Паустовский повидался и с Лизой, она теперь работала в школе, и у неё на столе всегда стояла фотография Гайдара…
Одним словом, рассказ-ностальгия по «неумытому» прошлому в свете прекрасного настоящего, взращённого трудом человека.
Прочитав рассказ, Мариэтта Шагинян 16 апреля 1953 года восторженно писала Паустовскому из крымского Мисхора, из санатория «Красное Знамя»:
«Ваш “Клад” – настоящий клад…
Разрешите одно только замечание.
Вы – мастер точной детали, а Юпитера обидели. Он не пепельный, а скорее янтарный. В прошлом году видела его в телескоп Тартуской обсерватории с четырьмя его спутниками и пояском вокруг тела, – и лишний раз убедилась, какой червонно-золотой свет излучает эта огромная планета, под которой родился Гёте. Невооружённым глазом она всё же видна с оттенком янтарной желтизны, а не пепла»{292}.
Паустовский уважил Старуху, как называли «за глаза» Мариэтту Сергеевну за её почтенный возраст в литературных кругах, и в следующем переиздании рассказа пепельный цвет с Юпитера снял. Но и в червонно-золотой не одел, оставив его в рассказе «бесцветным», понимая, что Шагинян в своей «утончённой» критике дала маху – явно перепутав Юпитер с Сатурном. Но спорить с Мариэттой Сергеевной было не к лицу.
16 января 1954 года скончался Пришвин.
Паустовский был на прощании в ЦДЛ, стоял в траурном почётном карауле у гроба. В своей прощальной речи с учителем Константин Георгиевич произнёс: «Природа не умирает и слепо не повторяется. И потому не может умереть то, что написано о ней со знанием, поэтической точностью и любовью»{293}.
С Пришвиным ушла целая эпоха. Но тогда, в январе 1954 года, ещё никто не знал, что эту самую эпоху он запечатлел в своём откровенном дневнике, который вёл полвека и который ещё долго после его кончины будет оставаться под спудом секретности и придёт к читателям лишь в конце XX века.
Почти сразу после похорон Пришвина Паустовский уедет в Дом творчества «Ирпень» под Киев, откуда 6 февраля напишет Борису Евгеньеву:
«Я бежал в Ирпень от заседаний, рукописей, “Литературной газеты”, Литературного института и всей прочей сумятицы московской жизни. Работаю запоем и очень этому рад»{294}.
Но пребывание в «Ирпене» неожиданно прерывается очередной утратой. В Киеве, в возрасте пятидесяти трёх лет, умирает писатель Юрий Иванович Яновский, яркий представитель романтической прозы, которого Паустовский хорошо знал.
«Завтра я поеду в Киев на два-три часа, – напишет он в письме Татьяне от 26 февраля, – надо быть на похоронах. Смоличи пришлют машину. Яновскому очень трудно жилось, сейчас ему наконец повезло. Он написал пьесу, третьего дня была премьера, успех, говорят, оглушительный. И тут же после спектакля – инфаркт. От волнения, на этот раз – радостного. Тяжёлая в этом смысле зима»{295}.
В день похорон Яновского на Байковом кладбище Паустовский навестит могилы матери и сестры.
И может быть, стоя над их застарелыми могильными холмами, память вновь потянет его в детство, непростое, но безмятежно сияющее от любви родителей, братьев и сестры, и он примет решение поехать на родину отца в Городище-Пилипчу, где побывает уже грядущим летом.
«Я так стремительно уехал из Москвы…»
В апреле 1954 года сгустятся тучи над «Новым миром». Поводом бичевания журнала станет ряд опубликованных в нём очерковых статей, обнаживших острые углы в теме «власть – деревня – колхоз – литература». После ряда разборок в «верхах», постановлением Секретариата ЦК КПСС от 23 июля 1954 года Твардовский будет снят с должности и его место займёт Симонов.
4 мая 1954 года Президиум ЦК КПСС принимает решение о начале пересмотра всех дел в отношении осуждённых по политическим мотивам не только в послевоенный период, но и в более ранние сроки. Начинается массовая волна реабилитации тех, чьи тюремные сроки ещё не закончились.
Под пересмотр попадает уголовное дело по обвинению писателя Дмитрия Мироновича Стонова[33], осуждённого в 1949 году по «политической» статье 58–10 УК РСФСР за «контрреволюционную» деятельность к десяти годам лагерей.
К началу пересмотра уголовного дела Стонов по-прежнему находился в лагере, и было неизвестно, чем вообще закончится новое следствие.
Паустовский хорошо знал Стонова ещё по совместной работе в «Гудке» в 1920 годы и всегда отзывался о нём как о добропорядочном человеке. С заявлениями в защиту Стонова выступили писатели, в числе которых были Леонид Леонов, Семён Кирсанов, Юрий Нагибин, Константин Федин. Поддерживал защиту и заместитель главного военного прокурора СССР Дмитрий Терехов.
В мае 1954 года на имя генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденко Паустовский отправляет обращение следующего содержания:
«В связи с Вашим протестом и решением Верховного Суда СССР о пересмотре дела писателя Стонова Дмитрия Мироновича, считаю нужным сообщить следующее.
Писателя Стонова Д. М. я знаю на протяжении многих лет совместной работы по Союзу писателей. Все эти годы Стонов Д. М. активно выступал в советской печати со своими рассказами, очерками, статьями, посильно служа своим пером делу социалистического строительства. Произведения Стонова получали положительную оценку советской печати и пользовались признанием читателей. Его послевоенная книга “Раннее утро” была положительно встречена партийной критикой.
В годы войны Д. М. в качестве военного корреспондента находился на фронтах Отечественной войны, работал в армейской печати.
Не касаясь существа вопроса об осуждении Стонова, считаю, что сообщённое мной может помочь объективно рассмотреть дело писателя Стонова Д. М.»{296}.
Трудно сказать, насколько это «интеллигентное» заступничество Паустовского в отношении Стонова возымело успех, но вот только уголовное дело в отношении последнего было «за недоказанностью состава преступления – прекращено». Затем последовали полная реабилитация и восстановление в правах.
Вот только тюремный срок не прошёл для Дмитрия Мироновича бесследно. Уже совсем скоро подорванное здоровье даст о себе знать, и 29 декабря 1962 года в возрасте шестидесяти пяти лет он скончался от обширного инфаркта, оставив после себя, в знак назидания будущим поколениям, «Лагерные рассказы».
В мае – июне 1954 года редакция журнала «Знамя» начинает разыскивать Паустовского. В это время он был на Украине и, погостив несколько дней на родине отца, отправился в хутор Плюты на Днепр, что находился чуть более 40 вёрст от Киева.
Повод розыска был не случайным – обещанная Константином Георгиевичем для журнала статья о литературе в колонку «Трибуна писателя», которую он должен был сдать к началу июня, так и не поступила в редакцию{297}.
Отъезд Паустовского из Москвы действительно был похож на побег и нежелание участвовать в литературных баталиях, в которые его втягивало руководство Союза и редакции.
Изначально телеграммы шли в Союз писателей Украины:
«Просьба сообщить журналу “Знамя” где находится Константин Паустовский. (16.06.1954 г.)».
Вскоре заместитель главного редактора Людмила Скорино, узнав, что Паустовский находится в Киеве на даче Плюты, шлёт уже на адрес Юрия Смолича телеграмму за телеграммой, подключая к этой переписке сотрудников редакции – секретарей Вадима Кожевникова и Василия Катинова, которые каждый раз в своих сообщениях определяли новые сроки сдачи статьи, при этом указывая, что «…мы крайне заинтересованы Вашем выступлении перед съездом в “Трибуне писателя”».
Паустовский, в свою очередь, ссылаясь на приключившуюся с ним болезнь, всякий раз в телеграммах уклончиво отвечал, что в «…очередной номер написать не успею задержался из-за обострения болезни».
Обещанную статью в журнал «Знамя» Паустовский тогда так и не написал. В это время ему было не до «Трибуны писателя». На его рабочем столе лежала неоконченная рукопись третьей книги «Повести о жизни» – «Начало неведомого века», над которой он начал работать ещё в феврале в Доме творчества «Ирпень».
И всё-таки полностью отгородиться от всей суеты по случаю грядущего Второго съезда писателей у Паустовского так и не получилось.
Осенью 1954 года он пишет обращение в Московскую организацию СП СССР, в котором, критикуя обстановку в Союзе писателей в целом и за попытки антисемитизма в частности, указывает:
«Разве могли бы мы поверить в то, что в среде советских писателей, среди борцов за воспитание нового, прекрасного передового человека может иметь место карьеризм, откровенная циничная погоня за материальными благами, расталкивание друг друга локтями, чтобы пробиться к жирному пирогу. Сама мысль об этом была неправдоподобной и чудовищной.
<…> А ведь сейчас большинство писателей не зря старается без исключительной надобности не посещать Союз писателей, чтобы лишний раз не испытывать того унизительного пренебрежения и невнимания, которые стали преимущественным стилем работы этого учреждения по отношению к писателям, не входящим в пресловутую “обойму” и не состоящим в первом ранге. <…>
На совести группы ретроградов, получивших преобладающий вес в Союзе писателей, не только антисемитизм, погоня за положением и прочие грехи. На их совести лежит величайший и непростительный грех обеднения и обескровливания нашей литературы, извращения её задач»{298}.
Впрочем, эта статья, написанная Паустовским в канун открытия Второго писательского съезда, не была единственной. Были и другие, среди которых можно особо выделить «Открытое письмо товарищам по работе», в котором, помимо работы Союза писателей, автором был остро поднят вопрос о работе комиссии по критике при Союзе писателей: