– человек очень простой и милый одесский – поэт, хороший знакомый Гехта – Плоткин. Жизнь бивуачная. <…>
Пиши мне хотя бы открытки каждый день – если и не всё, то часть дойдёт. Вообще я здоров, но начались подагрические боли. Народ вокруг хороший, молодой, отзывчивый»{233}.
Так, Паустовский оказывается в 25-й Чапаевской дивизии 48-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Родион Яковлевич Малиновский.
Можно сказать, что в эти дни линия фронта была от Паустовского на расстоянии двух шагов, а уж если говорить о его частых, почти каждодневных выездах в боевые части, располагавшиеся на линии огня, то можно с уверенностью сказать, что он был на передовой. Его работа в газете «Защитник Родины» продлится всего лишь несколько дней, но и за это время, до перевода в Одессу в редакцию газеты «Во славу Родины», он не единожды, выполняя редакционное задание, будет попадать под ожесточённые бомбёжки и артобстрелы, рискуя жизнью. Но об этом в письмах домой не будет ни слова.
Когда Кишинёв уже вовсю осаждали немецко-румынские части, Паустовский, всё ещё находившийся в Тирасполе, по всей видимости, наспех дописывал 12 июля последние строчки письма для Валерии, чтобы успеть отправить его с оказией в Одессу, откуда оно доберётся до адресата.
Его военным адресом станет: «Действующая Красная Армия. Военно-полевая почтовая станция № 29. Сортировочный пункт литера “Т”. Редакция “Защитник Родины”». И всё!
Во время фронтовой командировки Паустовский будет писать много. Его статьи станут публиковать не только в «Защитнике Родины», а затем в одесской «Во славу Родины», но и в таких изданиях, как газеты «Известия» и «Красная звезда», «Комсомольская правда» и «Большевистское знамя», в журналах «Новый мир» и «Огонёк», «Смена» и других, и это несмотря на постоянные передвижения. Его статьи «Ночь в подбитом танке», «Сердце полка», «Простое дело», «Рассказ бойца Петренко», «Боец Садыков», «Разведчик Волков» и другие были не просто корреспонденцией с передовой – в первую очередь они были о людях, о жившем в них добром начале, побуждающем к ратному подвигу, но не ожесточённому – герои Паустовского сохраняли человечность. Тема человека на войне будет сопровождать его все последующие годы, и даже День Победы не отгородит писателя от «мирных» задумок.
18 июля Паустовский прибудет в Одессу. До первого авиационного налёта, который ему будет суждено здесь пережить, оставалось пять дней.
«Вчера утром вернулся в Тирасполь (с передовых позиций, на которых находился с 12 июля. – О. Т.), – сообщит он в письме Валерии от 18 июля 1941 года, – а ночью выехал в Одессу вместе с Михалковым[29] и сотрудником Союза писателей Шапиро[30] (они случайно заехали в Тирасполь). Остановился в Красной гостинице – рядом с тем номером, где мы все жили в 1935 году… Я в Одессе, в Тирасполь больше не вернусь»{234}.
Писатель и военный журналист Николай Николаевич Кружков о приезде Паустовского в Одессу вспоминал так:
«22 июля Одессу бомбила фашистская авиация. На Пушкинской улице израненные деревья стояли обнажённые, с засохшими листьями и поломанными ветвями. В дом, где когда-то жил Пушкин, угодила тонная фугаска. Редакция фронтовой газеты “Во славу Родины” перебралась на Большой Фонтан, море было от нас в нескольких шагах. Город ощетинился зенитными орудиями. Воздушные тревоги стали неотъемлемой и постоянной принадлежностью нашего бытия. В это время и появился у нас Константин Георгиевич Паустовский. Прибыл он к нам из-под Тирасполя, где был в командировке от ТАСС. <…>
В газете с первых дней войны трудилась немалая писательская группа – Борис Горбатов, Сергей Михалков, Илья Френкель, Владимир Поляков…
Я увидел Константина Георгиевича в военной гимнастёрке, в сапогах, на голове у него красовалась видавшая виды пилотка. “На вооружении” у него были ещё каска и противогаз в брезентовом чехле. При всём том он сохранял вполне гражданский вид – знаков различия Константин Георгиевич не имел. Что-то стойко штатское было в его облике. <…>
Константин Георгиевич любил выезжать в воинские фронтовые части вместе с нашими молодыми сотрудниками»{235}.
Находясь в Тирасполе и Одессе, Паустовский не знал, что все его письма домой, за исключением самых первых, «дорожных», так и остались непрочитанными. Впрочем, он и сам, находясь на фронте, не получил от Валерии ни одного письма. Военное время диктовало свои условия.
Уже по возвращении в Москву, обнаружив свои письма в почтовом ящике и узнав, что Валерия с Сергеем уже давно эвакуированы в Чистополь, он отправит их на адрес эвакуации.
Война, словно действительно «понимая», что вот ещё совсем немножко и Паустовскому не выпутаться из её стальных оков, даёт «слабину», позволяя ему покинуть Одессу практически в самый канун начала её обороны, когда ещё хоть как-то можно было вырваться из города по суше. Но и эта дорога будет для Паустовского непростой.
Промедли он пару-тройку дней, и возвращение было бы куда сложнее. Да и состоялось бы оно вообще?
Тогда, 16 июля, части Красной армии, оборонявшие Кишинёв, сдав под натиском врага этот город, широким контуром отступили к Одессе, оставив важные плацдармы на этом направлении.
Возможно, тогдашнее решение руководства ТАСС отозвать Паустовского с фронта для службы в ТАСС спасло ему жизнь. Хотя и приезд в Москву вовсе не означал определения на гражданскую службу. Всё тогда решалось молниеносно.
В Москве из сводок Совинформбюро Паустовский узнает о начале обороны Одессы.
В августе 1941 года Москва ещё не прифронтовой город, таковым она станет спустя пару месяцев. С 25 июня в столице введено военное положение, и город уже дышал другой жизнью – тревожной, напряжённой, с ежедневным «вздрагиванием» от фронтовых сводок.
В поднебесье – огромные, пугающие своим видом дирижабли воздушного заграждения, на улицах – угрожающие «полосы» противотанковых ежей. Пронизывающий «волчий» рёв сирены воздушной тревоги, пугающий всё живое, окутывал погружённый в ночной мрак город. Всё это в короткий срок успело «вписаться» в городские будни. Неосвещённые улицы, темнота в заклеенных крест-накрест окнах уже никого не пугали – так было нужно. Враг при авиационных налётах не должен был «видеть» города! И лишь игра прожекторов в ночном небе, выстрелы зениток, будоражившие тьму, на мгновения рассеивали темноту и проясняли нечёткие очертания домов. Маскировка до неузнаваемости меняла облик города, и остановленные часы на Спасской башне были ещё одной реалией военной Москвы.
Требование Комитета по делам искусств освободить Паустовского от службы в качестве корреспондента ТАСС для работы над новой пьесой для МХАТа стало для него спасением. Трудно предположить, что могло произойти с Паустовским, вернись он обратно на фронт.
А война, «догнав» его в Москве, чудом не погубив, лишив крова, обрекла на муки и скитания.
«Каждую ночь бомбили Москву. С качающимся воем шли с запада в точно назначенные часы фашистские эскадрильи. Вокруг Переделкина стояли морские зенитки. Они открывали сосредоточенный беглый огонь. Осколки сшибали сосновые ветки и били по крышам.
Каждый вечер мы почти до света сидели на тёмной холодной террасе и говорили всё о войне. Всё о войне и о милой России.
<…> Иногда мы уходили в блиндаж в лесу. В те холодные и бессонные ночи с их предрассветным ознобом над Филями и Москвой зловеще висели, как десятки люстр, осветительные ракеты. Свет их казался наглым и вызывающим»{236}, – напишет Паустовский о тех осенних днях 1941 года.
К середине осени 1941 года немецко-фашистские полчища, неукротимо рвавшиеся к Москве, прорвав оборону Красной армии, вступили в пределы Московской области.
10 октября Гитлер подписывает приказ о порядке размещения фашистских войск в Москве и под Москвой.
Столица замерла в ожидании.
15 октября Комитет по обороне принимает постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москва», в котором значилось, что все центральные государственные учреждения, в том числе Наркомат обороны и Военно-Морского флота, срочно, этим же днём, переводятся в Среднее Поволжье в Куйбышев (ныне Самара). Всем без исключения народным комиссарам надлежало покинуть город. Об эвакуации подумывал и Сталин, но медлил.
В Москве начинают создаваться многочисленные подпольные группы для борьбы с врагом на случай, если гитлеровцы всё-таки войдут в город. Что и говорить, положение действительно было критическим.
Паустовский покидает Москву в конце сентября, совсем незадолго до всего этого «броуновского движения» эвакуационной лихорадки. Изначально он едет в Чистополь, а уже оттуда, забрав семью, перебирается в Алма-Ату, где с небольшими перерывами пробудет до февраля 1943 года, – таков поворот судьбы, который продиктовала война.
Уезжая из прифронтовой Москвы, Паустовский вовсе не переворачивал страницу своей военной биографии. Он уезжал на свой фронт, литературный.
И война для Паустовского закончится вовсе не в августе 1941 года и не в эвакуации, где он пробудет больше года, а в мае 1945 года, когда он один из первых писателей на всю страну возвестит о скорой Победе.
Так, за несколько дней до подписания акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, предвещая ликование победившего в войне советского народа и вспоминая трудный путь к Победе, 2 мая 1945 года Паустовский прочтёт на Всероссийском радио свою статью «Утро Победы».
Спустя годы Сергей Михайлович Навашин вспоминал, как уже «…после войны в одном из солотчинских озёр мы с Константином Георгиевичем с радостью утопили привезённый им с фронта пистолет “вальтер”»{237}