Уже в «Новом мире» № 2 за 1962 год к юбилею Константина Федина будет напечатана его статья «Взамен юбилейной речи», а в № 5 – путевой очерк под названием «Дорожные записи», в котором будет рассказываться о двух путешествиях по Италии 1956 и 1961 годов. В № 6 за 1963 год выйдет очерк «Третье свидание», в котором Паустовский поведает о Польше.
Впрочем, и шестая книга «Повести о жизни» – «Книга скитаний» – также будет опубликована в «Новом мире» № 10 и 11 за 1963 год. Случится это при следующих обстоятельствах, которые в какой-то степени будут напоминать неприятную историю с «Новым миром». Но только несколько мягче.
После всей нашумевшей истории с «Тарусскими страницами» ко всему тому, что предлагалось Паустовским к публикации, было весьма придирчивое внимание. Вот и редакция «Знамени», увидев в тексте повести «Книга скитаний» что-то особенное, решила вернуть её вариант автору с просьбой доработать. А Паустовский, в свою очередь, взял, да и отправил возвращённую повесть в «Новый мир». Вадиму Кожевникову 20 сентября 1963 года Паустовский напишет:
«Я получил от Вас письмо, которое я расценил как невозможность договориться, так как Вы писали, что редакция не разделяет мою точку зрения по ряду исторических и политических оценок.
Это заявление означало для меня необходимость коренной переработки книги. Сделать это я не могу.
Я был в большом затруднении и решил предложить рукопись другому журналу.
Я ещё не знаю точно, что будет с моей рукописью, но тем не менее давайте считать себя свободными от взятых на себя обязательств по этой книге.
Этот случай не должен, по-нашему, никоим образом повлиять на наши литературные отношения, и следующую свою книгу я опять передам Вам в “Знамя”. Может быть, ей больше повезёт»{350}.
Паустовский немного слукавил в письме относительно того, что он не знал, что будет с рукописью в «Новом мире». Когда писалось письмо Кожевникову, повесть уже была в наборе, и о том, что она будет опубликована в октябре – ноябре текущего года, Паустовский хорошо знал.
Нужно отдать должное «Новому миру» – «Книга скитаний» была принята безоговорочно и без всяких редакторских вмешательств в текст, к чему Паустовский вряд ли был готов.
Ну а если говорить о напряжённости в отношениях между Твардовским и Паустовским, то они никуда не исчезли и после этого редакционного «замирения», порой давая о себе знать, со стороны Твардовского, по очень незначительным поводам.
Когда в 1964 году идеологический отдел ЦК КПСС обратился в Секретариат ЦК КПCC с перечнем фамилий авторов, чьи произведения нежелательно публиковать в «Новом мире», – а это были Александр Яшин, Виктор Некрасов, Илья Эренбург, Владимир Дудинцев, Евгений Евтушенко, Анна Ахматова, Александр Солженицын, Влалимир Войнович, Константин Паустовский, – то Твардовский, получив «на руки» это распоряжение, принял его к выполнению.
Паустовского «Новый мир» больше не публиковал.
И всё же одно обещание, данное «Новому миру» в момент «примирения», Паустовский не выполнит, – седьмая книга «Повести о жизни» так и не будет им создана.
«Танюша, мне стало очень плохо…»
В марте 1962 года в Ялте у Паустовского случился микроинфаркт, заставивший изрядно поволноваться его самого и супругу Татьяну.
Но микроинфаркт тогда не долечили, и новый, случившийся в апреле того же года в квартире на Котельнической набережной, едва не стал роковым.
Ну а потом была госпитализация в «кремлёвку»[52], и длительная санаторная реабилитация, растянувшаяся на всё лето.
С «кремлёвкой» тогда помог Федин.
Утром 19 апреля Всеволод Иванов послал срочную записку Федину, в которой было написано:
«На квартиру нашу в Москве позвонил Алянский (ему в ночь о случившемся сообщила по телефону Татьяна Алексеевна. – О. Т.), который просил передать тебе, что сегодня ночью у Паустовского произошёл инфаркт и что нужно поместить его в Кремлёвскую больницу. Я не знаю, можно ли перевозить больного, только перенесшего инфаркт, в больницу, но, наверное, нужны и хорошие врачи, и сиделка.
Ужасно жалко, Константин Георгиевич позавчера (17 апреля. – О.Т.) лишь выступал на вечере Каверина и говорил хорошо…»{351}
Федин, получив записку Всеволода Иванова, немедленно позвонил на квартиру Паустовскому, поговорил с Татьяной Алексеевной и уже в своём ответном письме от 20 апреля, отправленном нарочным Иванову, более детально рассказал о случившемся:
спасибо за то, что прислал записку о Паустовском. Печальную, тревожную записку…
Сейчас насилу добился по телефону Москвы (Федин находился в Переделкине на даче, как и Вс. Иванов. – О. Т.).
Узнал вот что:
Кардиограмма инфаркта не показывает, однако врачи не колеблются – диагноз бесспорен. Костю кладут в Кремлёвку (на Грановского). Он “транспортабелен”. Оказывается, в первые три дня перевозка с инфарктом допускается. В данном случае врачи считают нужным перевезти, т. к. дополнительно необходимые исследования можно сделать только в больнице.
Уточняю: инфаркт произошёл в ночь на 19-е число – вчера. Я говорил с Татьяной Алексеевной. Она, разумеется, очень встревожена, волнуется, колеблется – перевозить ли? Что я мог посоветовать? – слушаться врачей, и только. А врачи (по её словам) находят, что перевезти можно и нужно.
Уже на шестой день после тяжелейшего инфаркта Паустовский встанет с кровати и, написав письмо Нине Грин в Крым – тогда ещё их отношения были превосходными – попросит, как будет сказано в телеграмме «…умирающему больному листья грецкого ореха, которые необходимо заваривать и принимать в качестве лекарственного средства». Нина Николаевна быстро отреагирует на просьбу и вышлет «снадобье».
Из-за инфаркта пришлось отложить запланированную на осень поездку в Болгарию, и было не совсем ясно, что делать с выездом во Францию, который должен был состояться в конце осени. Доктора настоятельно предлагали отказаться и от этой поездки. Но как?!
Паустовскому всё же удалось «уговорить» врачей отпустить его во Францию, о чём он, безусловно, мечтал. К тому же в тот год в Париже вышли на французском «Далёкие годы», и Паустовский был несказанно рад. Более того, в одном из французских издательств уже была запланирована публикация всех книг «Повести о жизни».
В преддверии отъезда во Францию, 12 сентября, к Паустовскому обратился Илья Эренбург, возглавлявший в СССР отделение Международного общества Франция – СССР, с просьбой откликнуться на пожелание президента этого общества с французской стороны генерала Пети и члена президентского совета, директора журнала «Франция – СССР» Пьерара, написать статью для ноябрьского номера журнала «Франция – СССР» статью-воспоминания о сорока пяти годах советской власти.
«Наши французские друзья, – пишет Эренбург, – желали бы получить для номера статью крупного советского писателя и просят меня обратиться к Вам…»{353}
Выбор французов был безупречен.
Паустовский выполнил просьбу Эренбурга.
В то время, когда готовилась поездка во Францию, в Москве 22 сентября, в возрасте сорока девяти лет, умер Эммануил Казакевич, которого Паустовский очень любил не только как писателя, но и как друга. Для Паустовского это была очень тяжёлая утрата, примириться с которой ему было нелегко.
Твардовский, зная об отношении Паустовского к Казакевичу, попросил его написать некролог в «Новый мир», а потом пожалел об этом.
Твардовский, увидев текст некролога, вспылил.
Прочитать его у гроба Казакевича, как о том просил Паустовский, он так и не дал.
Следующим после похорон днём, 26 сентября, Твардовский запишет в своём дневнике:
«Неприятности с Паустовским этим, которого чёрт нас дёрнул просить написать о Казакевиче для “НМ”. Неприятны в этой статейке мелкоостротные штучки, “независимость”, “самый живой из всех живых”, “всё правительство” и “Август” Пастернака в чтении Казакевича. Копийку прислал для прочтения у гроба. Мы, т. е. Воронков[53], я и др., вернее же сказать, я, несмотря на настойчивость Данина[54], даже, м. б., раздражённый этой настойчивостью, отклонил это дело. Будет, возможно, демарш в отношении “НМ”, но бог с ними»{354}.
И тем не менее некролог с сообщением о смерти Казакевича от имени Паустовского под названием «О человеке и друге» всё же будет опубликован в «Новом мире» № 10 за 1962 год.
Поездка во Францию, которая продлилась почти месяц, в компании с Виктором Некрасовым, Андреем Вознесенским, была очень насыщенной. Она предвосхитила даже те ожидания, которые Паустовский только мог предвидеть. Читательский интерес к его произведениям был ошеломляющим. Многолюдные встречи в парижском книжном магазине «Le globe» были отмечены особой читательской теплотой. Ко всему тому, имели место содержательные, дружеские встречи с Франсуа Мориаком, Андре Моруа, Андре Мальро, Ле Корбюзье. Удалось обговорить и ряд издательских планов. Разумеется, было много экскурсий.
А ещё стараниями французских друзей исполнилась одна давняя, заветная мечта – увидеться с русским писателем Борисом Зайцевым, уже давно проживавшим в эмиграции в Париже.
Впоследствии, когда Паустовского не станет, искренне ценивший его не только как писателя, но и как человека, Борис Константинович будет так вспоминать о той короткой, единственной в их жизни парижской встрече: