Впрочем, если быть полностью откровенными, нужно заметить, что Горький отнюдь не рвался возглавлять Союз писателей.
2 августа 1934 года он обратится к Сталину с письмом относительно кандидатур, которые могут встать во главе вместо него (он делал ставку на Владимира Ставского и Александра Фадеева). В частности, Горький писал:
«Лично мне кажется, что наиболее крепко возглавили бы Союз лица, названные в списке прилагаемом. Но если даже будет принят предполагаемый состав правления Союза писателей, – я убедительно прошу освободить меня от председательства в Союзе по причине слабости здоровья и крайней загруженности лит. работой. Председательствовать я не умею, ещё менее способен разбираться в иезуитских хитростях политики группочек. Я гораздо полезнее буду как работник литературы. У меня скопилось множество тем, над коими я не имею времени работать»{190}.
Однако случилось то, что должно было случиться – делегаты съезда большинством голосов проголосовали за председательство Горького в Союзе писателей.
Но Горький не унимался. 30 августа 1934 года он обратился с письмом в ЦК ВКП(б) с просьбой освободить его от обязанностей председателя правления Союза писателей. Сталин вновь его не услышал.
Постановлением Политбюро ЦК ВКПБ(б) № 13 от 1 сентября 1934 года председателем правления Союза советских писателей всё-таки был утверждён Алексей Максимович Горький.
В 1935 году Горький должен был ехать в Париж на Первый международный съезд писателей, целью организации которого была защита мировой культуры от фашизма. Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 9 апреля 1935 года Горький был утверждён председателем делегации от ВССП, в числе которой были Алексей Кольцов, Алексей Толстой, Илья Эренбург, Борис Пастернак, Исаак Бабель. И всё же делегирование Горького было воспринято многими в ЦК не однозначно. Да и сам он накануне отъезда что-то «накуксился» и в письме от 22 мая 1935 года секретарю правления Союза писателей Александру Щербакову, сославшись на свою «дряхлость» и «ленивую работу сердца», поставил «под вопрос свою поездку в Париж». Мол, не осилю! Щербаков, «о такого рода настроениях» Горького 27 мая 1935 года немедленно «отстучал» Сталину. По партийным бурлящим «порогам» прокатилась волна тревоги. Когда-то Горький, ухав за границу под предлогом «лечения», «задержался» там на целое десятилетие. В теперешних условиях такое было просто невозможно.
В этот раз здоровье Горького «поберегли» и в Париж не пустили.
Если говорить о личности Горького в контексте всех происходящих в стране литературных «волнений», а, как мы видим, они были весьма серьёзными, следует отметить, что его авторитет в писательской среде был поистине феноменален. И что бы на этот счёт ни говорили! Да, были те, кто относился к нему сдержанно или никак не относился, но для большинства пишущей публики он был писателем первой величины.
Расчёт «вождя народов» был верным! За Горького писателей не надо было агитировать! Горькому верили! Причём верили и те, чьё творчество было возведено в ранг «пролетарских», и другие, которые, «сочувствовав» писателям новой идеологии, отнюдь не спешили в их ряды. Новый Союз писателей не только должен был заменить Российскую ассоциацию пролетарских писателей, ликвидированную в 1932 году, но и возвести творцов литературы на новый уровень служения государству и партии. Впрочем, партия всё-таки, наверное, стояла на первом месте.
Созданный Союз писателей консолидировал писательскую массу, разбредшуюся по различным групповым комитетам (групкомам), формально относившимся к учёту своих членов (кстати, в 1934 году Паустовский состоял в групкоме «Молодая гвардия», созданном при одноимённом издательстве).
Композитор Георгий Свиридов, заставший «горьковское» время начала 1930-х годов, в беседе с писателем Станиславом Куняевым так отозвался о личности Горького и созданном Союзе писателей:
«До I съезда писателей, до 1934 года, русским людям в литературе, в музыке, в живописи не то чтобы жить и работать – дышать тяжело было! Все они были оттеснены, запуганы, оклеветаны всяческими авербахами, баскиными, лелевичами, идеологами РАППа, ЛЕФа, конструктивистами… А приехал Горький, и как бы хозяин появился, крупнейший по тем временам русский писатель… Конечно, сразу всё ему поправить не удалось, но даже мы, музыканты, почувствовали, как после 1934 года жизнь стала к нам, людям русской культуры, поворачиваться лучшей стороной…»{191}
Свиридов вряд ли мог ошибаться!
Но если быть более дотошным и копнуть не только вглубь, но и продвинуться вширь, то нужно откровенно сказать, что на I Всесоюзном съезде советских писателей была создана организация, которая благодаря своим уставным целям прямо указывала писателям не только на их «ячейку» в едином организованном творческом союзе, но и на то, о чём и как они должны писать. Альтернативы Союзу писателей, разумеется, не предполагалось. А уж тут, как говорится, кто не с нами, тот против нас! Выбор отнюдь не богат.
Ну а для «утешения» писательских потребностей постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) № 11 от 27 июля 1934 года при создаваемом Союзе писателей СССР для организации помощи работникам литературы был образован «Литературный фонд Союза ССР», целью которого стало «улучшение культурно-бытового обслуживания и материального положения, а также оказание помощи растущим писательским кадрам путём создания для них необходимых материально-бытовых условий».
Удивительно, но Паустовский не был «засвечен» не только ни в одном съездовском документе, но и в материалах ГПУ – НКВД, касающихся его работы, подготовки проведения и «послевкусия» от случившегося. На первый взгляд это может показаться очень странным.
Может?.. Нет, не может! То, что читатели узрели в «пустоте» вопроса, и есть именно то, о чём предположил автор текста. Но мы последуем золотому правилу – скелет должен остаться в шкафу!
И всё же, почему при своей уже обретённой к этому времени популярности Паустовский не был избран ни в один руководящий орган Союза писателей – ни в правление, ни в президиум, ни в секретариат, и даже ни в ревизионную комиссию и её бюро. Его кандидатуру ни разу никто не выдвинул для голосования. Однако его окружение «определилось» в писательских должностях. К примеру, тот же Юрий Олеша был избран в ревизионную комиссию; Михаил Зощенко и Борис Пильняк – в правление, Всеволод Иванов – в президиум…
В своей анкете члена Литературного фонда Паустовский укажет, что его членское удостоверение имеет № 1965, вот только почему-то ошибётся с годом вступления. Вместо нужного «1934», напишет «1932», когда Литфонда ещё и не было. Мистификация времени, словно мираж обыденности, будет вплетена Паустовским и здесь. Хотя автор, разумеется не претендуя на исключительность предположения, может и ошибаться!
Меньше чем через два года после состоявшегося съезда писателей Паустовский напишет статью «Несколько грубых слов» и опубликует её в журнале «Наши достижения» № 5 за 1936 год. И если в статье «Социалистические наброски» («Литературная газета» от 6 ноября 1934 года) Паустовский ещё проявляет умеренность в своих взглядах относительно писательской независимости, то статья «Несколько грубых слов» уже насквозь пронизана авторским негодованием ко всему тому, что мешает свободе литературного творчества. Без сомнения, в ней слышится упрёк и в адрес Союза писателей, а может быть и самого Горького. Впрочем, эта статья не потеряла своей актуальности и на сегодняшний день.
«Наивную мысль о том, что творческая среда – это среда людей, занимающихся творчеством, – будет говориться в статье, – давным-давно пора выбросить из своего сознания. Нет ничего более ненужного писателю и пугающего его восприятие мира, как литературная среда в нынешнем её состоянии.
<…> Писатель виновен, если он не может отделить свою литературную работу от чисто шкурных интересов. А это бывает. Писатель виновен, когда у него в мозгу зарождается мысль о том, что “надо же есть свой хлеб, а хлеб дают не за то, что волнует меня как писателя и что действительно близко мне, а за чуждую и безразличную тему”.
Так рождается высокопробная халтура. Её у нас, к сожалению, часто принимают за подлинное искусство»{192}.
Эта публикация стала своего рода отголоском статьи Паустовского «Документ и вымысел», опубликованной им ещё в 1933 году, в которой он выступил против приоритета очерковой журналистики, в жанре которой и сам создал несколько произведений в ущерб художественной литературе.
Тогда поводом к написанию статьи послужило безмерное восхваление ударных строек, что фактически привело к шаблонности очерков, в которых говорилось, «что вся страна – это грандиозная стройка, застывшая в консервации. Не видно людей. То есть людей много, но людей сусальных и шаблонных до ужаса…». И на фоне этой публикации статья «Несколько грубых слов» была уже куда более серьёзным выпадом в сторону не только Союза писателей, но и той творческой среды, которую он привнёс в писательское сообщество. А ведь её вполне мог прочесть и Горький!
Могли ли уже тогда простить Паустовскому сию «грубость» те, кто увидел в Союзе писателей своё личное благо, не заботясь при этом о настоящей литературе? Вряд ли! Ему, уже тогда уверенно шагнувшему вниз со ступеней «золотого пьедестала» Союза писателей, этого вздора не простят никогда!
Возможно, в какой-то степени катализатором появления статьи «Несколько грубых слов» стала критическая заметка В. Гоффеншефера «Укрощение Ниагары», опубликованная в «Литературной газете» 15 октября 1935 года. В ней говорилось о новелле Паустовского «Доблесть», написанной в Ялте в декабре 1934 года и вошедшей в авторский сборник рассказов издательства «Детгиз» 1935 года. Чем же так не угодил критике этот небольшой рассказ, в котором вновь заговорила любимая Паустовским тема моря?