Ливин сделала паузу, но не для нагнетания трагизма или чтобы отогнать в сторону нахлынувшую вместе с воспоминаниями боль, а словно стараясь правильнее подобрать слова для рассказа:
— Крышу проломило. Одна из балок не выдержала и сломалась. Упала прямо на то место, где стоял отец. Но мама... Мама оказалась быстрее. Она сбила отца с ног и закрыла собой, приняв всю тяжесть обрушившейся кровли. Только я не сразу поняла, что странное существо, ощетинившееся костяными наростами, женщина, которую я знала ещё до своего появления на свет.
Представляю зрелище. Бр-р-р-р! Маленькому ребёнку не стоило бы видеть подобное. Вот только жизнь не страдает излишним великодушием, а может быть, попросту не умеет быть милосердной, за что мы несправедливо обвиняем её в жестокости.
— Отец остался жив в ту ночь, но его разум помутился. За мной приглядывали соседи, пока я не смогла сама вести хозяйство. Одна в доме с безумцем, целыми днями смотрящим в тёмный угол и вздрагивающим от каждого шороха. Ему не становилось ни хуже, ни лучше... Я надеялась, отец дотянет до моего совершеннолетия, мне удастся выйти замуж и тогда станет легче. Но надежда не сбылась. В канун дня рождения, когда мне должно было исполниться двенадцать, началось... то самое. Помню, я проснулась ночью от странного ощущения: казалось, что мои пальцы размягчились и не способны ничего удержать. Я открыла глаза, взглянула на свои руки и... закричала. Потому что ощущения не солгали. А наутро порог нашего дома переступила прекрасная женщина, окружённая шлейфом горячего воздуха. Она спросила, хочу ли я узнать себя или предпочту оставаться в неведении? Я понимала, это очень важный вопрос, наверное, самый важный в моей жизни. Возможно, будь жива мама и не случись того, что случилось, я бы выбрала второе. Но из памяти не желала стираться ночь бури, сломавшей вместе с кровлей две жизни. Потому я ответила: хочу знать.
— К тебе пришла Сэйдисс, верно?
Ливин послушно подняла подбородок, став похожей на ученицу, отвечающую урок:
— Да. Она рассказала мне о моём роде, о «белошвейках», о даре, который вручён мне происхождением. А потом спросила ещё раз: хочу ли я научиться управлять изменениями своего тела? Если не хочу, можно усыпить эту способность до конца жизни. Я думала очень долго. Дольше, чем способен двенадцатилетний ребёнок. Наверное, больше суток сидела, забившись в угол, обхватив колени и сжавшись в комочек. Я боялась прикасаться к тайне, но образ матери, в минуту опасности спасшей жизнь своего супруга, стоял перед моими глазами. И я поклялась себе, что должна научиться. Чтобы, если потребуется, быть способной защитить дорогого мне человека. Или просто человека... Неважно. На следующий день началось моё обучение.
— Тобой занималась лично Сэйдисс?
— Да, только она. Мой род, как я поняла из коротких упоминаний, обязан своим появлением кому-то из предков повелительницы, потому она не доверяет опеку над ним непосвящённым.
Ай-да матушка! Держит под рукой смертоноснейшее оружие из дозволенных законами[16], и никому ни слова! Любопытно, посвятили бы меня или нет? Скорее всего, Заклинательница оттягивала бы открытие тайны до последнего из возможных моментов, а если бы нашла достойного наследника семейных секретов, я так и жил бы, счастливый и обманутый.
— И сколько лет ты... училась?
— Три года. Потом настала пора закрепить полученные знания.
— Ты убивала?
— Да.
Она на удивление спокойно призналась, а я почувствовал неприятный привкус во рту. Подташнивает? Ещё чего не хватало! Такое поведение пристало девицам, а не... Впрочем, как раз девица не испытывает на свой счёт ни угрызений, ни сомнений, ни иных чувств.
Хочется спросить: «Многих?», но, пожалуй, отправлю этот вопрос погулять. Так далеко, как только получится. Какая мне разница? Для меня важнее совсем другое.
— Ты... Сэйдисс приставила тебя ко мне?
Ливин помедлила с ответом, заставляя передумать множество неприятных мыслей. Но действительность превзошла фантазию:
— Она предложила сделку. Я выхожу замуж и забочусь о счастье своего супруга, как обычная женщина. Взамен повелительница обещала никогда не требовать от меня... услуг.
Вот оно что. Я, наивный, полагал, что девушка желает устроить свою жизнь по корыстным, но вполне понятным собственным соображениям, а она исполняла приказ. В точности и строгости, как вымуштрованный солдат. Сказано: будешь женой, значит, будешь. Сказано: осчастливь супруга, значит, выбивайся из сил, чтобы угодить тупому самодуру. И только посмей ослушаться!
— С моей матушкой ты свела дружбу уже потом?
— Да.
Что ж, у тебя неплохо получилось: Каула в восторге от будущей невестки. А как довольна должна была быть Сейдисс, когда узнала об успехах своей подопечной... Браво! Хитрая змейка ходов продумана и исполнена выше всяческих похвал. Но женщины-стратеги не учли одной крохотной детали. Мужского упрямства. Моего упрямства.
— Но почему ты сбежала из дома? Не из-за поцелуя же!
Прозрачно-зелёные глаза спрятались под опущенными веками.
— Именно из-за него. Я почувствовала опасность, грозящую тебе. И поняла, что кроме меня никто не сможет её устранить.
— Почувствовала?
— Гаккар. Его запах был на тебе ещё раньше. А когда я увидела... У меня было очень мало времени.
— Поясни.
— Чтобы подготовиться к изменениям, необходимо несколько часов: только тогда можно будет уверенно управлять телом. Моя мать... ей некогда было готовиться. Она смогла измениться, но вынуждена была отдать ради этого больше, чем безопасно для жизни. А мне не было дозволено рисковать.
Действительно, уместен ли тут риск? Не справишься с заданием, по голове не погладят. А если жениха проглядишь, и вовсе... Отправят следом. В мир иной.
— Но зачем было нападать на патруль?
— Я не знала, что произошло. Тебя захватили и куда-то вели... Я должна была защитить.
Угу. Защитила. А то, что трое невинных... Скажем, почти невинных людей умерли — это чепуха, не стоящая воспоминаний?
— Когда ты попросил... ранить тебя, мне было страшно. Очень страшно. Я десятки раз поражала мишени, ни на волосок не отклоняясь от указанной отметки, но в ту ночь впервые подумала, что могу промахнуться. И испугалась.
— И всё же попала в цель.
— Да. У меня не было выбора. Твой приказ повелительница поставила выше своих, и я должна была подчиниться.
— Любому приказу?
— Любому.
Она, второй раз за весь разговор, позволила мне заглянуть в прозрачную зелень глаз. Спокойную зелень взгляда, принадлежащего человеку жёстких правил.
— Значит, тебе было велено меня защищать? Что же ты не явилась позапрошлой ночью на пустырь?
— Я была там.
— И не вмешалась?
— Не было нужды.
— Неужели?
— Тот, кому послушны Звери Хаоса, вряд ли нуждается в чьей-либо помощи.
Горечь. Каждое слово пропитано горечью. Неужели...
Точно! Она мнила себя единственно возможной охраной и подмогой, и вдруг смогла убедиться, что мне не нужны чужие силы: достаточно своей. Более чем достаточно. Представляю, как это оскорбительно, отчётливо сознавая собственную мощь и гордясь возложенными обязанностями, получить от ворот поворот, пусть ненамеренный и не прямо в лицо, но от того и более обидный. Всё-таки, одно дело, когда тебя тыкают мордочкой в твою никчёмность, и совсем другое, когда бряцают оружием, не зная о твоём присутствии: ведь тогда нет игры перед публикой, нет стремления куражиться и красоваться — есть только скупая и немногословная необходимость. Да, именно так. Думаю, если бы я подозревал присутствие «белошвейки» где-то рядом, вёл бы себя иначе. Возможно, даже позволил бы ей сделать первый ход, и неизвестно, чего больше испугались бы старшины: моей зверушки или костяных игл легендарного убийцы.
Мне очень хорошо знакомо чувство, волны которого плещутся в голосе Ливин. Я знаю, каково в один миг превратиться из властьпредержащего в пыль под ногами. Знаю, но не спешу утешать. Не спешу говорить: твоя помощь была очень важна для меня. Почему? Потому что на самом деле вмешательство девушки оказалось лишним. Подворья не напали бы на патруль. Если уж пробравшийся в лазарет наёмник не рискнул выпустить ни одной стрелы, магической или арбалетной, по предполагаемой «засаде», сомнений не остаётся: в покойную управу меня доставили бы целым и невредимым. И самое занятное, всё время нахождения там я оставался бы в безопасности. Наверное. Может быть.
Она действовала из лучших побуждений, исполняя приказ, но её усилия оказались бессмысленны и напрасны. Всё, что они натворили, это раскрыли мне тайну, которую Ливин, уверен, предпочла бы хранить до самой смерти. Как нелепо! Почему мы, стараясь сделать доброе дело, приносим себе и миру только вред? Зато, искренне отдаваясь злу, чувствуем настоящее удовлетворение? Несправедливо, верно? Но такова жизнь. Справившись с волнениями и не покинув мэнора, «белошвейка» добилась бы поставленной перед ней цели. Но получилось наоборот: именно стремление ускорить ход событий и устранить препятствия свело все уже имеющиеся достижения на нет...
О чём думает печальная молодая девушка, прячущая все чувства под маской спокойствия и терпеливо ожидающая развязки? Думает, что Сэйдисс выразит недовольство, узнав о постигшей её посланницу неудаче. Думает, какую кару получит от повелительницы. Думает, что всё было напрасно, и не стоило даже затевать глупую игру: следовало сразу и во всём признаться... Думает о многом. Но вряд ли хоть крупица её мыслей сейчас отдана сожалениям о несостоявшемся соединении судеб. Впрочем, я тоже не переживаю. О чём жалеть? О чудовище, от которого волей случая легко и просто избавился? Не вижу мало-мальски весомой причины. Делить постель с женщиной, способной изменяться, чтобы убивать? Хм. Безопаснее затащить под одеяло Хиса: уж с ним можно быть уверенным, что дурной сон не прорастёт костяными иглами[17]