— Не знаю.
— Ах да, конечно! Что ж, попробуем определить на глаз. А вы сами как думаете? По-моему, тридцать один, от силы тридцать два. Какой возраст вас больше устроит?
Она заулыбалась.
— А когда у меня день рождения?
— Ну, скажем, сегодня! А почему бы и нет? Неужели такой праздник можно отметить лучше, чем здесь? Сегодня, тридцатого июня, вам исполняется тридцать один год, и мы с вами отмечаем это событие. — Он вновь наполнил вином бокалы. — Итак, за эти годы! Вы любили, ненавидели, боялись, терялись в догадках, а может, испытали и еще что-то, о чем хотели бы навсегда забыть, и все это сейчас в вас, внутри, и ждет своей очереди. Так старые вещи лежат на чердаке в пыли и шепотом поверяют друг другу свои тайны. Ведь все, что было в прошлом, обычно собирают и уносят или задвигают куда-нибудь подальше, чтобы нашлось место новому. Но вот налетел ветер, даже ураган или произошло землетрясение, и вещи на чердаке вдруг пришли в движение: одни оказались наверху и являются нам сами, за другими мы протягиваем руку и извлекаем на свет Божий…
— Но я не могу! Разве вы не понимаете? Я ничего не могу найти…
— Вижу и понимаю. Но мне кажется, что со временем все будет в порядке.
— Почему?
— Потому что вы молоды и полны сил. Потому что никак не хотите примириться с тем, что произошло, не даете волю слезам и не опускаете руки. Потому что вы уже кое-что вспомнили. А еще потому, что вы верите в гномов и эльфов.
— Да, и в волшебство.
Они с улыбкой переглянулись. В рощице, где они сидели, было тихо. Листья деревьев поникли, и птицы затихли, словно погрузились в сон, не выдержав полуденного зноя. Царство тишины не нарушали человеческие голоса или звуки с фермы. Стефани надкусила хрустящую корку хлеба, и прохладный, мягкий сыр растаял на языке; «шабли» приятно холодило и щекотало горло. Во всех ее движениях сквозила задумчивость, даже мечтательность. Молча она смотрела, как Леон рисует ее, и карандаш еле слышно шуршал по плотной бумаге. Ей нравилось, как он выглядит: коротко стриженные белокурые волосы, почти белые на фоне загара, худое, мускулистое тело. Сейчас оно было слегка напряжено, словно все чувства Леона обострились и вся энергия расходуется на движение пальцев, быстро и уверенно мелькающих над листом бумаги. На голубой рубашке выступили пятна пота, губы изогнулись в слабой полуулыбке, зеленые глаза смотрели на бумагу…
Вскинув голову, он поймал на себе ее взгляд, и они замерли, глядя друг на друга. Я словно во сне, и я вижу свою мечту, подумалось Стефани. Ведь то, что она видела его и хотела бы видеть его всегда, казалось ей совершенно естественным.
Леон не шевельнулся, но ей показалось, что он протянул руку.
— Если позволите, я хотел бы помочь вам обрести прошлое.
— Да. — Она протянула ему руку, и он сжал ее. Вот мое место. Здесь и нигде больше.
Сцепив пальцы рук, они сидели так, словно в оцепенении, довольно долго. Блокнот для эскизов Леона был отброшен в сторону. В неподвижном воздухе повис полуденный зной; влажные травы касались голых ног Стефани, струйка пота потекла по ее щеке. Тревога последних месяцев вдруг прошла. Мысли Стефани перепутались, дыхание стало ровнее, свободнее. На руке, в том месте, где ее крепко держал Леон, пульсировала крохотная жилка.
Спустя некоторое время он чуть пошевелился и прервал молчание.
— Я был неискренен с вами. На самом деле мне хочется знать о вашем замужестве.
Сердце Стефани забилось так сильно, словно она шла по ровному месту, а потом, не заметив ступеньки лестницы, ведущей вниз, оступилась и чуть не упала. Мне в жизни столько раз приходится начинать все сначала. Вот и сейчас то же самое.
Однако она не знала, с чего начать. Пауза затягивалась.
— Вы не помните того, как выходили за него замуж, — наконец произнес Леон. — И того, что собирались жить с ним дальше; как добрались до берега после взрыва. Но вы помните хоть что-нибудь из того, что говорили врачи в больнице? Вы говорили с ними о Максе? Или о своем браке?
— Не помню. Помню только, что всю одежду мне покупал Макс, и всегда именно то, что нужно по цвету и по размеру. Он неотлучно был со мной, пока я не стала поправляться. Затем снова занялся делами своей компании и стал часто ездить в командировки. Потом Робер купил дом в Кавайоне, а Макс обставил его мебелью, которая раньше хранилась где-то, и украсил произведениями искусства из своей коллекции. Он говорил, что ваша картина, на которой изображены Малые Альпы, у него уже около десяти лет, и что он купил ее в галерее Роан, в Париже.
— Да, это написано мною примерно в это время. Тогда в галерее как раз была моя первая выставка. С тех пор я там регулярно выставляюсь.
— В Париже? Но у нас в магазине тоже есть ваши картины.
— Я делаю это только ради Жаклин, и у нее их всего несколько. Большую часть я отсылаю в галерею Роан. Но вы рассказывали о том, что на виду. А мне хочется знать то, о чем обычно не принято говорить.
— Понятно. — Она удивилась своему порыву искренности и поймала себя на мысли, что рассказывать о себе намного легче, чем она думала. — Я не люблю его. Пыталась полюбить, но нас разделяет такая пропасть из-за того, что мы не знаем ничего друг о друге… То есть, мне кажется, он знает куда больше о моей прошлой жизни, чем говорит, но не могу доказать это, не могу проверить — правда это или ложь. Я это чувствую настолько сильно, что я не могу не верить себе. Но когда он говорит, что любит меня, я верю ему, он очень добр ко мне. Он многое мне разрешает, хотя предпочел бы, чтобы я, скажем, не работала в магазине Жаклин или не училась готовить вместе с Робером…
— А почему бы вам не делать так, как ему хочется?
— Не знаю. Он ведь, с другой стороны, терпеть не может женщин, которые весь день нежатся в шезлонгах, поглощая шоколадные конфеты и мурлыча французские песенки о любви!
Леон рассмеялся.
— Какая очаровательная картина! Он что, сам говорил вам, что этого не хочет?
— Нет, я сама как-то спросила его, не к этому ли он стремится. Ему тоже такой ответ показался забавным, но он так и не сказал мне, что плохого в моей работе в магазине у Жаклин или учебе у Робера. Но ему нравится, что я сейчас что-то переставляю и меняю в доме, что делаю в нем для себя мастерскую.
— Это потому, что, занимаясь этим, вы чувствуете, что вы дома.
— Да. А еще потому… что это крепче меня к нему привязывает.
— А вы что, давали ему повод усомниться в вашей привязанности?
— У него нет никаких поводов считать так. Я ведь никуда от него не могу деться.
Леон еще крепче сжал ее руку. Она покачала головой.
— И меня это угнетает, а не радует. Я обязана ему всем: он спас меня от смерти, дал мне дом, возможность начать сначала полноценную жизнь, подружиться с Робером… Если бы не он, у меня бы ничего не было.
— Но вы же считаете, что он вам лжет.
— Ах… это слишком сильно сказано. Я не знаю. Просто я ни в чем не уверена, живя вместе с Максом. Знаете, он мне нравится, у нас добрые, товарищеские отношения, я всегда могу на него положиться. Когда мне страшно или одиноко, он успокаивает меня! Но в его поведении есть что-то такое, что говорит мне об опасности или об опасных людях… а может, и о том и о другом сразу. Знаю, это звучит глупо, знаю, что он, наверное, удивится, если я скажу ему об этом. Но у меня это ощущение не проходит, хотя я во всем завишу от него.
Она помедлила.
— И я не могу себе представить, что когда-нибудь смогу относиться к нему иначе.
Вместо ответа Леон глубоко вздохнул.
— И что же вы будете делать?
— Не знаю. Думала уйти от него, но слишком многое держит… Я не хочу причинять ему боль, ведь он не сделал ничего плохого. И еще мне страшно. Я ведь так мало знаю, не знаю даже, с чего начать, если останусь одна. Правда, теперь у меня есть работа, и вскоре можно будет подумать об этом более серьезно. Но не сейчас. И вот еще что…
Она посмотрела на их сплетенные пальцы и добавила очень тихо:
— Я не хочу менять свою зависимость от Макса на зависимость от кого-то еще. Одного покровителя на другого.
— Да, пожалуй, не стоит. Вам это действительно ни к чему. Но если мы будем вместе, вдвоем?..
Подняв голову, она посмотрела на него и медленно, лукаво улыбнулась.
— А вы хотите стать моим покровителем?
— Нет. Впрочем, готов им быть, если в этом возникнет необходимость.
Вот это мне нравится, подумала Стефани. Нравится, что он улавливает разницу. Глубоко вздохнув, она устремилась навстречу будущему.
— Я хочу быть вместе с тобой.
— Тогда мы будем вместе. Будем вместе узнавать то, что еще не знаем, и вместе возвращать твою память. — Как торжественно, словно клятва, подумала Стефани, глядя на переплетенные пальцы рук.
Помедлив мгновение, Леон сказал:
— Я уже несколько месяцев живу с одной женщиной. Мы расстанемся, как только я объясню ей все.
— Я не прошу тебя об этом. И я не…
— Ты не собираешься уходить от Макса. Но если бы я стал поддерживать с ней прежние отношения, это было бы некрасиво. Мы не любим друг друга, мы близкие друзья, и я всегда был с ней честен.
— Жаклин то же самое говорила о своем мужчине. Звучит так просто…
Он с любопытством посмотрел на нее.
— А она не сказала тебе, как этого мужчину зовут?
— Нет, она сказала только, что у нее с ним добрые… — Стефани пристально посмотрела на него, и у нее перехватило дыхание. — Нет. Не может быть. Леон, этого не может быть!
— Почему? — тихо ответил он. — Я же говорил тебе, что мои картины оказались в магазине по ее просьбе. Мы уже давно помогаем друг другу. А около года назад у нас в жизни был такой период, когда и ей и мне нужна была товарищеская поддержка. Нам не нужна была любовь, мы нуждались в тепле и утешении, именно это и давали друг другу. Знаешь, она замечательная женщина и очень хороший друг.
— Она и мне стала другом. Она дала мне работу, каждый день учит меня чему-то новому, мы с ней разговариваем… обо всем. Я не могу делать ей больно, причинить ей столько страданий.