1968 год Паустовский встретит в Кунцевской ЦКБ.
Этот год, начавшись с «присвоения» Паустовскому всякого рода почётных званий, от «Почётного гражданина города Тарусы» и «Почётного доктора литературы Принстонского университета США» до «Почётного члена Академии наук и литературы города Майнца», что в Германии, и даже «подарив» новое выдвижение на Нобелевскую премию, позволит прожить Константину Георгиевичу не так уж и много – чуть больше шести месяцев.
Как астматик, он будет уходить из жизни мучительно трудно, но до последнего своего часа не будет терять связи с тем миром, который так любил и которым столь дорожил. Благодаря Татьяне и очень близким ему друзьям он не разорвёт цепи событий, вершившихся в мире литературы и культуры. Его искреннее слово, как и прежде, сказанное в защиту добра, лишённое всякого рода конъюнктурщины, будет подобно солнечному лучу, пробивающему «зло» тьмы. Его последним заступничеством, за месяц до кончины, станет обращение к члену Политбюро ЦК КПСС А. Н. Косыгину в защиту любимовского Театра на Таганке по случаю постановки на его сцене спектакля «Пугачёв».
О вмешательстве Паустовского в эту историю Корней Чуковский рассказывает так (запись в дневнике от 27 мая 1968 года):
«Сейчас я вспомнил, что Любимов рассказал о подвиге Паустовского. Паустовский очень болел, всё же он позвонил Косыгину и сказал:
– С вами говорит умирающий писатель Паустовский. Я умоляю вас не губить культурные ценности нашей страны. Если вы снимите с работы режиссёра Любимова, – распадётся театр, погибнет большое дело…
Косыгин обещал рассмотреть это дело. В результате – Любимов остался в театре, только ему записали “строгача”»{369}.
Свой очередной день рождения Паустовский встретит в Переделкине в Доме творчества писателей. Он будет жить в одном из домиков, где ему отведут две большие комнаты с верандой. Его придут поздравить Каверин и Шкловский. Паустовский даже не встанет с постели. Уже несколькими днями позже он вновь окажется в «кремлёвке», из которой больше уже не выйдет.
И тем не менее о том, что Паустовский тяжело болеет, знали только в определённых кругах. Его болезнь, давно уже перешедшая в критическую стадию, публично не афишировалась. Как прежде, на его московский и тарусский адреса приходила масса не только благодарственных читательских писем, но и писем-прошений со всякого рода просьбами литературного плана – от написания статей и просмотров рукописей до дачи отзывов и рецензий. Понятное дело, что к лету 1968 года Паустовский уже в силу своего состояния здоровья ничего этого сделать не мог.
15 июля 1968 года главный редактор литературного отдела Одесской киностудии «Маяк» Григорий Зленко направит Константину Георгиевичу письмо следующего содержания:
«В 1969 году исполняется 75 лет со дня рождения Александра Петровича Довженко. К этой дате издательство “Маяк” (при киностудии было своё издательство. – О. Т.) готовит коллективную книгу, посвящённую выдающемуся кинорежиссёру и писателю.
Просим Вас принять участие в сборнике. Сообщите, пожалуйста, ждать ли Ваш материал, в случае согласия – когда приблизительно он может быть получен»{370}.
Но Паустовский уже не прочитает этого письма.
Он скончается в Кунцевской ЦКБ от обширного инфаркта за день до написания этого письма – в воскресенье 14 июля 1968 года.
Жизнь Паустовского остановилась. Оставив всё земное, она переместилась в неведомые дали, туда, где вечна «звёздная азбука Морзе», о которой когда-то он сам восторженно и очень лирично написал в «Чёрном море».
Было ему – 76 лет.
Много это или мало?
Вопрос риторически прозаичный.
Конечно, это не чеховский скоротечный век, но, увы, и не век Бернарда Шоу!
И всё же до века любимейшего им Ивана Алексеевича Бунина, который в своё время выправил его путь в литературе, Паустовский не дожил семь лет.
Незадолго до смерти Константин Георгиевич скажет: «Мне хочется хотя бы маленькой, но светлой памяти о себе. Такой же слабой, как мимолётная улыбка».
Но Паустовский оставил на Земле неизмеримо больше, чем та самая мимолётная улыбка, о которой он так мечтал.
Весть о кончине Паустовского быстро растечётся по средствам массовой информации. Кто-то из читателей узнает о ней из газетных строк, а кто-то – слушая новости по радио.
Первый некролог опубликует «Правда». Твардовский по этому поводу саркастически – трудно сказать, то ли от сочувствия, то ли умиротворяясь кончиной «плохого писателя» – отметит в своём дневнике 16 июля 1968 года:
«Паустовскому всё же сегодня выдан некролог в “Правде” с портретцем, в “Изв[естиях]” – без. Писатель он безусловно плохой, но всё же хоть человек старой веры литературной. Благоговевший перед ней – литературой, что не только недоступно людям, привыкшим заведовать ею, но и предосудительного, как пережиток язычества после введения православия. Ему не простили выступления на Дудинцеве (о “Дроздовых”) и подписей (в защиту) Яшина – “Рычагов” и “Вологодской свадьбы”»{371}.
Отметим, что некролога в «Новом мире» Паустовский так и не удостоится. Твардовский и тут не переступил через себя.
В свою очередь, Константин Федин в официальном некрологе от имени Союза писателей СССР, помещённом в «Литературной газете» № 29 от 17 июля 1968 года, отметит:
«Его (Паустовского. – О. Т.) писательская индивидуальность была яркой. Он обладал своей речью, которая звучала возвышенно и в то же время просто. Иной речью нельзя было бы выразить всю особенность качеств этого художника, сочетавших романтику фантаста с бытописанием реалиста, лирику с юмором, пафос критика с влюблённостью созерцателя».
Скорбную телеграмму соболезнований от имени Союза кинематографистов, поступившую в Союз писателей СССР, подписали Лев Кулиджанов, Сергей Герасимов, Алексей Каплер, Григорий Чухрай и другие.
Корней Чуковский, дав в «Литературку» некролог, лично от себя, в частности, в нём укажет:
«Едва ли миллионы читателей его (Паустовского. – О. Т.) драгоценных книг у нас и за рубежом знали, какой это был рыцарски благородный, бескомпромиссный, прямой человек. Отзывчивость его была легендарной. Едва узнав о чьей-нибудь беде или утрате, он забывал себя самого, готов был отдать всю свою душу страдающим»{372}.
Но самые искренние, проникновенные слова соболезнования, конечно же, поступали от поклонников творчества Паустовского, многие из которых прошли свой жизненный путь вместе с его произведениями. Адрес получателя указывали просто: «г. Москва, Союз писателей СССР. В комиссию по организации похорон К. Г. Паустовского». И письма доходили.
Так, Г. Д. Богданова, учительница из Москвы, член ВЛКСМ с 1919 года, написала:
«Прошу Вас возложить скромный венок от меня и моих товарищей – комсомольцев 20-х годов, – на могилу нашего любимого советского поэта (нельзя же считать его прозаиком) и низко поклониться ему, его светлой памяти, за красоту и радость жизни, к которой он нас, наших детей и внуков приобщил, научив нас находить прекрасное в каждой капле росы, каждой слезе и улыбке ребёнка.
Нет слов, чтобы выразить наше горе и нашу уверенность в его бессмертии.
К своему, пропитанному исключительной искренностью письму Галина Дмитриевна приложила ещё и своё стихотворение «Светлой памяти К. Г. П.» в котором были такие строки:
Он для нас был, как вода живая,
Как бурлящий, светлый, с гор, родник, —
Юноша мужал, ему внимая,
И душою молодел старик.
Сердце ли туманилось тоскою,
Иль порой одолевал недуг, —
Раскрывался том, – и вот: с тобою
Говорил твой самый лучший друг.
А читатель А. Архишвин в своём письме от 20 июля 1968 года предложил поставить памятник Паустовскому непременно на Каспии, а «…фундаментом памятника… должна служить плита из белого мрамора в форме Гренландии. А средства на сооружение его должны быть отпущены за счёт “Фонда мира”»{374}.
Снимая кандидатуру Паустовского из списка претендентов на Нобелевскую премию (по статуту премии она присуждается только при жизни), председатель Нобелевского комитета поэт и переводчик Андерс Эстерлинг отметил:
«Из-за смерти Константина Паустовского из списка этого года уходит одно из самых привлекательных предложений. Это прискорбно, поскольку эта русская кандидатура имела хорошие шансы на ближайшее будущее».
Как говорится, и на том спасибо!
17 июля состоялось прощание в большом зале Центрального дома литераторов, а затем похороны на кладбище в Тарусе.
В этот день в Москве шёл настоящий июльский ливень, а к главному входу ЦДЛ стояла плотная вереница людей с цветами.
Поэтесса Инна Анатольевна Гофф вспоминала:
«Толпы народа шли – текли – мимо гроба. Было множество роз. Жёлтые чайные розы Глория Деи – золотые розы.
Мастер золотой розы лежал скорее спящий, чем мёртвый. И только то, что он спит среди стечения народа, музыки и речей, говорило о смерти, убеждало в ней.
Я стояла в почётном карауле слева у изголовья, в ярком свете прожекторов, и, привыкая, не сразу посмотрела на него… я увидела его знакомое, чёткого рисунка смуглое лицо. Небольшие руки, сложенные ниже груди…
Играла пианистка. После неё – квартет исполнял что-то слишком громкое и отвлечённое от горя.
Люди всё шли…