Февральская революция «обрушила» монархию, дав взамен Временное правительство.
В начале марта Паустовский устроился делопроизводителем в созданную новой властью газету «Ведомости Комиссариата московского градоначальства». За несколько месяцев работы он окажется в водовороте бурлящей жизни, в том числе станет очевидцем приезда Керенского в Москву в марте 1917-го и юнкерских боёв в Москве осенью 1917 года. Впоследствии некоторые из вершившихся в городе событий попадут на страницы третьей книги – «Повести о жизни».
Именно с «Ведомостей Комиссариата московского градоначальства» начинается настоящая журналистская деятельность Константина Паустовского, которая впоследствии приведёт его к главной цели его жизни – занятию литературой.
Впрочем, уже тогда Паустовский не ограничится службой лишь в одной газете. В 1917 году он активно сотрудничает с другими изданиями. Так, за статью об Александре Керенском «Гражданин», опубликованную в московской газете «Война и мир» № 4, он получит свой первый литературный гонорар – 27 рублей. Ещё будут очерки «Поля», тоже в «Войне и мире» (№ 93 от 24 сентября 1917 года), «Лейтенант Шмидт» в «Народном вестнике» за сентябрь и многие другие.
Известный отечественный культуролог Дмитрий Сергеевич Лихачёв, давая оценку писательскому «трамплину», в своё время отмечал: «Литературу захлёстывает журнализм. В литературе у нас очень часто места писателей занимают журналисты. Это нечто прямо противоположное». О Паустовском в этом контексте можно сказать и да и нет. В какой-то степени он пришёл в журналистику благодаря страстному стремлению к писательству и в конечном итоге, оставив её окончательно, вновь вернулся к литературной деятельности. В чём-то его случай уникален – природа писательского мастерства Константина Паустовского родом из журналистики, и первые годы индустриализации страны, в которой Паустовский участвовал литературным словом, наглядный тому пример.
В апреле 1917 года в «Ведомости…» поступит на работу и Екатерина Загорская, перебравшаяся к мужу из Ефремова. Они проживут в Москве до лета 1918 года. Встретят в Первопрестольной события октября 1917-го, став свидетелями уличных боёв, когда, по свидетельству Ивана Бунина, «Москва, целую неделю защищаемая горстью юнкеров, целую неделю горевшая и сотрясавшаяся от канонады, сдалась, смирилась»{74}. Здесь они мучительно переживут суровую зиму 1917/18 года, голод и эпидемию тифа.
После левоэсеровского мятежа, случившегося в июле 1918-го, Паустовские покинут Москву и уедут в Киев, надолго запомнив то, что им пришлось пережить.
Причину отъезда из Москвы (в официальной версии, изложенной в «Повести о жизни») Паустовский свяжет с письмом сестры Галины, напомнившей ему обещание, данное матери, приехать к ним до весны, а то «если тебя не будет до половины августа, то мы с ней пойдём отсюда в Москву».
И всё же данная, обозначенная в повести причина – всего лишь литературный приём, Москва под знамёнами большевиков не была близка Паустовскому. И покидал он её вовсе не на короткий срок. Бессрочно. Он просто уезжал. Совсем. По сути, это было бегство, ну или сказать более мягко – эмиграция. И пусть эта эмиграция выглядела как-то по-домашнему. Но это была именно она.
Июльский мятеж левых эсеров в Москве был порождением Брестского мира, который была вынуждена подписать молодая Советская республика 3 марта 1918 года.
По условиям «компромиссного» мирного договора, который обеспечивал выход России из войны и лишал её армии и флота, её территории – Польша и Прибалтика, западные области Белоруссии, Малороссия, Рижский залив и Моонзунские острова – переходили под влияние Германии и Австро-Венгрии. Была потеряна Финляндия, южные области Абхазии попадали под власть Османской империи.
Ко всему этому Россия должна была признать независимость Украинской народной республики. Германия и Австро-Венгрия, в свою очередь, воспользовавшись ситуацией, заключили «мирный» договор с «независимой» Украиной, в котором в обмен на «защиту» последняя должна была поставлять своим прежним противникам продовольствие, да и ещё много чего из производимого на её территории. Фактически для Украины это означало безоговорочное уничтожение её независимости и полную оккупацию Германией и Австро-Венгрией.
Во главе «германской» Украины встал гетман Павел Скоропадский, чья власть по сути была марионеточной и существовала лишь для прикрытия оккупационных действий Германии и Австро-Венгрии, которые с катастрофической силой начали грабить Украину. Своей армии и полиции у гетмана практически не было.
Паустовский, покидая летом 1918 года Советскую Россию, ехал не просто туда, где прошли его детско-юношеские годы, он переезжал в совсем другое государство, крайне отличное от созданной в октябре 1917 года Российской Советской Федеративной Социалистической Республики – РСФСР. На Украине его ждала совсем другая реальность и абсолютно иные обстоятельства. И об этом он, конечно же, ничего не знал.
Чтобы получить разрешение на пересечение границы с Украиной, Паустовскому необходимо было обратиться в Комиссариат внутренних дел и получить документ – пропуск на выезд из России. Но для этого нужно было время, которого не было. Ему пришлось выбрать другой путь – нелегальное пересечение границы. В «Золотой нити» он об этом напишет так: «Летом, после восстания левых эсеров я продал свои последние вещи и уехал через Брянск и Зерново на Украину. В Зернове я перешёл границу».
Примечательно – о супруге Екатерине вновь не сказано ни слова. Но мы-то знаем точно – она была рядом!
Впрочем, не только июльские московские события заставили Паустовского уехать из России. Была ещё одна причина, по всей видимости, сыгравшая ключевую роль в принятии такого решения. И этой причиной было начало «красного террора» против врагов советской власти.
Но на Украине Паустовский попадёт в ещё больший водоворот событий, о которых вряд ли вообще мог помышлять.
В Киеве, устроившись на частной квартире, он начнёт работать корректором в газете «Киевская мысль», редакция которой располагалась на улице Фундуклеевской, 19. Это была одна из самых популярных антибольшевистских газет на Украине, пропагандировавшая либерально-демократические ценности.
Киев, осень 1918 года.
Внешне город жил показной мирной жизнью, затянутой густым облаком иллюзий, порождённых гетмановщиной. По сути, это был дремлющий вулкан, который время от времени извергал хаос и неразбериху смены власти, тем самым будоража городских обывателей.
«Жизнь в Киеве, – напишет Паустовский в повести «Начало неведомого века», – в то время напоминала пир во время чумы. Открылось множество кофеен и ресторанов, где сладостей и еды хватало не больше чем на тридцать посетителей. Но внешне всё производило впечатление потрёпанного богатства. Население города почти удвоилось за счёт москвичей и петроградцев. В театрах шли “Ревность” Арцыбашева и венские оперетты. По улицам проезжали патрули немецких улан с пиками и чёрно-красными флажками.<…>
На скетинг-ринге катались на роликах волоокие киевские красавицы и гетманские офицеры. Развелось много игорных притонов и домов свиданий. На Бессарабке открыто торговали кокаином…»
Центром притяжения творческой интеллигенции в городе был клуб-кафе, с весьма эксцентричным названием «Х.Л.А.М.», которое сложилось из первых букв творческих профессий (художники, литераторы, артисты, музыканты), расположенный в подвале самой известной в городе гостиницы «Континенталь» на углу Крещатика и Николаевской.
В кафе собирались творческие личности всех мастей. Бывали Леонид Утёсов и Виктор Шкловский, Илья Эренбург и Юлий Хайт, Осип Мандельштам и Рюрик Ивнев, Александр Вертинский и Михаил Кольцов… Кто-то бывал здесь от случая к случаю, но были и завсегдатаи.
Частенько захаживал в «Х.Л.А.М.» и Константин Паустовский:
«По вечерам я иногда ходил в литературно-артистическое общество на Николаевской улице. Там в ресторане выступали с эстрады бежавшие с севера поэты, певцы и танцоры. Пьяные вопли прерывали тягучее скандирование стихов. В ресторане всегда было душно, и потому, несмотря на зиму, иногда приоткрывали окна. Тогда вместе с морозным воздухом в освещённый зал влетал и тут же таял снег. И явственней была слышна ночная канонада».
К середине декабря мнимая мирная жизнь в Киеве, вернее её мираж, растворится как июльский туман после обильного ливня, что, пролившись с небес, скатывается с Владимирского холма в волнующийся Днепр.
С 14 ноября в Киеве установлен комендантский час, закрыты университеты и запрещены все собрания. Окружённый войсками Петлюры город вот-вот должен был принять новую власть Директории, ещё неизвестно, что ему сулившую. Затишье перед грядущей бурей было сродни последнему вздоху обречённого на смерть. Ко всему тому в городе участились убийства тех, кто «сочувствовал» большевикам. Впоследствии Виктор Шкловский так напишет об этом в своём «Сентиментальном путешествии»: «Хуже всех были украинцы: они расстреливали вообще большевиков как русских и русских как большевиков», причём не давая хоронить.
В «Киевской мысли» Паустовский проработал недолго. Ещё до закрытия 15 декабря 1918 года редакции из-за вступления в Киев войск Петлюры, он в порядке всеобщей мобилизации по гетманскому указу от 5 декабря о призыве тех, кто «родился с 1 января 1889 г. по 31 января 1898 г.», был призван в армию.
Впрочем, всеобщей мобилизации в Киеве всё равно не получилось. На службу к гетману шли неохотно. Дошло до того, что по адресам призывников ходили патрули и забирали тех, кто попадался. С Паустовским произошло именно это. Михаил Булгаков в «Белой гвардии» устами Алексея Турбина так скажет о свалившейся на голову киевлян мобилизации: «Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого лёгкого, а у кого нет верхушки, – просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный».