– Он не слышит наши мысли?
– Ему не до того – он слушает музыку.
– А что бы ты слушал на его месте, Док?
– Конечно же, Брамса!
– Почему?
– Это же очевидно!
– Для меня – нет.
Орсон пальцем поманил фламандца поближе к себе, и, когда тот приблизился, мысленно произнес:
– Запомни, друг мой, имя Брамса производит на собеседника магическое действие. С чем именно это связано, я точно не знаю, но это абсолютно достоверный факт! Как ты знаешь, по натуре своей я нелюдим. Мизантропом себя я не считаю, но то, что любому другому обществу я предпочитаю свое собственное – это факт. Однако научное сообщество так уж устроено, что, занимая в нем определенное место, приходится выполнять ряд действий, абсолютно не связанных с самой работой, но при этом совершенно необходимых. Так, например, приходится бывать на различных неофициальных встречах, званых вечерах и банкетах. Ну, а уж без шведских столов не обходится ни одна приличная конференция. Как правило, малознакомые, а то и вовсе незнакомые люди, собирающиеся там, отчаянно ищут темы для разговоров. Поскольку в неофициальной обстановке говорить о науке никто не желает, остается не так уж много вариантов. Глупость политиков, грозящий всем нам финансовый кризис, литературные новинки, которые, по определению, все абсолютно ничего не стоят, поскольку созданы не классиками, а какой-то молодой шпаной, нашими, с позволения сказать, современниками, и классическая музыка, знатоками каковой мнят себя все снобы…
– А как же футбол? – перебил Брейгель. – Разве англичане не любят футбол?
– Любовь англичан к футболу – это, друг мой, тоже стереотип. Говорить о футболе в приличном обществе – моветон. Даже если вокруг тебя одни англичане. Да, это наш национальный вид спорта, но любовь англичан к футболу сильно переоценивается. Футбол – это фэн-культура. Вот крикет – это другое дело. Крикет – это игра джентльменов. Но говорить о крикете, не находясь на поле для игры, истинный джентльмен не станет.
– Почему?
– Ты видел когда-нибудь игру в крикет?
– В каком-то кино.
– А матч целиком?
– Нет.
– Тогда тебе этого не понять. Так о чем мы? – О Брамсе.
– Да! Так вот, когда к тебе на приеме подходит какой-то разодетый щеголь и с надменной улыбочкой, делая глоток из бокала, интересуется, какую музыку вы предпочитаете, следует, не задумываясь, отвечать – Брамс! Мерзкого типа сразу же не то что ветром сдует, а ураганом унесет. Хочешь отделаться от надоедливого собеседника – начни говорить с ним о Брамсе. И он сам воспользуется первой же подвернувшейся возможностью, чтобы улизнуть от тебя поскорее. Когда же в обществе пойдет слух, что ты всем остальным светским темам предпочитаешь разговоры о Брамсе, все станут тебя сторониться. Будто чумного или прокаженного. Не знаю, в чем тут дело, лучше и не спрашивай. Честное слово. Но Брамс – это сила!
Мысленный диалог протекал гораздо быстрее вербального. За то время, что Орсон и Брейгель обсуждали удивительное, не поддающееся рациональному объяснению свойство имени Брамса, произнесенного в светском обществе, Камохин успел лишь сделать два шага в сторону сидевшего на каменном полу индейца и присесть перед ним на корточки.
– Уважаемый, – произнес он в полный голос.
Индеец с наушниками даже бровью не повел.
Камохин заглянул в планшет.
– Respetado, – он коснулся плеча меломана.
Тот вздрогнул и открыл глаза.
– Quien aquí?
– Черт возьми, да он же слепой, – произнес негромко Орсон.
Биолог был прав – оба глаза индейца были затянуты мутными бельмами.
– Quien aquí? – повторил индеец.
В его глосе не было испуга. Он был у себя дома и знал, что здесь ему нечего бояться.
– Вынь у него наушники из ушей, – посоветовал стрелку Осипов. – А то получается, что ты говоришь не только со слепым, но еще и с глухим.
– Может быть, лучше ты, – Камохин протянул планшет Брейгелю. – У тебя все же есть хоть какой-то опыт.
– Ну, давай попробую.
Фламандец взял планшет, составил требуемую фразу, прочитал ее беззвучно, одними губами, удовлетворенно кивнул и присел на корточки рядом с индейцем. Осторожно, чтобы не напугать, он вытащил один из наушников из уха слепца.
– Buenos días, el señor. Somos a los turistas. Nos gusta mucho su ciudad. Digan, donde podemos encontrar Esteban?
Явление туристов в городке, затерянном в аномальной зоне, ничуть не удивило слепого индейца. Он только спросил:
– De que Esteban?
– Что он спрашивает?
– Он хочет знать, какой именно Эстебан нам нужен?
– Что значит какой? У них здесь что, каждый третий – Эстебан?
– Не исключено.
– Нам нужен тот, который говорит по-русски!
– Nos es necesario Esteban, que habla ruso.
– «Хабла» – это значит «говорить»! Я уже понял! – Ян, послушай, что у него за музыка на айподе?
Брейгель приложил наушник, который все еще держал в руке, к своему уху. И улыбнулся.
– Это не Брамс.
– Рад это слышать! Что же тогда?
– Омар Родригез-Лопес.
– Кто?
– Бамалама, Док! Ты никогда не слышал «Mars Volta»?
– Нет.
– Вернемся в Центр, я тебе их закачаю.
– А, что это?
– В двух словах не объяснишь, – Брейгель вернул наушник слепому.
– Signifi ca, le es necesario Esteban Munes. – Слова вылетали изо рта индейца вместе с густыми клубами табачного дыма. Сигара с красным огоньком на кончике торчала в углу рта, будто приклеенная к сухим потрескавшимся губам. – Vayan a un lado el cafetal.
Индеец поднял правую руку и, как плетью, махнул ею в сторону улицы, главной и единственной. При этом все остальное его тело оставалось неподвижным. Рука двигалась будто сама по себе, как у марионетки.
– Мы как раз оттуда и пришли.
– Значит, нужно вернуться назад.
– Le es necesaria la cuarta casa del comienzo de la calle. Del área … – Индеец задумался, крепче сжал сигару зубами и выпустил длинную струю дыма. – No recuerdo. Pero – por la derecha. Sobre la casa es dibujado el cacto grande con los escarabajos, pinchados a las agujas, y las mariposas.
– Что он сказал?
– Дом номер четыре… Кажется.
– Ладно, по крайней мере ясно, в какую сторону идти. Найдем кого-нибудь, кто может обращаться с планшетом.
– Спасибо, уважаемый. – Камохин взял руку слепого и с благодарностью пожал ее.
Тот только махнул рукой в ответ. И снова вставил в ухо наушник.
Глава 34
На белой стене дома, в котором жил Эстебан Муньес, был нарисован огромный цветущий кактус, с иголками длинными и острыми, как пики. На иглы кактуса были насажены жуки, мухи, кузнечики и бабочки. И все это на фоне багрового, толстого, будто сочащегося жиром солнца, наполовину закатившегося за горизонт. Картина была жутковатая. Но сам Эстебан оказался улыбчивым приветливым человеком лет тридцати пяти. С черными вьющимися волосами, карими глазами и тонкими усиками, будто наклеенными на верхнюю губу, он больше походил на испанца, нежели на потомка индейцев майя. Глядя на чуть хитроватую улыбку и лукавые глаза Эстебана, можно было подумать, что он намеренно выбрал для себя этот образ, растиражированный киношниками, привыкшими работать с шаблонами и штампами. Именно так должны были представлять себе Дона Хуана большинство тех, кто ни разу не бывал в Испании.
Вот только наряд у Эстебана-Хуана был неподобающий знатному сеньору. Ну, то есть совершенно не в тему.
Едва войдя в дом, на который им указали соседи, квестеры сразу поняли, что попали именно туда, куда нужно. Просторная прихожая являла собой небольшую сувенирную лавку, в которой можно было найти все, что только пожелает душа самого привередливого туриста. Под потолком висели разноцветные пончо, штаны, юбки, шали, платки, одеяла, сумки, пояса – все с народными узорами. Ну и конечно же сомбреро, любых размеров и цветов. На полках были расставлены глиняные фигурки, горшки и чашки. Все они, от мала до велика, имели вид исключительно древний. Как будто их только час назад извлекли из археологического раскопа. На некоторых можно даже было заметить кусочки прилипшей земли, оставленные, видимо, для пущей достоверности. Целую стену занимали полотна современной живописи, стилистически очень похожие на сюжеты, украшающие стены городских домов. Еще десятка три картин без рам стояли прислоненные друг к другу в углу. Прилавки были заняты всевозможными поделками из дерева и соломы. Шкаф возле окна был отведен под распятия, раскрашенные яркими красками и причудливо украшенные цветами, колосьями, голубками и различными, по большей части непонятными символами. Все это здорово смахивало на язычество. Но, собственно, что еще можно было ожидать от потомков солнцепоклонников, насильственно обращенных в истинную веру, единую, конкретную и плутовскую.
За прилавком, среди всего этого многообразия форм, цветов и запахов, стоял человек с лицом Омара Шарифа, изображающего испанского гранда. Вот только Омар Шариф вряд ли бы надел красную майку с надписью «Che Burashka» и портретом этого самого Че в лихо заломленном на огромное ухо берете со звездочкой команданте и с «калашниковым» в лапках, слишком коротких, чтобы управиться с такой штуковиной.
– Вы попали именно туда, куда нужно! – радостно приветствовал гостей хозяин лавки. – Здесь вы сможете купить все, что пожелаете. – Он положил ладони на прилавок, подался вперед и заговорщическим полушепотом добавил: – И даже кое-что такое, чего не найдете больше нигде…
Он говорил на довольно неплохом английском, хотя и с заметным акцентом. Произнося слова мягко и немного растягивая их, он как будто не говорил, а напевал. Не для слушателей, а самому себе. Тот факт, что посетители, зашедшие в его лавку, все как один были при оружии, похоже, ничуть не смущал хозяина. Так же, как и четверых детишек в возрасте от трех до десяти лет, с интересом заглядывающих в открытую дверь.