Несколько раз приходил Радивой, просил, грозил, приставал, а у самого лицо осунулось, — но Цвета молчала, как немая, ни разу даже не взглянула на него.
Радивой не снес обиды и ушел на заработки.
Не успел он покинуть село, как за Цветой нагрянул с друзьями Павел. Однако увести ее сразу не решился: привыкла, мол, бегать, как бы и от него не сбежала. Дом Илии богаче и веселей, а его семья живет скудновато. Лучше подождать оглашения и обвенчаться как полагается, по закону.
«Ну вот, слава богу, все по-хорошему кончилось, — думал Илия, — и урожай нынче богатейший, лучше некуда; садись на лавку и спокойно дожидайся зимы!»
И как взглянет он на свои дозревавшие хлеба, сердце так и взыграет: переливаются они на утреннем солнце сизовато-зелеными тонами, от светлой пшеницы до темной ржи; поле — точно море, по нему и там и сям плывут одетые зеленью холмики; морское дно — цветущий луг, над которым стоит на страже ряд тополей; вдоль них вьется речка, она не шумит, журчит по-летнему, точно с кем-то перешептывается. С полей, окутанных голубоватой утренней дымкой, доносится аромат гнущихся к земле, созревающих колосьев, а над ними безмолвствует еще укрытая тенью скалистая гора.
…Как раз в ту пору Войкан Вуич из-за потравы поссорился с Петром, братом Илии. Войкан подал на Петра в суд. Пришлось Петру возместить убытки и уплатить штраф в две кроны.
Петр обозлился и пригрозил отомстить. На следующий день он отправился в город к стряпчему и, выдав ему доверенность, просил предъявить иск о взыскании двух четвертей кукурузы, которые Войкан задолжал ему еще с зимы за нанятого вола.
В разгар страды пришли повестки. Войкан с Петром вместе отправились в город. По пути разговорились про добрый урожай, про жатву. Петр предложил Войкану свою лошадь, когда кончит молотить у себя.
Солнце палило немилосердно. С полей неслась песня жниц и жнецов, вдали, где-то на проселке, поскрипывали телеги.
— Жал бы я сегодня, — тянет Войкан, — давно пора… — и вдруг, словно сейчас только пришло ему в голову, сказал: — Давай мириться, Петр! На что сдался нам суд? Две четверти я тебе отдал, предлагал и другие две, но ты сам отказался принять: не высохла, дескать, как следует… Хорошо, дам тебе, брат, две четверти самой лучшей, когда она в цене… Приходи за ней, когда понадобится!
— Нет, не выйдет, — отвечает Петр. — Когда ты мне предлагал эти четверти? Брось, дядя, — долг платежом красен! В другой раз — пожалуйста, но сейчас пускай будет все по закону; ведь и ты взыскал с меня убытки через суд, правильно я говорю?
— А расходы?
— Заплатит тот, кто проиграет… Я-то, пожалуй, и не прочь уступить, да не могу, дело уже в руках адвоката.
— Неужто? О господи, и ради этого приедет сюда адвокат?
— Не знаю… увидишь. — Петр улыбнулся и поспешил первым войти в помещение суда.
На слушание дела прибыл из уезда адвокат. Он зашел в читальню выпить кофе и поболтать с приятелями, но, никого не застав, взглянул на часы и отправился в судебный зал. Поздоровался с судьей, сел.
— Дело пустячное, — сказал он, — быстро закончим.
Служитель позвал тяжущихся. Войкан, увидев адвоката, опешил и тут же заключил: «Теперь не выкрутишься. Бесполезны любые резоны. Не станет судья ради меня портить с ним отношения. Ворон ворону глаз не выклюет!»
Но все же сказал судье:
— Две четверти я отдал, предлагал и остальные, да он не пожелал даже прийти за ними: есть свидетели, могут подтвердить.
— Так ли это? — спросил судья Петра.
— По его соображению так, а по моему не так… отдал две, а где остальные? — спросил, ухмыляясь, Петр.
— Отдал бы тебе и те две…
— Видите: сам говорит, «отдал бы»… Если бы он отдал, я не стал бы судиться!..
Адвокат не то всерьез, не то шутя разговаривал о чем-то с судьей и между прочим бросил несколько итальянских слов.
Войкан обомлел. Видать, судья пишет что-то скверное, вон как торопится, перо так и бегает по бумаге…
Судья объявляет решение: Войкан обязуется уплатить Петру двенадцать крон за кукурузу и сорок восемь крон судебных издержек. Оплату адвоката судья наполовину скостил, приняв во внимание, что тот явился не по одному этому делу.
Выходя из суда, Петр сказал Войкану:
— Что, околпачил, а? Это тебе за потраву.
— Не бойся, голубчик… Мы еще потягаемся, — ответил Войкан.
Петр дождался стряпчего и сказал ему:
— Составляйте постановление о принудительном взыскании…
— Зачем спешить, человече, — возразил стряпчий, — сам заплатит…
— Знаю я его, все позабудет после первой же чарки… Пишите, не ошибетесь!
Войкан вернулся из города домой по обыкновению полупьяный. Весь вечер брюзжал на детей и бранил Петра, утром, протрезвившись, не пошел жать и, не долго думая, отправился к газде Йово занять денег.
— Давал, покуда было под что давать, — отказал ему газда и подобру-поздорову выпроводил из лавки.
А Петр, когда миновал срок, поспешил в уезд к стряпчему.
— Составляйте заявление о взыскании, — сказал он, — да не забудьте, — посоветовал Петр, — в заявлении указать, чтобы экзекутор тотчас увел конфискованную скотину, не то конца этому не будет…
Стряпчий поступил согласно желанию Петра. И вот в самую страду явился в село экзекутор в напяленной на самые уши форменной фуражке, за ним тащился стражник. Крестьяне молотили по гумнам хлеб. Войкана приезжие застали за той же работой.
Экзекутор объяснил ему цель своего прихода и назвал сумму взыскания.
— Ничего! — проворчал Войкан. — Пиши что хочешь…
— Конфискованное имущество заберу с собой…
— Вот-вот!.. Правильно… По закону!
— Пойдем поглядим, что у тебя есть.
Войкан повел его в дом. Экзекутор осмотрелся, заглянул во все углы и сказал:
— Тут у тебя ничего нет. А где стоит скот?
— Крупный?
— Конечно.
— Крупный не мой, а ты поступай как знаешь…
— Давай посмотрим.
Вышли из дома, Войкан повел экзекутора за гумно, к загону. И указал на отдыхавших в полуденный зной под тенистым дубом вола и корову.
— Что ж, конфискую корову, — сказал экзекутор, — и угоню с собой.
— Гони… только предупреждаю, не моя она. Взял ее у Илии Смилянича…
— А вол чей?
— Тоже наемный… Петра… из-за этого вола, чтоб его волки съели, мне голову снял, ни за что другое!
Экзекутор приказал стражнику увести корову.
— Не моя, говорю, Илии.
— Неважно…
В эту минуту появились Илия и Петр; какой-то мальчик сообщил им, что к Войкану пришел экзекутор.
— Корова моя, — сказал Илия, — все село знает…
— А паспорт есть?
Осмотрев корову, экзекутор добавил:
— И тавра нету…
— Тавра нет, зато есть свидетели…
— Не пройдет, — отрезал экзекутор, — беру ее согласно закону, а ты жалуйся куда хочешь! Можешь, ежели твоя… Требуй по закону…
— Есть же у него овцы, — заметил Илия, — правильнее будет, если их угонишь…
— Овцы на пастбище, — отозвался Петр. — Гони корову!
— Не могу я ждать, покуда овцы вернутся с пастбища, — окончательно решил экзекутор и погнал корову.
Илия, поспорив с братом из-за коровы, вернулся домой.
В сумерки на гумне он держал совет с ближайшим своим приятелем-соседом. Сосед сказал:
— Продадут ее, если не наймешь адвоката.
Илии обидно было лишиться коровы, дал ее Войкану в прошлом году стельной во временное пользование, хорошая корова; потерять ее — значит потерять и приплод. «Ничего не остается, как искать адвоката и отвоевывать свое же!» — подумал Илия и поехал в уезд, поскольку в городке адвоката не было.
Спустя немного времени было назначено слушанье дела. Вызвали в суд и свидетелей Илии. Накануне вечером прибыли из уездного города адвокаты обеих сторон и тотчас отправились в читальню, где застали обычное, собиравшееся здесь по вечерам общество. В зале стояла духота, горели лампы, окна были закрыты, словно зимою.
— Свариться можно! — сказал адвокат Петра, Пулич, здороваясь со своим старым знакомым газдой Йово, углубившимся в газету. Он не выносил жары, а на дворе стояла мягкая, ясная летняя ночь, какие бывают только в предгорьях.
— В последнее время мы с вами частенько встречаемся… Очень приятно! — ответил газда на приветствие. — Читали? — спросил он, находясь под впечатлением только что прочитанной статьи. — Впрочем, не могли не прочесть, вы же — политик, один из пылких наших патриотов, столп сильнейшей партии. Значит, читали? Во имя господа бога, что делают мадьяры с нашими братьями, несчастными словаками?.. И еще называются героическим народом!
— Читал: решили насильно их омадьярить… То же самое проделывают они и с сербами и другими народностями; если бы могли, так же поступили бы и с нами…
— Разве это справедливо? Срам! — негодует газда Йово.
— Срам, конечно… Мы подписали на днях протест от имени всего народа. Разошлем по общинам. Получите его и вы.
— Почему срам? — вмешался в разговор защитник Илии. — Они добиваются своей цели, вот и все; хотят омадьярить все немадьярское и таким образом создать великую мадьярскую державу.
— Но разве это честно? Это значит преуспевать за чужой счет! — недоумевает газда Йово.
— Это уж дело другое… Конечно, они никакими средствами не брезгают. Да кто в жизни брезгает средствами, если они приводят к цели?
— Простите, дорогой коллега, но благородная цель требует благородных средств… Мораль должна царить над всем и всегда…
— Мораль? — перебил его адвокат Илии. — Красивое слово, и только!
— Конечно, мораль, мой дорогой доктор, — подтвердил газда Йово и потянулся за газетами. — Прошу вас, послушайте, — он стал читать о людях, пострадавших от гонений. — Наконец, двое учителей были приговорены мадьярским судом к нескольким месяцам тюремного заключения только за то, что они патриоты, — взволнованно подчеркнул газда Йово, — и я не могу понять, как можно это оправдывать?.. Представьте себе, каково этим бедным учителям! Подумайте, доктор, об их несчастных семьях, о детях… волосы встают дыбом… а вы еще оправдываете мадьяр?