Повесть трудно шла к читателям. В какой-то момент её судьба и вовсе висела на волоске.
Одно из первых читательских обсуждений ещё не напечатанной повести состоялось 15 ноября 1951 года в Доме актёра на встрече, посвящённой «великим стройкам коммунизма».
19 декабря 1951 года при обсуждении повести в редакции журнала «Знамя» будет отмечено:
«“Рождение моря” – менее всего повесть в общепринятом понимании этого слова, это скорее лирический очерк, попытка передать настроение в красочных пятнах, лишённых определённых очертаний. Воспоминания о детстве, встречи с людьми, отдельные биографии, лирические отступления и сведения информационного характера о стройке канала, прихотливо перемешанные друг с другом.
Сам характер композиции повести – не столь результат особой творческой манеры, сколько результат поверхностного знакомства автора с материалом и невозможности глубоко осмыслить и оформить его. По своему характеру “Рождение моря” очень напоминает повести конца 20-х годов, когда литераторы только знакомились с реальной жизнью»{288}.
Чуть позже, 11 января 1952 года, в редакции журнала «Знамя» состоялось более детальное обсуждение повести, на котором помимо главного редактора Вадима Кожевникова присутствовали члены редсовета Людмила Скорино, Василий Катинов, Аркадий Сахнин, Сесиль Чимишкиан, Лазарь Бронтман. На заседание совета был приглашён и Паустовский.
В «Знамени» постановили вернуть рукопись автору на доработку. Паустовский согласился с большинством замечаний и пообещал, что до 9 февраля доработает повесть с учётом мнения редакции.
Слово своё он сдержал.
Официальная критика по отношению к новому произведению Паустовского была весьма сдержанной.
Николай Жданов в своей рецензии на повесть, опубликованной в газете «Известия», размышлял о её сюжете:
«“Рождение моря” написано в свободной повествовательной манере, позволившей естественно соединить развитие сюжета с многочисленными авторскими отступлениями, воспоминаниями, – с очерком, цифровые выкладки и фактические данные – с лирическими этюдами. Это лишило повесть необходимой строгости формы»{289}.
В свою очередь, В. Залесский в отклике на повесть, опубликованном в газете «Вечерняя Москва» 14 июня 1952 года, говоря о её достоинствах и недостатках, отметит:
«Необычен характер этой повести. В ней прошлое встречается с настоящим, настоящее переплетается с будущим. Но если прошлое писателю представляется только в печальных тонах, то настоящее и будущее раскрываются в оптимистическом звучании. <…> Правда, если судить по прологу, можно было бы предполагать, что и в самой повести будет уделено больше внимания раскрытию психологического состояния героев, что и самый рассказ о необыкновенных событиях в Донской степи будет вестись через последовательное изображение внутреннего мира этих героев. Но такой последовательности не получилось. В изображении главных персонажей повести то и дело вторгаются эскизность, сжатость, стремление быть лаконичным, даже скупым в раскрытии не только биографических подробностей, но и конкретных, живых черт и мыслей героев. <…>
Но “Рождение моря” лишено таких драматических коллизий. В нём почти незаметна борьба характеров, борьба человеческих чувств и страстей. И это отсутствие жизненной борьбы и конфликтов в какой-то мере обедняет повесть. <…>
Константин Паустовский написал искреннее, взволнованное произведение, но оно ещё более выиграло бы, если бы автор глубже показал, что жизнь развивается в борьбе, в противоречиях, в преодолении трудностей, которые возникают не только потому, что человек ведёт борьбу с природой, но и потому, что в этой борьбе передовое побеждает отсталое»{290}.
На таком контрасте отношения к повести со стороны критики и читателей она и была номинирована на Сталинскую премию за 1952 год по разделу «художественная проза», которую, что было вполне ожидаемо, не получила.
В отказном заключении Комитета по премиям указывалось, что «…в этой повести о строительстве Волго-Донского канала есть отдельные верные поэтические черты, однако полноценных образов строителей автору создать не удалось».
Возможно, все эти «неловкости» в конечном итоге и послужили для Паустовского обстоятельством для принятия решения о полной переработке повести с переходом от беллетристики к журналистике, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В этом контексте добавим, что Паустовскому так и не удалось стать лауреатом Сталинской премии.
С 1955 года Сталинская премия больше не присуждалась.
Вместо неё в 1956 году была учреждена Ленинская премия.
Забавно, но именно в том году на одной из читательских встреч Паустовскому подадут записку, в которой будет написано:
«Не читайте вслух. тов. Паустовский, Вы даже не лауреат, но ведь Вы пишете лучше многих орденоносцев. Вас любят читать».
И всё же в отрывном календаре за 1954 год было напечатано несколько отрывков из повести «Рождение моря». Повесть даже таким образом шла к своим благодарным читателям.
В начале декабря 1952 года Паустовский уедет в Дом творчества имени А. Серафимовича «Малеевка». Спокойное уединение и особая аура для творчества на лоне природы. Что ещё нужно писателю, чтобы заняться любимым делом?!
«Я за сутки написал статью для сборника о писательском мастерстве. Вышло 20 страниц на машинке. Называется она “Труд прозаика”. Посылаю её в Москву с Лидией Корнеевной (Чуковской. – О. Т.), она едет прямо в “Советский писатель”», – напишет он Татьяне в Москву 20 декабря 1952 года.
А ещё в это время он будет работать над повестью о Лермонтове, используя за основу ранее созданную пьесу, и думать о Солотче, разрабатывая новый путь проезда к ней – через Егорьевск, сёлам Середняково и Дмитровский Погост, далее к Спас-Клепикам через санаторий «Известия». И, конечно же, непременно будет спрашивать в письмах о сыне, по которому очень скучал.
Кладоискатель
1953 год.
Год перелома не только в жизни страны, но и в сознании в ней проживавших.
Год переосмысления прошлого – и тревожный взор в будущее.
5 марта умер Сталин.
23 декабря расстрелян Берия.
Год «большой» амнистии и начала «сбрасывания» масок.
Прелюдия «оттепели».
А ещё война в Корее и мир на пороге холодной войны.
Одним словом, круговерть событий, не дававших опомниться и понять происходящее.
В 1953-м в Союзе писателей СССР был «поднят» еврейский вопрос.
По чьей инициативе это было сделано, сказать сложно, но то, что Союз писателей едва не погряз в мнимой борьбе за «чистоту» своих рядов, было очевидно.
Так что же, в сущности, произошло?
Спустя менее трёх недель со дня смерти Сталина на имя секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва из СП СССР поступило обращение «О мерах секретариата Союза писателей по освобождению писательских организаций от балласта», подписанное генеральным секретарём СП СССР Александром Фадеевым и его заместителями Константином Симоновым и Алексеем Сурковым.
В обращении говорилось о том, что Московская организация СП СССР в своём большинстве состоит из числа писателей, которые «…не выступают с произведениями, имеющими самостоятельную художественную ценность» и «…являются балластом, мешающим работе Союза писателей, а в ряде случаев дискредитирующим высокое звание советского писателя». Значительную часть этого «балласта» составляют лица еврейской национальности, в том числе члены бывшего «Еврейского литературного объединения» (Московской секции еврейских писателей), распущенного в 1949 году. «Руководство Союза писателей СССР считает необходимым путём систематического и пристального изучения членов и кандидатов в члены Союза писателей последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта»{291}.
Это письмо больше походило на чью-то хорошо спланированную провокацию, которая, к счастью, провалилась и не была приведена в действие. Нужно отдать должное Хрущёву, сумевшему погасить эту искру антисемитизма, едва не запалившую костёр раздора внутри писательской организации.
Конкретное авторство данного обращения до сих пор так и не выяснено, хотя по многим неофициальным источникам его приписывают Симонову. Сам же Константин Михайлович в своих воспоминаниях на этот счёт ничего не написал.
12 апреля 1953 года газета «Правда» печатает рассказ Паустовского «Клад», один из многих в общем цикле рассказов о Мещёре. На этот раз главными героями стали смолокур старик Василий и его девятилетний внук Тиша, жившие в сторожке на одной из лесных порубок, называвшейся «Казённой канавой». Туда как-то раз и заглянули Паустовский в компании с Гайдаром. Понятное дело, что встреча эта произошла ещё до войны.
За самоваром Тиша вдруг возьми и скажи Гайдару, «погнавшись» за дедовой мыслью, о том, что «позабыло правительство» про здешние места, «одна смола да уголь, пустошь да гарь» вокруг, о желании поехать в Москву и рассказать про их с дедом долю, а ещё поведать о здешних лесах, о бездонных торфяных болотах, о заливных окских лугах. Слушали они и дивились смелости Тиши. И Гайдар сказал: «Это здесь ты отчаянный, а в Москве из тебя слова не вытянешь».
Ну а уж встреча в лесу с Лизой, смелой девочкой семи лет, Тишиной сестрой, жившей в соседней деревне Шамурино и каждый день приносившей деду молоко, вообще удивила Паустовского и Гайдара.
После той встречи прошли годы, и Паустовскому вновь захотелось побывать в тех местах. Они встретились: теперь Тиша был известен как Тихон Иванович Чернов, председатель райисполкома, фронтовик. На его военном кителе без погон красовался орден Красной Звезды. Он-то и рассказал гостю, как всё изменилось в округе с тех пор, как они первый раз встретились в дедовской избе. Луга – сплошной цветник, леса от сухостоя вычищены. А ещё он теперь занимается расселением бобров, которых доставляют из Воронежского заповедника.