Очутившись в тепле, я вдруг поняла, как сильно замерзла. Я дышала на онемевшие пальцы и чувствовала, что еще чуть-чуть – и разревусь. Глупо! Из-за какого-то бывшего любовника, из-за того, что он утешился так быстро и нашел себе новую даму сердца, и дарит ей пошлые розы, а обо мне даже не вспоминает. Можно подумать, для меня его предательство настолько уж важно! Можно подумать, я не смогу с этим справиться! Смогу и справлюсь, потому что знаю – надеяться больше не на кого.
В трамвайное депо я приехала единственной пассажиркой, остальные сошли остановкой раньше.
На улице уже стемнело. Что ни говори, а март – это тебе не май, почти та же самая зима, только амнистированная. Зря я сюда приехала. Ох, зря. Глупый и неоправданный здравым смыслом поступок. Ветер швырнул в лицо горсть дождя пополам с колючим снегом, заставил задохнуться и зажмуриться. Ну, раз уж приехала, надо идти.
В темноте, скупо подсвечиваемой льющимся из окон электрическим светом, было не разобрать, сильно ли изменился район. Сколько я тут не была? Года два как минимум. Да, точно, два года и три месяца. Последний раз я приезжала в родные пенаты после звонка соседки. У маменьки случился приступ белой горячки, и я в порыве невесть откуда взявшегося человеколюбия попыталась пристроить родительницу в частную наркологическую клинику. От моих забот маменька тогда отмахнулась, а в доказательство дочерней любви потребовала купить ей бутылку водки, или лучше сразу ящик, коль уж я, зараза, в люди выбилась и про мать родную забыла. Водку я, разумеется, покупать не стала, привезла кое-что из еды и твердо решила больше не приезжать.
Может, я и плохая дочь, даже наверняка плохая, только нет больше моих сил все это терпеть. С детских лет терпела: и маменькины пьяные выкрутасы, и загребуще-похотливые лапы ее собутыльников, и побои. Терпела, пока не научилась сначала прятаться, а потом и отпор давать. С тех пор дочерних чувств во мне практически не осталось, а те, которые остались, даже нейтральными нельзя было назвать. Мир, в котором выросла, я ненавидела лютой ненавистью. Ненавидела, а сейчас вот за каким-то чертом в него вернулась.
– А кто у нас тут такой неторопливый? – Из слякотно-холодной темноты выплыли двое: один повыше, второй пониже, оба в черных куртках, коротко стриженные, с зажженными вонючими сигаретами. – А это у нас цыпочка. Залетная какая-то, не из местных.
То, что эти козлы как раз из местных, я поняла сразу. Такой уж у нас район специфический: местные тут сплошь гопота, и залетным цыпочкам здесь по темноте гулять опасно. На подобные вот непредвиденные случаи я всегда ношу с собой газовый баллончик – привычка, оставшаяся еще с боевой юности. Рука сама собой потянулась к сумочке… Черт! Сумочка-то не моя… И тело не мое, тренированное, к форс-мажорным обстоятельствам привычное. Тело слабое, от болезни еще не оправившееся. Значит, остается одно – бежать.
И я побежала, нелепо размахивая сумкой, оскальзываясь на каждом шагу, чертыхаясь и задыхаясь.
– Куда, коза?! – Гопники мне попались настырные, не желающие ни дня прожить без скотских своих развлечений. Они мчались за мной, улюлюкали и грозили вот-вот поймать.
А силы заканчивались просто катастрофически, и в висках стучало громко, и сердце, казалось, того гляди выпрыгнет из груди, и под ноги я совсем не смотрела. Потому и споткнулась, с размаху плюхнулась в ледяную лужу и закричала, большей частью от обиды, чем от страха.
– Добегалась! – Гопники замерли у края лужи, наверное, решая, стою ли я того, чтобы из-за меня мочить ноги.
Наверное, я казалась вполне привлекательной жертвой, или гопникам было совсем уж скучно этим промозглым вечером, но один из них все-таки сделал шаг в мою сторону. Придется, похоже, отбиваться. Но сначала надо попробовать поорать. На то, что кто-то придет мне на помощь, надежды мало, но ведь попытка – не пытка.
Я открыла было рот, чтобы закричать сакраментальное «помогите», когда в мизансцене произошли некоторые перемены: к двоим моим гопникам присоединился третий. Ну, не то чтобы присоединился, просто шел мимо и решил посмотреть, а что это такое интересное валяется посреди лужи?! Он остановился в метре от гопников, в темноте я не могла видеть его лица, но по огоньку зажженной сигареты поняла, что мужик росту не низкого. А еще любопытства немалого, коль не побоялся притормозить рядом с такой опасной компанией. Или не случайный прохожий, а дружок закадычный этих двух отморозков.
Увы, в самых худших подозрениях я не ошиблась: мужик оказался из своих, из местных. Значит, отбиваться придется от троих сразу. Было б еще чем. Рука пошарила в ледяной воде, наткнулась не то на камень, не то на осколок кирпича. Булыжник – оружие пролетариата. И мое, раз уж ничего другого не нашлось…
– А что это у вас тут? – Голос третьего показался мне смутно знакомым, наверное, с перепугу. Прохожий, нисколько не опасаясь гопников, подошел к самому краю лужи и присел на корточки. Огонек от сигареты завис в полуметре над землей. – А что у вас девушка в луже отмокает? Чай, не лето, замерзнуть можно, в луже-то.
– Так это, Вован, коза неместная. – Один из гопников присел рядом с не видимым мне Вованом. – А ты чего к нам? Соскучился?
– Соскучился, к родителям заезжал. – Сигаретный огонек очертил в темноте дугу, упал в лужу и зашипел.
А что это я, в самом деле, здесь расселась?! Не хватало мне ко всем прочим бедам еще и воспаление легких подцепить. Я поудобнее ухватила булыжник и встала на ноги.
– А мы тут это… – гопник сипло заржал, – козу неместную гоняем.
– И зачем, пусть бы шла себе?
Ишь, добрый какой выискался. Пусть бы шла себе! Нет бы даме помочь. Да ладно, сам не рвется в бой с хрупкой женщиной, и на том спасибо.
– Так не местная же! – возмутился второй гопник. – А раз не местная, так и не фиг тут лазить без мужика.
– Да, без мужика нынче никак, особенно тут…
Стоп, а ведь я знакома с этим третьим! Сразу бы узнала его, если бы не стресс.
– А я с мужиком! – Тут главное, чтобы голос не подвел, не сорвался на испуганный писк.
– И где твой мужик? – Не знаю, который из гопников это спросил, неважно. Важно, что в конце моего персонального тоннеля зажегся наконец свет.
– Вот он. – Я сделала шаг навстречу «своему мужику» и вцепилась в рукав его куртки. – Привет, Козырь!
– Привет! – Молодец, который на поверку оказался другом детства Вовкой Козыревым, не стал расспрашивать, кто я такая и по какому праву на нем висну. – А что это ты тут делаешь, посреди лужи?
– Гуляю. – Вот сейчас мне захотелось разреветься, так сильно захотелось, что аж в глазах защипало, и прижаться к Вовке, и зарыться носом в его шарф. Мой друг всегда носил шарфы, он был мерзляком, каких свет не видывал.
– Так что, Вован, это твоя коза, что ли? – в голосе гопника слышалось разочарование.
– Ну, вроде как моя. – Наверное, я слишком сильно к нему прижалась, потому что он отстранился, легонько так, но решительно. Может, чтобы я ему куртку не заляпала, а может, просто неприятно, когда чужая мокрая коза на шею вешается.
– Его, – заверила я гопников.
– Ну так это… шли бы вы отсюдова, пока мы не передумали. Сегодня день тяжелый – понедельник. Нам бы морду кому набить или вот… козу неместную погонять, а вы свои, вам морды бить как-то неправильно.
– Мы уходим. – Вовка потянул меня за рукав, подальше от лужи и разочарованной гопоты. – Пока, пацаны!
Пацаны буркнули что-то неразборчивое, и две тени – одна повыше, вторая пониже – растворились в темноте.
– Ну, рассказывай, коза, из каких мест ты такая прискакала и откуда знаешь, как меня зовут! – Вовка подтащил меня к единственному на весь район фонарю и встряхнул за плечи.
А он изменился. Сколько я его не видела? Наверное, больше года. Последний раз мы встретились совершенно случайно на какой-то презентации в одном модном клубе. Я была с Вадимом, да и Вовка, помнится, тоже не скучал. Он показался мне тогда таким забавным: привычно взъерошенный, с волосами этими своими рыжими, с ухмылочкой привычно-ироничной, в привычных вытертых джинсах. В одной руке он держал бокал чего-то горячительного, а второй обнимал за тонкую талию белокурую нимфетку. Они славно смотрелись, Вовка и эта нимфетка. Я за них тогда даже порадовалась. Порадовалась и немного взгрустнула, потому что Вовка был единственным лучом света в темном царстве моего прошлого. И этот луч теперь озарял не мою дорожку. Не то чтобы я думала о нем каждый божий день, но вспоминала довольно часто и звонила ему не реже раза в месяц, и поздравляла со всеми праздниками, потому что луч света и единственный настоящий друг.
И вот сейчас настоящий друг держит меня за шкирку, обзывает козой и хочет знать, откуда я взялась. А у самого взгляд холодный-холодный и шарфа на шее нет. Не было раньше у Вовки Козырева такого взгляда, а без шарфа мой друг в холодную погоду и носа из дома не показывал. Что же с Вовкой случилось?
– Эй! – Он встряхнул меня так сильно, что очки слетели на землю. Слетели и, похоже, треснули, и лицо его сразу стало нечетким, почти прежним. Без очков, пожалуй, лучше, есть иллюзия того, что ничего не изменилось. – Ну, что ты молчишь? Язык от страха проглотила? Да не бойся, все самое страшное с тобой уже случилось. Вон промокла до нитки.
– Да. – Я подняла очки, сунула их в карман пальто и зябко поежилась – холодно, черт возьми. – Спасибо, что вмешался.
– Ерунда. – Продолжая одной рукой удерживать меня за шиворот, второй Вовка зажег сигарету. Странно, он же не курил никогда. – Ну, куда тебя теперь такую мокрую?
– К себе. – Сердце испуганно замерло, но слово – не воробей, и я решилась: – Козырев, возьми меня к себе. Хотя бы на этот вечер.
Он же добрый, в детстве он всех блудных котов в дом тащил, и голубей с перебитыми крыльями, и меня, когда от очередного маменькиного дружка пряталась. Неужто сейчас бросит бедную девушку в беде?
– А зачем ты мне? – Лица коснулось щекотное облачко дыма, и мне самой вдруг захотелось закурить. – И откуда ты меня знаешь?