«…дом и усадьба И. П. Пожалостина представляют собой ценный культурный памятник. Культурные памятники охраняются советской властью с особой тщательностью.
<…> На днях мы узнали, что от усадьбы Пожалостина, в связи с учётом усадеб колхозников, решено отрезать значительную часть (усадьба сама по себе небольшая).
Совершенно ясно, что усадьба Пожалостина ни в коей мере не может рассматриваться как усадебный колхозный участок со всеми вытекающими отсюда последствиями. Раздробление её приведёт к уничтожению этого культурного уголка Солотчи. <…>
Поэтому мы, группа советских писателей, просим Рязанский облисполком пересмотреть вопрос о раздроблении усадьбы Пожалостина и, если таковое раздробление уже произведено, то его отменить.
Со своей стороны мы, чтобы сохранить в дальнейшем этот местный памятник культуры, поставили перед Союзом писателей (через… Литературный фонд СССР) вопрос о приобретении этой усадьбы Союзом писателей, чтобы не только сохранить её от разрушения, но и дать возможность ряду писателей пользоваться домом Пожалостина в качестве дома для творчества.
В дом Пожалостина вот уже в течение семи лет приезжают для работы многие советские писатели, в том числе писатель-орденоносец Гайдар, Фраерман, писатель-орденоносец Паустовский, Георгий Шторм, критик Роскин, поэт Константин Симонов и другие. В усадьбе Пожалостина написано много вещей, вошедших в золотой фонд советской литературы, так как усадьба эта обладает прекрасной обстановкой для спокойной творческой работы.
Старый дом в Солотче, где в 1930—1950-е годы жили Константин Паустовский, Аркадий Гайдар, Рувим Фраерман. Фото В. С. Молчанова
Константин Паустовский и Валерия Навашина в Солотче. Не ранее 1938 г.
Но, несмотря на все усилия Паустовского и иже с ним, приобретение Литфондом дома Пожалостина с усадьбой так и не состоялось. Почему – неизвестно.
Тем не менее обращение в облисполком возымело определённый успех – усадебный надел был сохранён.
13 апреля 1937 года от открывшегося туберкулёза, в возрасте тридцати девяти лет, умер Илья Ильф, так и не успев пожить в предоставленной ему Литфондом квартире в доме 17/19, выстроенном в самом центре Москвы, в Лаврушинском переулке.
Ушёл ещё один писатель из южной школы литераторов.
Константин Георгиевич заселился в «писательский дом» в мае 1937 года, заняв квартиру под № 17 на девятом этаже основательной «сталинки», от которой до Кремля было рукой подать.
Его соседями по огромному писательскому «муравейнику», получив в нём квартиры, стали критик Владимир Ермилов, поэты Владимир Луговой и Борис Пастернак, прозаики Михаил Пришвин и Константин Федин, Константин Тренёв, Сергей Сергеев-Ценский, Валентин Катаев и ещё многие из той предвоенной литературной богемы, которой он всегда заметно сторонился, а тут попал в самый её эпицентр.
Уют в квартире создавала Валерия Владимировна. Паустовский в этом ей полностью доверился и абсолютно не вмешивался в сей процесс. Даже его писательский кабинет «большой, вытянутый в прямоугольник», как свидетельствует Аэлла Гамаюнова-Мрозовская, был обставлен Валерией с особым вкусом.
«Наискось у окна, – вспоминает Гамаюнова-Мрозовская, – …стоял большой письменный стол (типа бюро) и на нём – лампа под зелёным абажуром, должно быть, XIX века, какие были при Пушкине, Тютчеве… Лампа в виде двух свечей под общим зелёным абажуром. На столе же стояла небольшая акварель – домик Грина в Старом Крыму (зарисовка Валерии Владимировны). <…>
Слева от окна по всей стене шли книжные шкафы со стеклянными дверцами почти до потолка. В простенке между окном и шкафом, слева от окна – портрет Джека Лондона. <…> …слева от двери у стены стоял диван карельской берёзы, возле него – круглый низкий столик, на котором стояла портативная пишущая машинка “Continental”. <…> Над диваном картины…»{213}
Художественный вкус Валерии коснулся и других комнат квартиры, и даже кухни, где на чистой выбеленной стене она нарисовала огромный букет цветов в стиле хохломской росписи. Паустовский позволил и это.
Именно к этому времени стоит относить и знакомство Паустовского с Михаилом Пришвиным, которого в повести «Книга скитаний» он назовёт своим учителем.
Отметим, что сам Михаил Михайлович весьма скептически отзовётся в своих дневниках появление Паустовского в детской литературе и даже несколько ревниво запишет в своём дневнике 28 января 1938 года:
«Выясняется, что в детскую литературу выдвинут (кем?) Паустовский… Детиздат устраивает вечер Паустовскому 4-го февраля. Мне об этом из Союза прямо не сказали, а назвали “мероприятие”. А как я потребовал вечер именно 4-го, то “мероприятие” отодвинули на 5-е. Вышло, что я Паустовскому наступил на ногу»{214}.
И уже в записи от 7 февраля, словно с обидой на самого себя из-за собственной нерешительности: «Надо было отступить и на вечер Паустовского не ходить»{215}. И как продолжение в дневниковой пометке от 15 февраля: «Весь день звонили, уговаривали выступить на вечере Паустовского, и я всё-таки не согласился. Да и нельзя было согласиться: я его лично приглашал на свой юбилей, и он не пришёл, а теперь на его вечер вызывает начальство»{216}.
Сам же Паустовский указывает, что Пришвин «…обладал тем качеством, которое не всегда помогает сближению, – своим особым и порой невнятным для окружающих языком для выражения своих совсем особых мыслей»{217}.
Сближение Паустовского и Пришвина началось значительно позже, уже в послевоенное время. И всё же до конца жизни Михаила Михайловича между ними была некая дистанция в общении. Они никогда вместе не рыбачили и уж тем более не охотились – Паустовский хоть и брал в руки ружьё, как говорится за компанию, но охотником как таковым никогда не был. При встрече они особо не любезничали, но прекрасно понимали друг в друге увлечённость словом и главное – взаимно ценили творческие достижения. В литературе они соперничали, – ибо то, что привело их к писательству, взросло на единой питательной среде, «сдобренной» скитаниями.
В 1945 году Пришвин, получив на конкурсе на лучшую детскую книгу за повесть «Кладовая солнца» первую премию, запишет в своём дневнике 24 октября: «…высшую премию получил я и покойный Вересаев (за Пушкина для детей), вторую премию никому не дали, и сам Паустовский остался с носом»{218}. Ну вот оно – соперничество в литературе.
Паустовский, искренне любивший и ценивший своего старшего друга (Пришвину Константин Георгиевич годился в сыновья – разница в возрасте 19 лет!), в знаменитой «Золотой розе», написанной на Рижском взморье в доме писателей «Дубулты», в котором, к слову, Михаил Михайлович никогда не живал, предпочитая Север и Среднюю полосу России, напишет такие потрясающие строки:
«Я уверен, что для полного овладения русским языком, для того чтобы не потерять чувство этого языка, нужно не только постоянное общение с простыми русскими людьми, но также общение с пажитями и лесами, водами, старыми ивами, с пересвистом птиц и с каждым цветком, что кивает головой из-под куста лещины»{219}.
С Валерией и Сергеем Навашиными в домашнем кабинете. Москва, Лаврушинский переулок, 17. 1948 или 1949 г.
Писательский дом в Лаврушинском переулке. Современный вид
Без сомнения, для Пришвина и Паустовского любовь к природе и русскому языку были столь неразделимы, как понятие открытой Пришвиным «весны света», где тепло солнечного света рождает новую весну. Природа для Пришвина и Паустовского стала не только олицетворением собственного внутреннего состояния, счастья бытия, но и той самой завесой, которой можно было отгородиться от чуждого мира.
Когда Пришвина не стало, первыми, кто переступил порог его квартиры, разделив неутешное горе с его вдовой – Валерией Дмитриевной, были Борис Пастернак и Константин Паустовский. И об этом она помнила всю свою оставшуюся жизнь.
Последние четыре года уходящих 1930-х в творческом плане для Паустовского будут одними из самых насыщенных. Несмотря на определённые шероховатости, дела шли не так уж и плохо. Работа над пьесой о Пушкине «Наш современник» перемежалась подготовкой к изданию сборника «Летние дни», который успеет выйти в свет под занавес уходящего 1937 года в издательстве «Детская литература». Написание статей сменялось правкой повести «Судьба Шарля Лонсевиля» для петрозаводского издания. Была полностью окончена работа над сборником рассказов Грина, с предисловием Паустовского, и в октябре месяце книга была отдана в набор.
Выходили в печати и рассказы. 10 ноября 1937 года «Литературная газета» поместила на своих страницах очерк Паустовского «Местечко Кобрин», в котором дальним эхом прозвучала тема Первой мировой войны.
Не забывали Паустовского и театры, предлагая на основе той или иной вещи создать инсценировку, которая непременно будет принята «с воодушевлением и восторгом». От МХАТа предложение на «Северную повесть» и «Лейтенанта Шмидта», Театра имени Вахтангова – «Чёрное море», а Детский театр, в свою очередь, желал поставить у себя «Созвездие Гончих Псов». Разумеется, не все пьесы доходили до сцены – что-то ставилось, а какие-то так и оставались в режиссёрском портфеле, не увидев своего зрителя.
Но не обходилось и без битв за своё, кровное. В конце 1937 года Паустовский вступается за авторское название рассказа «Поводырь», который должен был быть напечатан в газете «Красная звезда».