Юрий Олеша, активно печатавшийся на знаменитой «четвёртой полосе» «Гудка» под псевдонимом[16] «Зубило», в повести «Ни дня без строчки» вспоминал, что в этой газете «…соединилось всё: и моя молодость, и молодость моей советской родины, и молодость, если можно так выразиться, нашей прессы, нашей журналистики…»{122}.
В определении «симбиоза» «Гудка» Олеша был точен. «Гудок» действительно стал олицетворением молодой советской прессы, ведь недаром он явился на свет в числе первых советских газет, постаравшись вобрать в себя всё самое лучшее из того, что было в багаже российской периодики. А ещё его редакция стала своеобразным литературным «общежитием» для приезжавших с юга литераторов, большинство из которых, пройдя в Москве коридорами «Гудка», в полную силу заявили о себе как писатели. И Паустовский не исключение.
А ещё для Паустовского, чьё сотрудничество с газетой было эпизодическим, появление в редакции «Гудка» было возможностью «подышать литературным воздухом Одессы», которого ему так не хватало.
В своих публикациях в «Гудке» Паустовский не блистал искромётностью колумниста и не «острил» фельетонами на тему «презрелой» обыденности. «К сожалению, – признается Паустовский в своей статье «О равнодушии и выгоде», написанной в начале 1950-х годов в защиту природы, и в частности русского леса, – я никогда не писал фельетонов. Это – особый жанр, требующий едкости пера»{123}. Но тем не менее его реалистические очерки, раз за разом появлявшиеся в газете, были весьма примечательны.
В 1945 году, отмечая вклад железнодорожников в Великую Победу в Отечественной войне, в своём приветствии газете Паустовский напишет:
«Заслуги “Гудка” огромны – не только перед железнодорожным транспортом, но и перед нашей советской литературой. В стенах редакции выросло и воспиталось целое поколение наших замечательных писателей. <…>
Я вырос в семье железнодорожников. Мой отец был железнодорожником. С детства запах паровозного дыма был для меня одним из самых родных и радостных запахов, связанных с представлением о далёком лете, о лесных и полевых просторах нашей великой страны. Поэтому с тем большей радостью я приветствую передовую железнодорожную газету Советского Союза»{124}.
В январе 1924 года местом работы Паустовского станет должность ответственного секретаря во вновь образованной газете «На вахте», которую начнёт издавать ЦК профсоюза водников. Газета будет выходить в свет ежедневно и в короткий срок наберёт популярность не только среди отраслевиков, но и читателей, вовсе не имеющих никакого отношения к водному транспорту. В конце 1926 года на пике своей популярности газета будет преобразована в журнал с таким же названием и получит, таким образом, своё второе рождение.
Для Паустовского редакция газеты «На вахте» становится не только местом продолжения журналистской деятельности в столице, но и колыбелью его первой книги – «Морские наброски», вышедшей в «Библиотечке» газеты «На вахте» в малоформатном варианте, всего лишь в 26 страниц. Критика обойдёт стороной первую авторскую книгу Паустовского. А сам он, словно наблюдая за происходящим со стороны, ни в настоящем, ни в будущем не станет связывать с ней начало своей писательской судьбы, о чём прямо укажет в автобиографии 1934 года.
Почему первая книга Паустовского, сотканная из впечатлений одесско-батумского периода, не опьянила своим выходом начинающего писателя, а, наоборот, заставила ещё больше углубиться в поиск сюжетов и образов, став тем самым лишь некой лакмусовой бумажкой для дальнейшего выбора писательских «красок»?
Возможно, столь критичное отношение к собственным литературным творениям, «выросшим» из журналистского опыта, и пока ещё «сырым», определило именно такое восприятие автором «Морских набросков», которое они, в сущности, и заслуживали.
В редакции газеты «На вахте» произойдёт первая и единственная встреча Паустовского с Александром Грином. Случится она, по Паустовскому, летом 1924 года.
Но есть одно «но», которое ставит под сомнение не то чтобы её вероятность, а именно ту форму и тот ракурс, в которых она описана в «Книге скитаний».
Известно, что в мае 1924 года Грин вместе с супругой Ниной Николаевной, продав квартиру в Петербурге, уехали в Крым, в Феодосию. И даже летний приезд Грина в этом году в Москву по «денежной нужде» вряд ли мог столкнуть его с Паустовским в редакции газеты «На вахте». Если только случайно. Ведь доподлинно известно, что к этому времени Паустовский в редакции данной газеты уже не работал.
В очерке «Александр Грин»[17], напечатанном в 1939 году в номере 15 литературного альманаха «Год XXII», Паустовский не касается этой встречи и не рисует образ Грина со стороны собственного восприятия, хотя, казалось бы, лучшего места для описания собственных впечатлений не найти.
Поэтому подытожим: Паустовский Грина лично не знал. На этот счёт есть его личное свидетельство.
В 1937 году он был приглашён на встречу Юрия Олеши с молодыми писателями в Литературный институт. В контексте заданных Паустовскому вопросов, в том числе и относительно создания повести «Чёрное море», была затронута личность Александра Грина. Ответы Паустовского расставили все точки над «i» в теме знакомства с Грином. Сохранилась стенограмма. Приведём интересующий нас момент:
«Вопрос Паустовскому. В “Чёрном море” в основу легли факты биографического материала Грина?
Ответ Паустовского. В “Чёрном море” один из главных героев этой вещи является Гарт. Прототипом Гарта является Грин.
К сожалению, я лично не знал Грина. <…> Я видел его издали»{125}.
Ответ исчерпывающий!
21 января 1924 года в возрасте пятидесяти трёх лет в Горках под Москвой скончался Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Страна оделась в траур. Да и природа, словно горюя об утрате, наделила ту зиму свирепыми, неослабевающими, перехватывающими дух морозами. И будто бы эти морозы разом перекроили время, остановили его размеренное, будничное течение.
«Стояли страшные морозы, а в последующие дни и ночи протянулись огромные многовёрстовые очереди к Колонному залу. Мы прошли вечером вдоль такой очереди, доходившей до Волхонки, и простояли много часов втроём с Пастернаком (помимо Бориса Пастернака, имеются в виду Осип и Надежда Мандельштам[18]. – О. Т.) где-то возле Большого театра», – будет вспоминать о тех днях Надежда Мандельштам{126}.
И где-то в этом промерзающем скорбящем, дурманящем мысли многоликом людском потоке, окутанном туманом холода и едким дымом от многочисленных, хоть как-то согревающих костров, что жгли на всём протяжении очереди в Колонный зал Дома союзов, стоял на леденящем ветре и Константин Паустовский, чтобы вместе со всеми в этой несметной массе проститься с тем, чьим именем жила страна несколько последних лет.
О тех траурных днях Паустовский тезисно запишет в своём дневнике:
«Смерть Ленина. К гробу с Фраером (Рувим Фраерман. – О. Т.). Дикий мороз. Гудки. Замерзали в вагоне»{127}.
Похороны Ленина состоялись на Красной площади 27 января. Наскоро сооружённый временный мавзолей вождя разом изменил её облик.
Со смертью Ленина облик меняла и страна, открывая новый этап своей истории – сложный, противоречивый и в то же время героический и в труде, и в ратном подвиге.
В апреле 1924 года Паустовский, оставив газету «На вахте», перешёл на должность вечернего редактора в Российское телеграфное агентство (РОСТА), куда его «сосватали» работавший там корреспондентом Рувим Исаевич Фраерман и его супруга Валентина Сергеевна Фраерман – секретарь в редакции провинциальной информации.
Впоследствии Валентина Сергеевна трогательно, с мельчайшими подробностями, вспоминала о первой встрече с Паустовским:
«Дежурство моё кончилось, и я собиралась домой. Вдруг дверь в редакцию отворилась, и вошёл Р. И. Фраерман, а с ним незнакомый мне человек невысокого роста и очень элегантно одетый: серое в стрелку английское пальто, синие брюки клёш (по моде того времени) и на голове фуражка с крабом. Он был близорук и щурился, рассматривая нашу крошечную, не очень уютную редакционную комнату.
<…> Эта элегантность мне не понравилась – мы считали в те годы её признаком буржуазным.
– Позвольте мне представить, – прервал мои впечатления Фраерман, – Константин Георгиевич Паустовский, превосходный журналист и молодой писатель. Я его рекомендовал редактором в вашу редакцию. С начальством вопрос уже согласован. А вас, как предместкома, я прошу поддержать кандидатуру при её обсуждении на месткоме»{128}.
РОСТА было порождением Страны Советов. Это решение было не просто мудрым, но ещё и очень нужным.
Созданное в сентябре 1918 года решением Президиума ВЦИК посредством слияния двух информационных структур – Петроградского телеграфного агентства и Бюро печати ВЦИК, РОСТА стало не просто проводником в массы тех решений, которые принимались Совнаркомом, но и широкой информационной площадкой в борьбе за сохранение власти большевиков в довольно сложный период её становления. Наглядная агитация в свете созданных в период Гражданской войны сатиры «Окон РОСТА» показала не просто зримый пример благородного «сотрудничества» кисти художника и «острого» слова литератора, но и то, что агитационная культура есть мощное оружие, которое нельзя «достать» ни пулей, ни штыком. И это ещё раз подтвердит Великая Отечественная война, когда агитационная продукция «Окон ТАСС» будет делать своё великое дело в борьбе над фашизмом.