20 августа 1923 года он напишет Валерии:
«Во-первых, мои письма никто и никогда, кроме Вас, не должен читать. Они слишком чисты и интимны. Во-вторых, Вы можете просто сказать Кириллу, что это письма от человека, который Вас любит, можете даже сказать, что от меня… Моё имя Вы можете назвать, если это будет нужно. Страшного для меня в этом нет ничего.
<…> Мне очень больно, что Вы так тревожитесь и мучаетесь. Вы не хотите, чтобы я приехал в Тифлис? Я понимаю, что особенно теперь это будет для Вас связано с массой неприятного и мучительного. В Тифлис я не приеду. Немного досадно, потому что я не так давно получил билет до Тифлиса и мог вырваться на 10–14 дней из Москвы.
<…> Не сердитесь, маленькая и стройная. Напрасно, совсем напрасно Вы полюбили меня. Я ведь сумасшедший»{120}.
Да, то время, пока они будут жить друг без друга, в их судьбах изменится многое. Валерия, оставшись жить в Тифлисе, вскоре выйдет замуж за учёного-генетика Михаила Сергеевича Навашина и станет приёмной матерью его сыну Сергею. Паустовский, обосновавшись в Москве и став отцом, сполна отдастся литературному творчеству, открывая в себе всё новые и новые горизонты литературного мастерства. И, казалось бы, их жизненные параллели уже никогда не должны были бы пересечься.
Но случилось то, что, наверное, должно было случиться. Их новая встреча произойдёт в октябре 1929 года в квартире Мрозовских в Москве на Пятницкой, 48, и станет прологом в витке их новых бурных отношений, которые спустя несколько лет закончатся браком, подарившим им 14 лет семейного счастья. И многое из того, что будет написано Паустовским в 1930—1940-е годы, будет создано под «знаком» Валерии. Она будет не только первым его читателем, но и критиком.
Её приёмный сын Сергей, по сути, станет сыном и Паустовскому, а с её бывшим мужем Михаилом Навашиным у Паустовского сложатся тёплые дружеские отношения на всю жизнь.
Долгие годы после того как их брак распадётся, да и после ухода Паустовского из жизни, Валерия по-прежнему будет «хранительницей» их некогда счастливого семейного очага – квартиры в писательском доме в Лаврушинском переулке и дачи в подмосковном Переделкине, оберегая всё так, как было при их совместной жизни. И её память будет мысленным продолжением их семейной хроники.
Часть шестая. «Все дни – страшная тоска…». Москва: 1923—1930
«Москва – в дождях, слякоти, бензинном чаде, сутолоке. Стала типичным Петроградом, чиновным городом» – так отзовётся Паустовский о встретившей его Москве в письме от 10 августа 1923 года своему давнему знакомому А. М. Гюль-Назарову в Тифлис.
Но Москва встретила Паустовского не только сыростью и хаосом. Это был совсем другой город, нежели тот, который он оставил летом 1918-го. Он, словно огромный пчелиный улей, очнувшийся после зимнего оцепенения, шумел, гудел, наполняя день броуновским движением толпы и всем прочим, присущим большому городу, от чего Паустовский успел отвыкнуть. Московские гремящие трамваи и конные экипажи, гудящие автомобили и людская суета на мощёных улицах под «присмотром» златоглавых куполов ещё многочисленных столичных храмов.
И в то же время Москва пленила! Её магнетизм был поразителен и могуч!
Промчавшийся над Россией вихрь событий изменил не только живших в ней людей, но и её саму. Отечество вместе с именем переменило и всю внутреннюю составляющую. Старое пошло в утиль. Новое болезненно пробивало себе путь. Прошлое уже казалось чем-то таинственно-далёким, будущее – многообещающим миражом, сотканным из мозаики бурлящих будней Страны Советов. Суета сует правила бал! Россия начинала жить не просто в новом времени, но и в новом измерении!
30 декабря 1922 года I Всесоюзный съезд Советов одобрил договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик – СССР, из четырёх республик – РСФСР, Украинской ССР, Белорусской ССР и Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республики (ЗСФСР), тем самым положив начало новой точки отсчёта в истории России, давшей республиканское устройство некогда входившим в её состав территориям.
Но 20-е годы XX века для России – это не только время осмысления случившегося, но и первый этап осуществления задуманного, выхода из военного штопора, который едва не разорвал её на части, поделив страну на красных и белых.
Программа новой экономической политики, принятая Х съездом РКП(б), «освежила» молодую Страну Советов, став символической весной в её жизни. Москва, к этому времени уже столица СССР, приняла на себя главный «удар» нэпа, по праву став в авангарде этой политики.
Нэп пробудил торговлю, породив новый класс. Быть нэповцем стало престижно, «купи – продай» вошло в моду! В этом был не только облик, но и особый стиль жизни. Рынок обрушился на Москву всей своей стихией. Как на дрожжах росли базарные лавки и магазины предприимчивых москвичей, рестораны и питейные, столовые на любой вкус и на любую «копейку».
В атмосфере нэпа наряду с продолжавшими существовать частными издательствами дореволюционной поры возникали и некоторые новые: «Красная новь» и «Колос», «Земля и фабрика» и «Кооперация», «Московский рабочий» и «Молодая гвардия»…
На этом фоне, что вполне естественно, набирала обороты газетно-журнальная периодика, вылившаяся в целую индустрию печатного слова. Так, в годы нэпа к читателям пришли журналы «Экран» и «Журналист», «Пионер» и «Крестьянка», «Новый мир»; газеты «Перековка» и «Беднота», «На вахте» и другие, многим из которых была уготована судьба долгожителей. Особой популярностью пользовались издания юмористической направленности, такие как «Смехач», «Красный перец», «Сатирикон», «Бузотёр», «Крокодил» и ряд других, на страницах которых высмеивалась обывательская нэпмановская жизнь.
За «политической чистотой» публикаций следило Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит), созданное в 1922 году и наделённое правом цензуры. Без его вмешательства не осуществлялся выпуск ни одного печатного издания. Исключением были лишь те, что выходили под грифом самого Госиздата или Главполитпросвета, да ещё Академии наук. Им доверяли! Там была своя цензура!
В 1922 году упраздняется ВЧК и ей на смену приходит новый орган – Государственное политическое управление, образованное при Комиссариате внутренних дел, – сокращённо ГПУ. Молодое управление с уже довольно богатой историей своего предшественника. Уже в год создания ГПУ получает боевое крещение в громком политическом процессе, итогом которого стало полное уничтожение многопартийности в стране и установление единовластия ВКП(б).
Приехав в Москву, Паустовский по старой памяти постучался в квартиру в Гранатном переулке, где в 1917 году он жил в одной из комнат по соседству с усадьбой, в которой родился.
К сожалению, комната была занята, но ввиду длительного отсутствия съёмщика Паустовскому было разрешено поселиться в ней на время. Это время протянулось всего лишь до зимы, и поиск нового жилья в самой столице не увенчался успехом.
Новое жильё нашлось лишь в пригороде – в Пушкине. Тихое, скромное дачное местечко. Сосновые боры, совсем близко река Клязьма, простор заливных лугов. От Москвы час езды на поезде.
Паустовский проживёт Пушкине совсем недолго, с зимы 1922/23 года по декабрь 1924-го, сменив при этом не одну квартиру. Несмотря на дачную атмосферу, Пушкино не станет для Паустовского комфортным и гостеприимным местом. Хотя, конечно, о каком комфорте тогда могла идти речь!
В конце 1924 года Паустовский переберётся в Москву и поселится в 1-м Обыденском переулке, в полуподвальном этаже купеческого дома.
Эта небольшая мрачная комната, в которую с трудом проникал свет, станет пристанищем для многих литераторов, которых Паустовский знал ещё по одесско-кавказскому периоду. Так, в марте 1925 года в ней на несколько дней пробудет Эдуард Багрицкий, приехавший из Одессы по литературным делам.
В апреле 1926 года благодаря работе в РОСТА Паустовский получит двухкомнатную квартиру № 39 в жилищном кооперативе на Большой Дмитровке, 20/5, тем самым став полноправным москвичом не только по рождению, но и по прописке. С этого момента Москва для Паустовского станет не просто ближе, она станет домом!
Первым местом работы Паустовского в Москве после возвращения из Тифлиса станет редакция журнала «Рабочий водного транспорта», в которой он прослужит до декабря 1923 года. Там Паустовский смог несколько оглядеться и обзавестись кругом определённых знакомств.
В Киев матери и сестре он напишет:
«Часто приходится сталкиваться и поддерживать связь с новыми писателями (Пильняк, Яковлев, Мандельштам, Ал. Толстой и др.)»{121}.
Ещё в число его знакомств входили Шкловский, Ильф, Булгаков, Кирсанов, Олеша, Эрлих, Катаев, Гехт, Бабель, Соболь, Евгений Петров, Багрицкий. Большинство из них он знал по Одессе и кавказскому периоду. Мир тесен! Москва вновь не позволила им потерять друг друга, несмотря на то что пути в столицу были у каждого свои. Многие из них, приехав в Москву, нашли себе место в газете «Гудок».
Первый номер «Гудка», печатного органа ЦК профсоюза рабочих железнодорожного транспорта, учреждённого в 1917 году, вышел в Москве 11 мая 1920 года. По воспоминаниям Паустовского, «Гудок», как и газета «На вахте», размещался «во Дворце труда на набережной Москвы-реки около Устьинского моста», в котором также «мирно жили десятки всяких профессиональных газет и журналов».
Но у «Гудка», как известно, было два здания.
Действительно, в 1920—1930-е годы, то есть в период сотрудничества Паустовского с «Гудком», редакция газеты располагалась во «Дворце труда» на Солянке,12, – бывшем Императорском воспитательном доме, выстроенном в середине XVIII века на Васильевском лугу. А вот типография газеты находилась в небольшом, весьма неприглядном двухэтажном здании по Вознесенскому переулку, 7. Изначально там располагалась и редакция.