Пасть бурого была настолько огромной, что, когда он ее раскрыл, Гаррелю показалось, будто голова хищника раскололась на две половины. Бурому хватило бы одного укуса, чтобы выпустить путнику кишки. Роговые наросты вдоль губ делали пасть похожей на клюв, на острый и тяжелый инструмент для убийства, которым одинаково удобно рвать плоть и дробить кости.
Гаррель метнулся обратно. По той же куче щебня, на которую едва смог взобраться. Прыгнул в снег, словно с пирса в воду.
Но бурый был проворней. Молниеносным движением он поймал Гарреля за ногу, стиснул ботинок зубами, словно тисками, затем швырнул бывшего модельера обратно на шоссе. Гаррель распластался на заснеженном асфальте. На сей раз он не смог даже закричать. Он лежал, уткнувшись лицом в снег, и ощущал, как дорожное полотно дрожит, отзываясь на тяжелую поступь бурого.
В маленьких глазенках зверя пылало торжество. Хищник запрокинул голову и хрипло затявкал. Затем пошел вокруг Гарреля, сметая снег сегментированным хвостом. Он намеревался всласть наиграться с жертвой, прежде чем прикончить ее.
Но что-то обеспокоило бурого, что-то перебило ему охоту играть с едой. Гаррель поднял голову и увидел, как трепещут ушные мембраны зверя, как подергиваются щелеобразные ноздри. Через несколько ударов сердца он понял, что асфальт дрожал не от поступи хищника. Со стороны долины приближался паромобиль. Было слышно, как пыхтит котел и как натужно рокочет двигатель.
Бурый оскалился, затем соскользнул с дороги. Заскрежетали когти по щебню. Раз-два, и зверь уже растворился во мгле.
Гаррелю повезло, что паромобиль карабкался по горной дороге на малом ходу. Иначе этот тяжеленный сипящий утюг на восьми колесах не оставил бы от беглеца мокрого места.
Гарреля заметили. Механик ударил по тормозам, тяжелая машина остановилась, едва не впечатав бывшего модельера форштевнем в асфальт. Из форсунок за колесами ударили струи пара. На какое-то время горячее дыхание машины согрело сердце гор.
Из кабины выпрыгнул жрец. Увидев следы бурого, он снова взобрался на подножку, что-то сказал механику. Затем спрыгнул на снег, только на этот раз в одной руке он сжимал ракетницу, а в другой – топор.
Жрец осторожно приблизился к Гаррелю, и тот узнал брата Юону.
– Улыбайся, твое второе рождение сегодня, – так поприветствовал Гарреля Треклятый.
– Улыбаюсь, – ответил Гаррель слабым голосом. – Но зло не дремлет…
– А вот это верно, – ухмыльнулся брат Юону. – Оно повсюду!
6
Когда Гаррель валялся в лазарете, страдая от жара, его навестил сам настоятель.
Старый жрец встал в дверях, скрестил руки на груди и какое-то время молча смотрел на неофита, пожевывая сухими чешуйчатыми губами. Гаррель беспомощно развел руками: говорить он не мог. Встать – тоже.
– Скажу, как арс арсу: я бы тебе не доверил даже вынести мой ночной горшок. Но, благодаря Шу-Аррелю, ты во второй раз оказался в обители. С такими знаками приходится считаться! – изрек настоятель и сразу же удалился, не посчитав нужным закрыть за собой дверь.
Гаррель снова развел руками, хотя этот жест демонстрировать было уже некому. Он попытался рассмеяться, но зашелся в мучительном кашле.
Брат Ксару словно специально дожидался, когда у Гарреля спадет жар. Как только провинившийся неофит пошел на поправку, жрец послал его, еще слабого и осипшего, в учебный корпус.
С тех пор большую часть времени Гаррель проводил в аудитории.
Сказать, что его ошеломил тот материал, который излагали жрецы-преподаватели, значило сильно приуменьшить реальное положение вещей.
Физика – не только разрешенная классическая механика. Основы электродинамики, радиофизики и атомной физики. Основы звездного счета – то, за что еще полсотни лет назад отправляли на железные рудники, не считаясь с сословным положением. Гаррель был удивлен, когда смог приблизительно представить объем накопленных знаний. Казалось бы, самые передовые науки объявлены богомерзкими и преданы гонениям, значит, не имея возможности развиваться, они обречены были зачахнуть. Но нет, физика и звездный счет развивались: жрецы располагали самыми свежими данными и по структуре атома, и по составу солнц.
Было не просто отойти от архаичного понятия «Сфера», в которое арсы с древних времен включали свой мир, а также все видимые небесные тела, и приучить себя мыслить более прогрессивными категориями. Гаррелю оказалось чуть легче, чем некоторым: он, по крайней мере, знал, что Арсиана – не центр Сферы, а относительно небольшая планета, которая обращается вокруг звездной пары. Иные неофиты свято верили, что в основе мироздания лежит Арсиана, другие же, когда речь заходила об электричестве или о других планетах и звездах, не могли совладать с приступами суеверного ужаса. Самых твердолобых жрецы переводили обратно в теплицы и на огороды; выбраковка продолжалась.
Гаррель быстро забыл о своей болезни. Он старался изо всех сил, но его гуманитарной подготовки и художественного образования не хватало, чтобы успешно усваивать сложный материал.
Зато ему легко давались языки.
Странные, причудливые, даже чужеродные, – едва ли кто-нибудь на Арсиане говорил на таких. Нген-таха, русский, английский… Гаррель испытывал удовольствие, разбирая хитросплетение абсолютно сумасшедшей, с его точки зрения, грамматики. Ему не нужны были усилия, чтобы запоминать новые вычурные слова. Когда другие зазубривали, Гаррелю требовалось лишь прочитать задание перед сном. И глядя на его достижения, жрецы-преподаватели снисходительно завышали оценки за решенные с ошибками задачи по физике.
Однажды на занятиях по звездному счету на Гарреля снизошло озарение.
– Галактика… галактика… – забормотал он, вертя перьевую ручку. – Это ведь не наше слово, да?
– Что ты имеешь в виду? – насупился брат Еиру – худой и высокий арс, похожий на вешалку, на которую накинули жреческий балахон. Его рассердило, что неофит позволил себе реплику с места.
– Я прошу прощения, – улыбнулся Гаррель. – Но «галактика» – это не арсианское слово, верно?
В глазах брата Еиру вспыхнуло пламя.
– Да, это слово мы позаимствовали из языка людей. И что? У нас сейчас основы звездного счета, а не сравнительное языкознание. А посему вопросы разрешаю задавать только по сути предмета!
Тогда Гаррель еще не знал, кто такие люди. Из контекста следовало, что так называют себя жители одной из Иных Сфер. А точнее – обитатели чужой планеты, находящейся вне обозримого с Арсианы космоса.
…Когда отсеялись тупицы и консервативные упрямцы, настоятель посчитал, что перед оставшимися неофитами можно приоткрыть завесу очередной тайны, хранимой орденом Шу-Арреля Раздосадованного. Старший жрец сам провел первое занятие с группой избранных. В лекционном зале, скудно освещенном утренним светом, он медленно расхаживал по сцене, сцепив руки за спиной. Настоятель не смотрел на учеников, чаще всего его взгляд был направлен в окно, за которым колыхалась серая завеса дождя. Гнусавый и монотонный голос жреца в другое время мог бы нагнать на слушателей сон… но то, что говорил настоятель, было важнее того, как он говорил. Поэтому каждый неофит слушал, ощущая нарастающее волнение.
– Зло пришло в Сферы, и это – не пустые слова, – начал настоятель. – Ключ, которым оно пользуется, – это богомерзкие науки. Арсиана однажды была на грани гибели, но своевременное вмешательство жрецов всех орденов Шу-Арреля позволило отсрочить катастрофу и небытие. Почему изучаем звездный счет и атомную физику мы, братья, и преподаем основы наук вам, – потому что вы должны знать природу нашего общего врага, – настоятель замолчал, пожевал губами, блики серого света лежали на его лице, словно карнавальная маска. – Мне известно, что среди вас есть те, кто сочувствовал запрещенному кружку электрорадикалов. Я склонен допустить, что здесь даже могут присутствовать участники бунтов. Шу-Аррель вам судья, и я не собираюсь обличать вас сейчас. Вы полагали, будто это преступление против арсианства – искусственно удерживать развитие нашей цивилизации на уровне паровых технологий. Вы не видели дальше своих роговых выростов. Даже я, духовное лицо, не могу не признать выгоды и удобств, которые повлекла бы за собой электрификация Ареалов. Безусловно, арсы обрели бы новые невиданные блага… но какова была бы цена этому всему? – Настоятель обвел взглядом затаивших дыхание неофитов. – Вселенная больна! – прозвучало раскатисто, с эхом. – Ее пожирает рак! Эта опухоль и есть то безликое, бездумное, всепоглощающее зло, которое грозит всем нам погибелью! Мы должны остановить распространение метастазов, должны искоренить погибель, вытравить ее зачатки… – Он подошел к окну, положил морщинистую руку на запотевшее стекло. – Не только Арсиану излечить, – проговорил старый жрец негромко, на так, что услышали все, – но каждую Сферу. Потому что Сферы – это сердца и легкие, кости и жилы Вселенной. Если мы оставим не излеченной хотя бы одну пораженную болезнью планету, то зло обязательно найдет способ, чтобы взять реванш… Вот поэтому вы здесь, – настоятель повернулся к неофитам. – Вам суждено стать мечами Шу-Арреля. Тяжелая судьба, страшная судьба, почетная судьба… – Он снова сделал паузу, снова пожевал губами, а потом вяло взмахнул рукой: – Шу-Аррель избрал вас и привел в обитель. Но это должно быть ваше осознанное решение – пройти через Иные Сферы – иначе ваша миссия обречена на провал. Вы должны отдавать отчет, на что идете, во имя чего идете и что с вами может в пути случиться.
Настоятель умолк. Неофиты глядели точно завороженные. Два десятка пар глаз пылали, отражая скупые лучи света, что просачивались сквозь дождевую завесу и мутное стекло.
– А теперь… – Настоятель подошел к двери и толкнул ее, из коридора дохнуло пахнущим лежалыми бумагами холодным воздухом. – Пусть выйдут те, кто считает, что не готов нести это бремя. На парах стоят две машины, и я отпущу на все стороны тех, кто хочет уйти.
Никто не шелохнулся.
Гаррель покосился на серый проем. Сквозняк звал злым шепотом бывшего модельера по имени, но тот уже знал цену свободы. И все же Гаррель почесал в сомнении роговые выросты. Вспомнился Сенатский парк, сладкий летний воздух, стайки самочек и их непринужденный променад вдоль тенистых аллей. Вспомнилось, как он сидел с планшетом на скамейке, делая набросок за наброском, а дуралей Харрель-Но вертелся рядом то со сладкой ватой, то с мороженым, то с газировкой. Вспомнились старые кварталы Первого Ареала, в которых пролетело детство. Дома, построенные два века назад, – карлики по сравнению с современными небоскребами, с въевшейся в стены и черепичные крыши угольной пылью.