Пришвина в точности определения «звучания» текста вряд ли можно упрекнуть.
Во второй половине 1940-х годов в моду вошли устные литературные журналы. На литературных заседаниях читались новые произведения, обсуждались различные вопросы. Одним из таких устных журналов, работавших в стенах Центрального дома работников искусств, был «Новости жизни»{273}. Стоит отметить, что каждый «выпуск» этого устного журнала оформлялся протокольно и ему присваивался символический номер «выхода» в свет. Паустовский регулярно бывал на заседаниях устного журнала, в которых участвовали не только литераторы, но и актёры, художники, архитекторы… Так в числе постоянных «авторов» журнала были актриса Московского театра оперетты Таисия Санина, солистка Большого театра Евгения Смоленская, гидроэнергетик профессор Теодор Золотарёв, главный архитектор Метростроя Михаил Зеленин, писатель Борис Лавренёв…
Так, на одном из таких заседаний устного журнала Паустовским были прочитаны отрывки из новой пьесы «Наш современник (А. С. Пушкин)», премьера которой состоялась на сцене Малого театра в его юбилейный 125-й сезон 11 сентября 1949 года и шла ещё несколько дней. Была задействована бóльшая часть труппы. Главные роли в спектакле сыграли Михаил Царёв – Александр Пушкин, Евдокия Турчанинова и Варвара Рыжова – Арина Родионовна, Николай Рыжов – поэт Иван Пущин, Елена Гоголева – графиня Елизавета Воронцова… Многолюдная массовка в сценах создавала живость и наполненность действий.
Режиссёрами-постановщиками пьесы, помимо главного режиссёра театра заслуженного артиста РСФСР Константина Зубова, выступили заслуженные деятели искусств Вениамин Цыганков и Елена Страдомская. Сценографию спектакля выполнил художник Юрий Пименов. В пьесе обыгрывались события из жизни Александра Пушкина, имевшие место в 1824–1825 годах в Одессе и Михайловском.
О работе над образом Пушкина душевно поведал в своих воспоминаниях Михаил Царёв:
«Вопрос сходства – как воспримут зрители первое появление Пушкина на сцене? Внешний облик, манера говорить, его необыкновенное расположение к людям, с которыми он встречался. Всё это налагало на меня, как исполнителя роли Пушкина, огромную ответственность. Пожалуй, ни одну роль я не готовил с таким волнением, ни в одной роли не готовился так к каждому спектаклю.
<…> И на всём протяжении работы над спектаклем в них принимал участие сам Паустовский. Он делал в очень скромной манере весьма ценные замечания как режиссёрам… так и актёрам, вникал во все частности»{274}.
Константин Паустовский, присутствовавший на премьере, был восхищён игрой актёров. 9 июля 1949 года он сообщал Фраерману:
не ругайте меня за молчание. Замотался с театральными делами. 29 июня Малый театр сдавал пьесу комитету и реперткому, и перед этим было много возни, – десять дней я почти не выходил из театра. Оглох от крика режиссёров и традиционных театральных скандалов. Но просмотр прошёл хорошо, актёры сияют, а Зубов ходит именинником.
Премьера перенесена на 1 сентября, на день открытия сезона. Пушкин (Царёв) превзошёл самого себя и был прост и обаятелен. Г. (по всей видимости, имеется в виду Гоголева, которая всё же была оставлена в роли. – О. Т.) никуда не годится, – её будут менять. Остальные хороши, особенно няня (Турчанинова)»{275}.
Работа над пьесой была для Паустовского испытанием на прочность как драматурга.
В своей неопубликованной статье «Пушкин на театральных подмостках», рассказывая о работе над пьесой и своём впечатлении от спектакля, он признается:
«Пьеса писалась трудно. Нам трудно писать о любимых. В наших глазах любимый человек всегда несколько приподнят над действительностью. Я выбрал Одессу и Михайловское. Почему? Потому что это было время поэтической и гражданской зрелости Пушкина, время двойной ссылки, написание “Евгения Онегина”, вольнолюбивых идей.
Пьеса о Пушкине была написана быстро – в четыре месяца. <…> На одном дыхании. Без перерыва, т. к. перерывы всегда искажают уже найденное внутреннее ощущение вещи, останавливают её естественное течение, меняют ритм и окраску или, как принято говорить, самый “воздух” пьесы.
Во время перерыва поневоле теряется много дополнительных мыслей, которые зачастую рождаются в напряжённой работе.
С моей, авторской точки зрения, пьеса сыграна образцово – свежо и глубоко:
Самое главное, – в ней есть Пушкин, в которого веришь. Горячий, умный, блистательный Пушкин. Это большая заслуга М. И. Царёва.
В спектакле есть две чудесные няни, – обе разные и обе похожие своей сердечностью и простотой. – Е. Д. Турчанинова и В. Н. Рыжова. И холодный, утончённо вежливый “полуподлец” Воронцов – Велихов. И безответный Лекс – Коротков. И друг Пушкина крепостной Кузьма – Ковров. И очень русский, очень прямой и честный Иван Пущин – Рыжов»{276}.
Пьеса «Наш современник (А. С. Пушкин)» для Паустовского станет венцом его творчества 1940-х годов: десятилетия сложного, противоречивого, пронизанного войной, разделившего жизнь на «до» и «после».
В марте 1949 года Паустовский ушёл от Валерии к Татьяне Арбузовой.
Это было трудное решение, выстраданное сомнениями и душевными муками.
Для Валерии случившееся стало трагедией, «притянувшей» тяжёлый инфаркт, от которого она едва оправилась.
На этот раз жильём для Паустовского станет маленькая комната Татьяны в коммунальной квартире на улице Горького, которую она делила со своим первым мужем Алексеем Арбузовым. Паустовский окажется в квартире Татьяны не сразу, некоторое время он будет жить в Трёхпрудном переулке, 8.
«Впервые после долгих лет, – напишет Паустовский Федину 11 августа 1949 года, – я снова почувствовал себя свободным и правым перед своей совестью, что бы обо мне ни думали и ни говорили. Жить осталось не так уж много. А сделать нужно ещё многое, я знаю, что до сих пор не выразил себя по-настоящему в том, что написал. И вот в эти последние годы, мне кажется, я имею право на независимость, сосредоточенность, на то, чтобы быть самим собой, на любовь и на то, чтобы приблизить свою жизнь хотя бы на один волосок к тому, что я считаю счастьем. Сейчас, в этом письме я пишу тебе всё, что думаю, и не боюсь, что ты меня не поймёшь или оскорбишься»{277}.
Ответ Федина в письме от 19 августа 1949 года был следующим:
«Как мог бы я “осудить” тебя, если ты чувствуешь себя свободным и правым перед своей совестью? Я и не осуждаю. Я только искренно, искренно хочу и желаю тебе той независимости, сосредоточенности, о которых ты мечтаешь и которые необходимы, чтобы выразить себя по-настоящему»{278}.
И словно «убегая» от всяческих пересудов, желая обрести покой душе, в июле Паустовский с Татьяной надолго уедут в Крым, а по возвращении отправятся в Солотчу, где пробудут до поздней осени.
В свою очередь, 20 августа 1949 года Федин напишет Соколову-Микитову о поступке Паустовского так:
«Мчится жизнь, и часто кажется, что мчится мимо. На самом-то деле уносит с собой тебя, как песчинку. И у каждого – своё. Вот Костя Паустовский ушёл от жены, бросив ей всё – и дом, и дачу, которую даже не обжил и не достроил. Ушёл к другой, в надежде, что “допишет” лучше то, что не дописал с прежними. Может, оно и так. А может, гири станут ещё тяжелее. Ведь совсем-то без гирь художников нет, и чем больше художник, тем они страшнее.
Но, видимо, нет ничего соблазнительнее бегства. Мне кажется, во всяком случае, что всякий уход объясним скорее бременем жизни, от которой бегут, чем лёгкостью той новой жизни, на которую меняют старую. Уходят – лишь бы уйти, а куда – всё равно!»{279}
Ну что же, Федин умел разбираться в людях, и вполне возможно, в чём-то относительно причины ухода Паустовского из семьи был прав.
Спустя полтора года, когда Татьяна уже подарит Паустовскому сына Алёшу (родится 30 июля 1950 года в Солотче), Федин в феврале 1951 года запишет в своём дневнике:
«С Костой (Паустовским. – О. Т.) короткий разговор о делах житейских – без подъёма и особого интереса с его стороны. Делает вид, будто считал, что я на него… “сердит”. Старается уверить, будто счастлив, что у него – новорождённый сын. Но глядишь на его усталое, большое лицо – и ничему не веришь… <…> В словах о пьесе, о работе – тоже ни малейшего увлечения и вообще ничего, кроме скуки. Обещал непременно приехать, но этому нет никакой веры – ни у меня, ни у него…»{280}
Разумеется, Федин понимал глубину этой записи и знал её «развёрнутое» содержание… Нам этого не дано!
Часть девятая. «под щитом драгоценной “Золотой розы”…». 1951—1960
«Рождение моря»
Веcь 1950 год прошёл для Паустовского под впечатлением от рождения сына.
Константину Георгиевичу в этот год исполнилось 58 лет.
Ни обретение новой семьи, ни рождение Алёши не «усадило» его дома, не отодвинуло занятие литературой в сторону, а скорее наоборот – придало ещё бóльшие силы.
Паустовский безмерно радовался сыну и всячески искал «отображения» себя в его облике.
«Мальчишка, по-моему, – писал он Зинаиде Александровой 27 сентября 1950 года, – чудный, и все говорят, что невероятно похож на меня, чему я не верю, так как хочу, чтобы он был красивый»{281}.