Вовка посмотрел. Он смотрел долго-долго: сначала на лицо, потом на руки, а потом обернулся ко мне. Во взгляде его было именно то, чего я боялась больше всего, – неверие. Я понимающе улыбнулась и шагнула к выходу из палаты. Ну, нет так нет. Я хотя бы попробовала.
– Куда? – Он поймал меня за руку и подтянул обратно.
– Туда, – я кивнула на дверь.
– Подожди еще секунду.
Вовка склонился над моим не моим телом, и в этот момент я отчаянно захотела, чтобы оно продемонстрировало что-нибудь, хоть бы глаза открыло, чтобы он мне поверил. Но тело так и осталось лежать истуканом. Зато Вовка не сплоховал, потянул за вырез больничной сорочки, не жалеючи потянул, так, что полгруди оголил, и уставился на цепочку. Я помимо воли подошла поближе, заглянула ему через плечо. Так и есть – цепочка медленно и неуклонно превращалась в паутину, и сейчас она выглядела чуть иначе, чем в первый раз. Мы вздохнули синхронно: я облегченно, Вовка удивленно.
– Дай-ка. – Он больно сжал мою руку, поддернул вверх рукав и тихо присвистнул. Моя паутина была точной копией той, что я видела секунду назад.
– Видишь? – шепотом спросила я, невольно отодвигаясь подальше от своего чужого тела.
– Да. – Он кивнул, отпустил мою руку и просунул указательный палец под цепочку. – Любопытная вещица. А что, если мы ее…
Договорить он не успел. Палата вдруг наполнилась едва различимым для уха, но зато остро ощутимым нервными окончаниями звуком. Не звуком даже, а вибрацией. Я замерла, прислушиваясь к тому, как мое нынешнее тело входит в резонанс с этой вибрацией, изменяя мне, своей новой хозяйке. На сей раз я даже закричать не смогла, сил хватило лишь на то, чтобы оттолкнуть от цепочки Вовкину руку. А потом все погасло…
…Я пришла в себя под аккомпанемент чьего-то испуганного причитания и глухого Вовкиного голоса. Кто-то гладил меня по лицу, звал по имени.
– Все, я пошла за врачом! – Причитания резко оборвались, надо мной что-то зашуршало. – Кто знает, отчего ваша знакомая сознание потеряла. Может, у нее проблемы какие…
– У меня нет проблем. – Мой собственный голос тоже звучал глухо, наверное, оттого, что во рту была сушь несусветная. – Мне бы только воды попить.
– Очухалась?! – В нынешнем своем разобранном состоянии я так и не поняла, рад Вовка этому факту или нет.
– Очухалась. – Попытка принять вертикальное положение отозвалась в голове набатным звоном, и я поморщилась.
– Ева, – встревожился Вовка, – опять?
– Что – опять? – тут же насторожилась медсестра.
– Нормально все. – Я отважилась наконец открыть глаза. – Просто голова немного закружилась. Перебрали мы с тобой вчера, Козырев, – проговорила я с упреком, – вот и последствия. Ну, мы, пожалуй, пойдем. – Я перевела взгляд на медсестру. – Не будем отвлекать вас от работы.
– Идите, – сказала та едва ли не с облегчением, – и со спиртным поосторожнее. Это ж самоубийство – после того, что с вами произошло, еще и пить. Вас же Валентин Иосифович предупреждал, – добавила она назидательно.
– Да, самоубийство. – Я встала на ноги. Не без Вовкиной помощи, надо сказать, и, придерживаясь за стену, побрела к выходу. – Всего доброго.
Не стану оборачиваться и на свое бывшее тело смотреть. Насмотрелась, хватит…
– Ну, каков вердикт? – поинтересовалась я, усаживаясь в Вовкину машину. – Не веришь?
Он долго молчал. Сначала рылся в бардачке в поисках сигарет, потом закуривал, возился с ключом зажигания и только потом заговорил:
– Когда ты упала, он засветился.
– Кто?
– Паук на цепочке. – Вовка закусил губу, от этого струйка дыма получилась кособокой. – Тебе больно было, да? – спросил он, всматриваясь в мое лицо. – Когда я попробовал снять эту… паутину? Ты потому меня оттолкнула?
Больно? Я задумалась. Да, мне было больно, но оттолкнула я его не поэтому. Я оттолкнула его, потому что поняла, что как только он снимет паутину, моему земному существованию придет конец. Непонятно, откуда пришли ко мне эти знания, но я не сомневалась в них ни секунды.
– В ней все дело, в паутине, – сказал Вовка, так и не дождавшись ответа. – Ева, я же тебе говорил, что брать чужое нехорошо.
– Было дело, – я не стала отпираться, – но теперь уж что? Взяла и взяла.
– Вы теперь как-то связаны.
– Кто?
– Ты и та, другая девушка, хозяйка цепочки.
– Я даже знаю, как мы с ней связаны, – усмехнулась я. – Скованы одной цепью…
– Может, и так, – Вовка потер подбородок, загасил сигарету.
– Значит, ты мне веришь? – уточнила я на всякий случай.
– Тебе? – Он посмотрел на меня изучающе. – Скажем так, я верю своим глазам и вижу, что происходит что-то не совсем обычное.
– Я бы сказала, совсем необычное. Такое, что даже я не знаю, как дальше жить. Вот ты, Козырев, представляешь, чтобы я этого не знала?
– Не представляю.
– А я вот не знаю. Я даже не могу сообразить, с какого конца мне за все это браться. – Я посмотрела на часы. – И домочадцы мои новообретенные небось уже бьют во все колокола. Наследница миллионов пропала, дома не ночевала. Они, наверное, уже в милицию заявили. Меня, поди, по всей Москве с собаками ищут. Слушай, Вовка, – я легонько тронула его за рукав куртки, – будь другом, подбрось меня к моему новому дому.
– Я-то подброшу. – Он вывел машину с больничной стоянки. – А ты дальше что делать будешь? Как планируешь со всем этим разбираться?
– Я же сказала, что не знаю. Сегодня день буду отсыпаться, а завтра решать. Пороюсь в документах своей предшественницы, может, найду какую информацию о цепочке. Есть информация, как ты думаешь? – Я с надеждой посмотрела на Вовку.
Он не ответил, покивал каким-то своим мыслям, а потом решительно сказал:
– Я останусь с тобой.
– Интересное кино! И как я тебя представлю своей семейке? – Вообще-то Вовкина идея мне очень понравилась, но некстати проснувшаяся совесть твердила, что с собственными проблемами я должна разбираться самостоятельно и не впутывать в это дело Козырева.
– Ты же водилу своего уволила? – спросил Вовка, лихо обгоняя под завязку набитый рейсовый автобус. – Ну вот, скажешь, что ездила в агентство, договаривалась насчет нового водителя.
– А ты, стало быть, новый водитель и есть? – Вовкина идея меня прямо-таки восхитила.
– Стало быть. – Он кивнул, не глядя в мою сторону.
– Значит, наняла я себе нового водилу и решила остаться у него на ночь, провести тест-драйв. – Я потерла уставшие глаза. Надо бы линзы заказать, тяжело все время щуриться.
– Про ночь можешь вообще ничего не говорить. Или скажи, что не помнишь. У тебя ж амнезия, тебе позволительно.
– Если я скажу, что не помню, они меня в психушку упрячут, чтоб вспомнила. Они у меня страсть какие заботливые!
– Значит, ничего не говори. С какой стати ты должна перед ними отчитываться? Скажи, дела возникли неотложные.
– Знаешь, – я скосила взгляд на Вовку, – насколько я успела изучить ситуацию, предшественница моя была всем кругом должна и перед всеми отчитывалась. Мое излишне строптивое поведение и так уже вызывает подозрения.
– У кого?
– Ну, у экономки моей, Раисы. Она говорит, что я очень сильно изменилась после комы. Мачеха со своим братишкой-бездельником попробовали было меня шпынять, я отбилась, чем сильно их удивила.
– В каком смысле отбилась? – уточнил Вовка.
– В прямом – кулаками.
– Боевая ты, Ева-королева. – Он улыбнулся.
– Станешь тут боевой. – Я пожала плечами и тут же спросила: – Так ты считаешь, что не нужно мне им ничего объяснять?
– Конечно. – Он кивнул. – Пусть привыкают к переменам. У тебя, как я понимаю, есть замечательное объяснение всем странностям.
– Кома?
– Она самая. Главное, не переиграй.
– Знаешь, – я посмотрела на свои сжатые в кулаки руки, – мне вообще играть не хочется. Эта игра вредит моему здоровью. Вовка, а не может моя проблема как-нибудь сама собой рассосаться?
– Как это – сама собой? – Он бросил на меня угрюмый взгляд. – Ты теперь до конца дней своих планируешь проходить в чужой шкуре и прожить чужую жизнь?
– Я понимаю, шкура не так чтобы очень красивая, моя прежняя была поинтереснее, а вот жизнь очень даже ничего, если все правильно обустро…
– А она? – не дал мне договорить Вовка. – Ты согласна жить чужой жизнью, а что будет с ней?
– Пусть берет мою. – Я сжала кулаки так сильно, что занемели пальцы. – Может, ей повезет. Если она не будет такой рохлей, а немного поднапряжется, перед ней тоже откроется резная дверца. Я же смогла!
– Ева, не все такие, как ты.
– Какие такие?
– Вот такие… не рохли.
– Считаешь, я должна переживать за всех, у кого что-то там не сложилось? – зло спросила я. – Козырев, мне бы со своими собственными проблемами разобраться. И плевать мне на какого-то там непристроенного призрака! Ясно тебе?
Он ничего не ответил, уставился на дорогу. Вот и правильно! Пусть помолчит, если не понимает, каково это… то, что со мной произошло и продолжает происходить. В моем нынешнем положении не до благородства и сантиментов. Черт, как голова болит! Надо заехать в аптеку, купить что-нибудь, чтобы не мучиться.
В начале мая Андрей Сергеевич отбыл в Санкт-Петербург, а в середине июня вернулся. Папенька обмолвился, что князь Поддубский намеревается у нас обосноваться и уже приценивается к поместью недавно почившего графа Мельникова.
Замираю, не верю своему счастью. Или горю… Неважно, главное, что Андрей Сергеевич отныне будет рядом. Месяц без него показался мне пыткой, я даже альбом завела, как у Лизи, и стишки в него преглупые по ночам записывала собственного сочинения. А теперь, значит, воротился и намеревается обосноваться…
А Лизи переменилась. Нет больше равнодушной отрешенности, взгляд задумчивый, мечтательный. Мне ведомо, о ком она мечтает, и оттого не люблю ее еще сильнее, почти так же сильно, как мадам.
И мадам переменилась, повеселела, на папеньку более не бранится, нарядов новых себе и Лизи из Санкт-Петербурга заказала. И мне два платья. Не радуюсь, вижу в том насмешку, потому как знаю, что мои платья и наряды Лизи будут отличаться как день и ночь.