Почему Паустовский ответил именно так?
Ведь предложение Андриканиса после успеха «Северной повести» было весьма заманчивым!
Сделаем предположение: Паустовский просто «осторожничал», не пожелал наступать на одни и те же грабли дважды. Одна попытка экранизации повести о Лермонтове уже была. Успеха она не принесла. И всё, что бы ни делалось в этом направлении, проходило бы с обязательной оглядкой назад, а этого Паустовский не хотел.
В своём ответе писателю Евгений Николаевич с сожалением напишет:
«Получив Ваше столь для меня памятное письмо перед Вашим отъездом в Париж, я задумался… <…> Мне фильм о Лермонтове создавать нельзя. И нельзя, прежде всего, потому что без Вас это немыслимо.
В ожидании другого сценария, который может меня зажечь, будет смысл лишь в случае, если в нём будут хоть намёки на традиции Вашей “Северной повести”».
Впрочем, причина отказа Паустовского в работе над сценарием фильма «Лермонтов» по мотивам своего собственного произведения могла быть вовсе не в желании возвращения к уже пройденной теме. Именно в это время Паустовский совместно с актёром Алексеем Баталовым работал в качестве автора и консультанта над сценарием фильма «Тамань. Максим Максимович», создававшегося ими по мотивам романа «Герой нашего времени».
Но Андриканис об этом вряд ли знал.
К сожалению, тогда сценарий Баталова и Паустовского так и не был воплощён в кинематографе. На то были разные причины.
8 мая 1959 года Паустовский, ещё находясь в Ялте, диктует по телефону в редакцию «Литература и жизнь» свою статью «Кому передавать оружие?», в которой, говоря о преемственности в литературе, прямо указывает на ряд молодых литераторов, обладающих подлинным писательским мастерством, которым старшее писательское поколение может, не тревожась, вверить судьбу отечественной литературы. И в этом предлагаемом в статье списке имена Юрия Казакова[39], Юрия Бондарева, Инны Гофф, Владимира Тендрякова, Михаила Коршунова и ряда других писателей, в прошлом не только учеников Паустовского по Литературному институту, но и успевших отметиться в «реакционной» «Литературной Москве».
Конечно, обстоятельство причастности названных Паустовским писателей к «опальному» альманаху не могло быть не замечено, и в свете подготовки к III съезду СП СССР публикация такой статьи была вовсе некстати. О Паустовском вновь заговорили как о возмутителе спокойствия в писательских кругах.
Стоявший у руля газеты «Литература и жизнь» Виктор Васильевич Полторацкий, прочитав полученную от Паустовского статью и явно не пожелавший вступать в конфронтацию с цензурой, «слил» информацию о ней в ЦК КПСС, ну а там, само собой, быстро сделали «правильный и своевременный» вывод: Паустовский, стремясь к либерализации периодических изданий, «продвигал» на руководящие должности писателей из «своего» круга, большинство из которых, ко всему прочему, были связаны с «Литературной Москвой». А это, по сути, – закамуфлированный «идеологический переворот».
Под этот замес тогда попала и статья Паустовского «Бесспорные и спорные мысли», опубликованная в «Литературной газете» 20 мая 1959 года.
Вообще непонятно, как эта статья «прорвалась» в печать.
Статья «Бесспорные и спорные мысли», как и ожидалось, вызвала резкую критику со стороны консервативных сил писательского сообщества, разумеется, при поддержке ЦК КПСС. На Паустовского вновь обрушилась волна «обличительных» резкостей.
Но вот читательские отклики на публикацию статьи в «Литературной газете» были совсем иные.
Заслуживает внимание одно из писем, в котором писатель Аматуни[40], пользуясь лётными терминами, в весьма аллегоричной и красочной форме указал на то, что «автопилот» в «управлении» литературой не допустим.
Приведём это письмо полностью, – оно того стоит.
Спасибо Вам за чёткую и очень нужную статью “Бессмертие и смертие мысли” (автор статьи явно ошибся в её названии. – О. Т.). Я молодой член СП – принят только в прошлом году, – но меня всё это волнует и давно, как и Вас.
Моя родная стихия – сказки (литературные)…
Я лётчик Аэрофлота и позволю привести авиационное сравнение: некоторые такие дельцы хотят, чтобы литература наша совершала свой полёт только “на автопилоте”, так оно спокойнее. Но забывают, что автопилотом можно пользоваться, уже выйдя на заданный курс, да ещё и в хорошую погоду. Мы же “летим” подчас в условиях плохой погоды: на пути и грозы, и болтанка, и обледенения, и ощутимый боковой ветер дурных, но заразительных традиций и примеров чуждых нам литературных веяний. Да и не совсем ещё мы набрали заданную нам высоту и ещё не совсем точно следуем по курсу – рановато включать автопилот, не говоря уже о том, что полёт на автопилоте на ¾ исключает творчество человека.
В общем, спасибо Вам за статью. Писать, как Вы, я ещё не научился, но люблю литературу – не меньше!
Крепко жму руку и желаю Вам здоровья и творческих успехов.
18 мая в Большом Кремлёвском дворце открылся III съезд Союза писателей СССР. Он не стал каким-то особенным в плане знаковости, и все пять дней его работы прошли словно по разнарядке, хоть и помпезно, но очень «серо». Впрочем, никто ничего особенного от него и не ожидал. Его работа словно «просочилась» между всякого рода событиями, произошедшими до и после его созыва.
Сказал на нём своё слово Хрущёв, присутствовавший в качестве почётного гостя.
В сентябре 1959 года Паустовского «выпустят» в Болгарию.
Иначе было нельзя – приглашение от болгарских писателей.
Поездка получилась насыщенной: встречи с писателями, экскурсии. Удалось побывать в Пловдиве, Софии, Тырнове, увидеть знаменитые Шипку и долину Роз. Конечно, все эти впечатления неизменно будут «вылиты» Паустовским на листы бумаги – очерк об этом болгарском путешествии напечатает журнал «Новое время» № 2 и 3 за 1960 год.
Очередная ялтинская зима прошла как-то неуверенно по отношению к творческим планам. Работалось очень плохо.
8 февраля 1960 года Паустовский напишет Федину:
«…у меня появился страх перед ручкой и чистыми листами бумаги. Просто устал, да и глаза сдают, – всё время перед глазами струится, как по стеклу, вода»{336}.
Апрельское возвращение в Москву не пошло на пользу. Из-за резко обострившейся астмы даже пришлось отложить давно запланированную на май поездку в Польшу.
Проводить в последний путь Юрия Олешу, скончавшегося 10 мая 1960 года, Паустовский не смог. На похороны Пастернака в Переделкине 2 июня пришёл с трудом.
Аркадий Ваксберг[41] о присутствии Паустовского на похоронах Пастернака вспоминает так:
«Гроб стоял в небольшой проходной комнате первого этажа – мы прошли мимо один раз, потом второй, потом третий… Народу всё прибывало. Запомнился Паустовский, с трудом, задыхаясь, одолевший две или три ступеньки крыльца. Он обнимал светловолосую женщину с подурневшим от горя лицом: она рыдала на его плече. Следы былой её миловидности можно было скорее домыслить, чем зримо увидеть. Позже я понял, что это была Ольга Ивинская. Когда Ливанов (кажется, ножкой табурета) закрыл дверь в дом, спасаясь от напиравшей публики, а ещё больше от толпившихся повсюду сексотов, Ивинская – и Паустовский тоже – остались снаружи»{337}.
Осень 1960 года омрачило «Открытое письмо» украинского писателя Максима Рыльского Паустовскому, опубликованное в «Литературной газете» 29 октября, в котором тот обвинил Константина Георгиевича в том, что в его произведениях содержатся оскорбления в адрес Украины. Обвинение было явно надуманным и «выросло» на пустом месте. Но ответ был необходим.
В писательской среде потянулись слухи, что столь провокационное «Открытое письмо» писал вовсе не Рыльский, а сам Максим Фадеевич, которого Паустовский искренне уважал. О существовании этого письма Паустовский узнал из газеты. Так или иначе, но дальнейшего обострения конфликта не последовало, и диалог «у барьера» двух старейших писателей, корнями связанных с Украиной, очень быстро вошёл в мирное русло.
3 ноября «Литературная газета» опубликовала ответ Паустовского, в котором он назвал «выпад» Рыльского в свой адрес не чем иным, как «…фактом морального порядка», далёким от «литературного выступления». Цель – поссорить Паустовского с украинским читателем. Не получилось.
В середине ноября 1960 года Паустовский в сопровождении супруги Татьяны последний раз в своей жизни приедет в Ленинград и пробудет в городе до начала декабря. Повод для приезда более чем значимый – праздничные мероприятия по случаю восьмидесятилетия Блока.
Предзимье в Питере – непростое время для прогулок по городу. И если в эту пору ещё и не легла плотная, ажурная шуга на Неве, то жгучие холодные ветра Балтики, пронизывая ровные как стрелы улицы города, хорошо дают о себе знать. Солнечные лучи редко играют в это время на куполах соборов, и шпили Петропавловки и Адмиралтейства изо дня в день тоскливо смотрят в низкое, хмурое небо, «навалившееся» всей своей невесомостью на городские кварталы. Тишина уютных двориков, соединяющих собой целые кварталы, дышат в это время уютом, давая возможность если и не согреться, но хоть как-то укрыться от дикого ветра.
Охватывало ли Паустовского предчувствие того, что он последний раз видит Питер?
Трудно сказать.
Но по городу, словно прощаясь с ним, он будет гулять много.