{86}.
Оказавшись осенью 1919 года в Одессе, Паустовский попал в удивительный насыщенный конгломерат литературного романтизма. При всей пестроте городской жизни, которой с 1917 года докучала частая смена власти, внося сумятицу и неразбериху, Одесса была густо «нашпигована» царившими в ней литературными процессами, которые, как ни странно, дружно взрастали на почве политического раскардаша и нестабильности.
Застав Одессу под белыми, дадим ей иное определение – бунинская, и приняв её новый «окрас» после февраля 1920 года, Паустовский, оставаясь приверженцем старой литературной школы, никоим образом не старался примерять на себе новые литературные веяния. Даже определённое увлечение творчеством поэта-акмеиста Владимира Нарбута, стоявшего у истока создания ЮгРОСТА[12] и на определённом этапе руководившего им, не привело его под крыло этой организации, которая фактически выполняла роль агитационного бюро советской власти. И это на фоне того, что в подавляющем большинстве Нарбуту удалось привлечь на работу в ЮгРОСТА весьма близких по творческому духу Паустовскому Юрия Олешу, Илью Ильфа, Исаака Бабеля и многих других одесских поэтов и прозаиков, составивших костяк агитационно-пропагандиского отдела. Удивительно, но Паустовского в ряды югростовцев не заманило и создание при организации литературного объединения «Коллектив поэтов», ставшего, по сути, приемником знаменитых литературных студий «Зелёная лампа» и «Среда», возникших в Одессе в 1918–1919 годах, где Паустовский успел побывать. Впрочем, к ним на огонёк в 1919 году захаживал и сам Бунин.
«Коллектив поэтов», куда, естественно, принимались не только поэты, но и художники, артисты, учёные и, само собой разумеется, прозаики, преподносимый его создателями как школа литературного мастерства, придерживался политики РОСТА и был неким инкубатором, в котором «высиживалось» поколение литераторов новой формации. Да, объединение не имело своего устава, и его участники не были обременены никакими обязательствами перед своим членством. Но, несмотря на широту проводимой в нём литературной работы и мозаике его состава, в атмосфере «Коллектива» всё же витал революционный дух «свободы», который Паустовскому был чужд. Уже в эти молодые годы он научился чувствовать этот тонкий и очень едкий, затягивающий в пропасть запах обмана и лжи и всячески старался не попасть в его головокружащее, дурманящее облако.
В то же время Паустовский не был чужд объединениям. И на этот счёт есть особые свидетельства и документы.
Вадим Паустовский указывает на факт создания, по всей видимости, летом 1921 года, рядом одесских литераторов, в числе которых были Константин Паустовский, Исаак Бабель, Вера Инбер, Рувим Фраерман, Исаак Лившиц, клуба литераторов «Под яблочным деревом». Объединение даже имело свой устав. Он даёт исчерпывающий ответ, почему клуб был назван именно так: центром клубных встреч был «…чайный стол, который в хорошую погоду выносили наружу и располагали под старой разлапистой яблоней»{87}.
Клуб «Под яблочным деревом» стремится стать олицетворением литераторов в Одессе. Члены клуба задумывали издать собственный сборник, но он так и не увидел свет.
Говоря о дружеских пристрастиях Паустовского в его первый одесский период, можно безошибочно назвать имена не только литераторов из клуба «Под яблочным деревом», но и тех, с которыми Константин Георгиевич был по-особому близок. В этом списке наиболее выразительна фигура Исаака Бабеля.
Уже тогда подающий большие надежды молодой писатель Бабель, даже не написавший своих знаменитых «Одесских рассказов» и «Конармии», будет замечен в писательских кругах не только в родной Одессе, но и в Москве, которую ему предстоит покорить. О нём будут говорить. О нём будут писать. Встречами с ним будут восторгаться.
В 1924 году в Москве в издательстве «Л. Д. Френкель» выйдет в свет книга Василия Львова-Рогачевского «Новейшая русская литература», о Бабеле автор напишет: «Из молодых подают большие надежды Д. Крептюков и в особенности… Бабель. Оба они… принадлежат к группе левых попутчиков. Их произведения появились в “Красной нови” и “Лефъе” в 1924 г.». Разве это не известность!?
Для Паустовского Бабель станет загадкой. Он будет благоговеть перед ним, как перед человеком удивительной натуры и волшебником, умеющим «жонглировать» словом и в письме, и в устном рассказе. Уже в ранних произведениях Бабеля жизнь рисовалась невероятной игрой, где фантастика и реальность, словно две пряди, заплетённые в одну косу, дополняли собой форму изложения.
«Соперничество» Бабелю в дружеском пристрастии Паустовского мог составить разве что другой одессит – Эдуард Багрицкий. Причём и с тем, и с другим Паустовский до Одессы знаком не был.
Оба рождённые в еврейских семьях, впитавшие с молоком матери дух Одессы, они, бывшие по большей части противоположностью друг другу, имели и много общего, что не отдаляло их друг от друга, а наоборот – крепче связывало. И если Бабель был для Паустовского источником внутреннего душевного света, то Багрицкий – воплощением сущности свободы.
Они оба были гениями места – Одессы. И этому нельзя было не позавидовать! Первый родился в доме на Базарной улице, другой – на знаменитой Молдаванке. Они пришли в земной мир, словно братья-погодки – Бабель в 1894-м, Эдик Дзюбан, именно такова была фамилия Багрицкого, – годом позже. Их отцы служили по торговому делу, хотя роскоши в их домах не было и в помине. Одесская коммерческая школа имени императора Николая I для Бабеля и Одесское реальное училище Святого Павла, а затем Одесское реальное училище В. А. Жуковского – для Багрицкого выявят в них склонность к сочинительству. Оба в пятнадцатилетнем возрасте откроют в себе литературный дар. В своём творчестве Багрицкий начнёт с сатиры, Бабель – с прозы, также пропитанной сатирой, из-за чего в свои 22 года будет привлечён к уголовной ответственности. Багрицкий пройдёт службу в одесской милиции и послужит в особом партизанском отряде ВЦИК. Бабель, словно догоняя своего брата-одессита, отслужив солдатом на румынском фронте, поступил на службу в Одесское ЧК. Впоследствии их обоих сведёт в одесском «Моряке» журналистика, и в степенном Бабеле и эксцентричном Багрицком появится что-то общее, неподвластное объяснению. Разобраться в их схожести не сможет и Паустовский. Среди них он будет казаться учеником, впитывающим в себя все оттенки «южнорусской» литературной школы, в которую он благодаря случаю ворвался «варягом» и в которой преуспел не менее тех, кто уже был предрасположен к учёбе на «отлично».
Для Паустовского и Бабель, и Багрицкий в какой-то степени были мудрецами, способными своим творчеством обернуть ветхозаветную жизнь в краски гротеска и придать ей смысл. В таком качестве он и пронесёт память о них всю свою жизнь.
Но вернёмся ко времени появления Паустовского в Одессе в 1919 году.
Черноморский берег. Шелест морского прибоя и резко-протяжные крики чаек над морем. Широкая Потёмкинская лестница, с которой рисуется вид Одесского залива. Тенистые каштановые бульвары, таинственные улочки, хранящие в себе покой уснувшей старины… Город мечтаний, «обласканный» юношеской романтикой путешествий.
«В Одессе я снял светлую комнату-клетушку на Французском бульваре» и «поступил на службу в контору Центросоюза». Этот первый одесский адрес вскоре сменится Черноморской улицей на приморской низменности Ланжерон, «тянувшейся по обрыву над морем». Здесь «в частном санатории для нервнобольных доктора Ландесмана», который к этому времени был закрыт, Паустовскому и «досталось» жильё. «Отопление в санатории не работало, комната у меня была очень высокая, с широкими окнами, и потому маленькая железная “буржуйка”, как ни старалась, никогда не могла нагреть эту комнату. Дров почти не было. Изредка я покупал акациевые дрова. Продавали их на фунты. Я мог осилить не более трёх-четырёх фунтов, – не было денег»{88}. Уже чуть позже его «приютом» станет комната в дворницкой, находившейся во дворе санатория.
Прежде чем поступить в редакционный отдел «Моряка», 17 февраля 1920 года Паустовский устраивается в Опродкомгуб, сокращённое название Одесской губернской особой комиссии по снабжению Красной армии продовольствием.
Организация таких комиссий была порождением принятого 2 ноября 1918 года декрета Совета народных комиссаров (СНК), по которому в прямом подчинении председателю комиссариата создавалась Чрезвычайная комиссия по снабжению Красной армии. Но уже менее чем через год, 8 июля 1919 года, декретом Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) всё обеспечение армии передавалось в ведение Наркомпрода, в составе которого было образовано Главное управление по снабжению Красной армии, которое имело свои представительства – особые комиссии во всех регионах, где устанавливалась советская власть. В «красной» Одессе образование Особой комиссии по снабжению армии произошло практически сразу, как только большевики заняли город.
Паустовский поступил на службу в Одесский продкомгуб на должность секретаря информационно-издательского отдела. Особая комиссия занималась не только выпуском специального бюллетеня, но и издавала ряд газет рабочей направленности, в том числе такие, как «Вопросы продовольствия», «Плуг и молод». В обязанность Паустовского входило составление и представление руководителю отдела сведений по продовольственному снабжению, и не только в Одесской губернии, но и в других сопредельных областях. Работа не пыльная, но весьма ответственная. Работа в режиме «военного коммунизма», породившего продразвёрстку и запрет частной торговли, что спровоцировало нехватку продовольствия и голод среди гражданского населения не только в провинции, но и в крупных городах, включая Москву и Петроград. Сотрудники особых комиссий, выполняя наложенные на них обязательства, работали в тесном контакте с продотрядами и комитетами крестьянской бедноты (комбедами).