«Попался! – в отчаянии подумал Семеныч. – Как муха, право слово…»
Он еще для порядка попробовал вырваться, но все тщетно. Ловушка – а в том, что это именно ловушка, умудренный горьким опытом профессор Сахарнов, не сомневался – держала цепко. Попавшемуся оставалось только ждать развития событий в смутной надежде, что найдется какой-нибудь выход. Хотя какой там выход… В любой момент может припереться хозяин ловчей сети и…
Семеныч пожалел, что бросил стамеску, когда выбежал из мастерской. И тут же рассмеялся. Старый остолоп. Нашел о чем сожалеть! О заточенной железке, которая валяется сейчас среди обугленных развалин за десятки, если не сотни световых лет от этой паутины, раскинутой в дебрях чужого леса. Нет, от судьбы не уйдешь… Надо было остаться рядом со стамеской, а не прыгать за тридевять миров, чтобы кончить дни в желудке какой-нибудь прожорливой твари.
Отсмеявшись, бывший профессор попытался осмотреться, насколько позволяла сделать вязкая ловушка. Если верить туманному лунному свету и черным теням, его, Семеныча, угораздило сорваться с обрыва в широкую расщелину и, видимо, – угодить в прикрепленную к противоположной стене расщелины ловчую паутину. Может, это была и не паутина вовсе, но ведь не в названии дело. Над обрывом кренились стволы бамбука, размахивая метелками крон. Сиял полосатый диск Луны.
От нечего делать Семеныч принялся наблюдать за другими ее спутниками, которые отсюда были отчетливо различимы. Самый крупный, похожий на покрытый плесенью грейпфрут, медленно смещался к краю лунного диска. Видимо, этот спутник был ближе всех к Подлунному миру. Чуть выше него, а значит, и дальше, довольно бодро катился серебристый мячик, густо покрытый оспинками кратеров. А еще дальше виднелся похожий на обглоданный ноготь желтушный полумесяц.
Как всякий образованный человек, Семеныч был наслышан о современных астрономических концепциях. И его не слишком удивляло, что спутник газового гиганта имеет кислородную атмосферу и покрыт растительностью. Астрономы на Земле писали бы кипятком от радости, если бы узнали о существовании Подлунного мира. Однако оборванному, грязному, нашпигованному болячками, давно не жравшему бродяге, к тому же – вляпавшемуся в какую-то дрянь и наверняка обреченному, – от этого астрономического открытия никакой радости. Единственное, чего Сахарнов хотел сейчас, это чтобы все это поскорее кончилось.
От усталости ломило все тело, ныли ожоги, полученные еще под Чертовым Коромыслом, и ссадины, приобретенные уже здесь. Профессор ворочался в паутине, которая из-за этого лишь сильнее раскачивалась над пустотой. В какой-то миг Семенычу показалась даже, что клейкие и такие слабые с виду нити вот-вот оборвутся, и он окончит свои дни на дне пропасти. Но видимо, запас прочности у паутины был велик. Старого неудачника лишь основательно приложило о каменистый обрыв, добавив еще пару синяков.
Убедившись в бесполезности этой жалкой попытки, профессор перестал дергаться. Ловушка плавно раскачивалась над бездной, амплитуда ее колебаний становилась все у́же, пока, наконец, потенциальная жертва не замерла в неудобной позе человека, подвешенного за ноги.
Неземная ночь продолжалась. Все так же неподвижно нависал над лесом гигантский щит Луны, лишь черные тени спутников оживляли его жемчужно-серую выпуклость. Шептали под ветром колоски бамбука. Стрекотали невидимые насекомые. Вряд ли Подлунный мир был добрым, но Семеныч не мог не признать, что красоты этому миру не занимать. Выбраться бы из этой проклятой паутины, тогда, может, удалось бы найти пристанище и пищу, а там – чем дьявол не шутит – встретить таких же бедолаг, как он сам. Ведь фаг редко перебрасывает людей поодиночке.
Усталость брала свое. Незаметно для себя профессор Сахарнов задремал, слегка покачиваясь над пропастью, словно младенец в люльке. Странная шестикрылая тень стремительно пересекла лунный диск, но Семеныч ее не увидел. Ему снилась зимняя Москва. Сосульки на проводах. Буксующие в снежном месиве автомобили на проспекте Вернадского. Елочные огни в окнах жилых домов. Детский смех, звенящий над ледяными горками. И льнущие к темным стеклам снежинки.
3
Профессор проснулся от дикого вопля.
Ночь закончилась. Сквозь стволы растущих на противоположном обрыве деревьев пробивались горячие оранжевые лучи. Щит Луны остался на месте, но потускнел, словно подтаял в голубых водах утреннего неба. Все тело Семеныча затекло, он принялся осторожно потягиваться, чтобы немного разогнать кровь. Положение его по-прежнему оставалось плачевным, но, как ни странно, это радостное солнечное утро внушало надежду.
Правда, долго любоваться красотами пробуждающейся инопланетной природы Сахарнову не пришлось. Огромная тень накрыла ловушку и съежившегося в ней старика – прибыл хозяин ловчей сети. Зеленое, с голубоватым отливом, покрытое то ли коротким пером, то ли длинной чешуей брюхо нависло над Семенычем. Хлопали громадные, как паруса, расчерченные алыми зигзагами серые крылья – тварь пыталась удержаться на узком скалистом уступе и одновременно сорвать с него паутинную авоську с добычей.
– Пшла! – заорал Семеныч. – Пшла, гадина!
Тварь вытянула длинную, в складках, шею и издала сиплый вопль. Похожий на тот, что разбудил профессора. Глядя на ее узкую, сплюснутую с боков голову, на влажную россыпь поблескивающих глаз, на кривые зубы, торчащие из пасти, Семеныч не сомневался в своей участи. Когти царапнули по скале. Тварь забила крыльями, поднялась в воздух, рванулась, сняла «авоську» и взмыла в вышину. У профессора перехватило дыхание. Он с детства боялся полетов, хотя летать приходилось. Но одно дело, когда сидишь в мягком кресле просторного салона, можно задернуть шторку на иллюминаторе, откинуться на спинку, закрыть глаза, другое – когда болтаешься в паутинной ловушке между небом и землей, а твой «самолет» – жуткая шестикрылая гадина, которая не слишком-то озабочена комфортом пассажира.
Страх перед полетом вышиб из профессорской головы недавние мысли о том, что поскорее бы все кончилось. Семеныч замер, боясь шелохнуться. Тяжко хлопая крыльями, тварь поднялась над лесом, но не высоко – над самыми кронами. Колоски оглушительно шелестели под ветром – зеленые волны ходили от горизонта до горизонта, и только красные скалы недвижно возвышались над ними, будто острова в море. Оставалось гадать, на какой из этих скал шестикрыл соберется, наконец, полакомиться свежим мясом.
«Чтобы ты отравился, гад…» – уныло думал Семеныч.
Шестикрыл продолжал полет. Море зелени все так же однообразно ложилось под его крылья. Скалистые островки он старательно огибал. Чувства Семеныча притупились. Страх уступил место томительному ожиданию, к которому примешивалась изрядная доля любопытства. В профессоре Сахарнове просыпался ученый. Он вновь обрел способность рассуждать логически.
Если бы шестикрыл хотел его просто съесть, зачем надо было так далеко тащить? Может, конечно, статься, что тварь несет его в свое гнездо, чтобы накормить птенцов, но не исключено, что цель у нее совершенно другая, не представимая вовсе.
Эти рассуждения приободрили Семеныча. Все-таки он не бессловесная тварь, и в случае чего способен за себя постоять. Прецеденты были…
Шестикрыл опять завопил. Профессор очнулся от своих мыслей. Как мог – осмотрелся. Местность изменилась. Скалистые острова в растительном море встречались все чаще, объединяясь в архипелаги. Бамбуковые заросли помельчали. В сплошном ковре их стали попадаться проплешины. Вдруг лес оборвался. Мелькнул складчатый уступ, и шестикрыл помчался над оранжевой пустынной долиной, изрезанной руслами высохших водных потоков.
Подлунный мир был существенно меньше Земли, и, видимо, за час-полтора полета можно было запросто оказаться в другом полушарии. Профессор обратил внимание, что бледный щит дневной Луны сместился ближе к горизонту и что на фоне лунного диска появилась черная туча, которая вскоре распалась на множество точек. Шестикрыл завопил еще пронзительнее, чем прежде, и ему откликнулись. Точки приближались. Стало видно, что это тоже летающие создания. Профессор приготовился к худшему.
Создания оказались собратьями шестикрыла. Они поначалу двигались встречным курсом, а потом дружно повернули в том же направлении, куда летела тварь, несущая Семеныча. Когда армада шестикрылов приблизилась, профессор с изумлением обнаружил, что каждый из них тащит по «авоське».
– Мать честная, – пробормотал Семеныч, пытаясь разобрать сквозь паутинные путы смутные силуэты других пленников.
Он представил, как фаги выбрасывают в здешние джунгли людей, арсианцев, птичников, нгенов, рептилоидов, и все они рано или поздно вляпываются в ловушки. А затем прилетают шестикрылы и уносят их… Куда? Своим птенцам на прокорм? Для совместного пиршества?..
– Эй! – выкрикнул профессор. – Есть кто живой? Отзовитесь!
Сквозь хлопанье множества крыльев и вопли шестикрылов Семеныч и сам себя едва расслышал, но он продолжал призывать товарищей по несчастью на всех языках, какие знал – на русском, английском, немецком, арсианском, языке леворуких нгенов. Он даже пытался воспроизвести кудахтанье птичников. Отклика Сахарнов не получил. Хотя силуэты в «авоськах» шевелились, значит, в них были живые. В конце концов Семеныч сорвал голос и замолчал. И в следующую минуту уже не сожалел об этом.
Два шестикрыла сблизились, едва не касаясь друг друга кончиками крыльев. Вывернув шею, Семеныч уставился на «соседа». В «авоське», что болталась под брюхом пегого с голубыми крыльями шестикрыла, сидело, скорчившись, невиданное создание. Профессор разглядел только торчащие под острым углом красные плечи, раздутую безволосую голову с выпуклыми, словно у лягушки, глазищами и пучком щупалец под подбородком. Если это и было разумное существо, оно явно не принадлежало к числу знакомых профессора Сахарнова.
Гигантская стая шестикрылых летунов еще долго неслась над пустыней. Семеныча уже терзало не любопытство, а голод и, что хуже всего, – жажда. Он впал в забытье. И очнулся только, когда дневной свет потускнел и красные лучи пролегли над сухими руслами, исчерченными длинными вечерними тенями. Неутомимые шестикрылы уже не мчались к горизонту, они плавно парили, кренясь на правое крыло. Сухими, почти невидящими глазами профессор всмотрелся в то, что находилось внизу.