поставить трактир с гостиным двором, это очень даже можно. Три сорта пива (уже намечено начало производства), свежайшие речные раки, ну и прохлада с музыкой под отстроенными навесами — столь завлекательные чудеса не только из ближайших деревень гостей привлекут. Ну и намеченная школа, конечно.
Детей в деревушке хватало. Понятно, никто их не забирает, заботливого фатерлянда нет, сами по себе детеныши бегают, орут, раков ловят и подзатыльники получают. И долг-ленда нет, сами собой рождаются, неупорядоченно. Далеко не все малые сельчане своих отцов знают, но мамку, братьев-сестер — все знают, некоторые даже с братьями дерутся или сестер дразнят, глупыши. Еще с повитухой-целительницей деревне повезло, да и Старший вождь умен.
Странный дикий мир. Прямо хоть не уходи из него. Но это, конечно, невозможно.