— Ты звонишь, чтобы узнать о нем или чтоб поговорить со мной? — поинтересовался я.
— Я беспокоюсь, не натыкается ли он на предметы.
— Старается, но он еще не вполне освоился в новой квартире.
— Возможно, тебе следует отнести его к Гейбу Дэю.
— Архимед в отличном состоянии. Просто ему нужен еще день-другой, чтобы привыкнуть к обстановке. Как там Брюссель?
Джули была партнером в архитектурной консультатив-ной фирме. Она поехала в Брюссель предложить проект реконструкции кабинетов в здании Европарламента. Познакомились мы в прошлом году, как раз после того, как я вернулся к работе. Я расследовал исчезновение чипов и жестких дисков в компании, на которую работала ее фирма (дураку понятно, кражу осуществил кто-то из своих), и Джули пригласила меня выпить. Она была пылкой, из нее так и била энергия. Я держался тихо и неприметно. Некоторое время казалось, что мы совершенно случайная пара, двое несчастных, уставших от печального личного опыта, не желавших признавать, что оба любим, пока не стало слишком поздно…
— Брюссель великолепен. Не знаю, почему о нем так много шутят. Я попробовала ленч на Гран-пляс, там, где обычно питаются туристы. Пища была недурна, не говоря уж о знаменитых чипсах с майонезом. Но вовсе не обязательно есть их с майонезом. К ним подается небольшой бумажный стаканчик, и ты сам решаешь, уподобляться тебе мест-ным жителям или нет. Я уподобляться не стала. Затем вышла погулять по какому-то парку, прошла мимо дворца, а теперь я у себя в номере.
— И как там король?
— Короля я не видела. Зато нашла коммунистический магазинчик.
— Разве одно не противоречит другому?
— Там продают бюсты, брошюры и звукозаписи.
— Полный набор речей Ленина? Мао читает свои стихи? Саундтреки любимых вестернов Сталина?
— К несчастью, это музыка.
— И какую музыку слушают коммунисты?
— Не хеви-метал, это я точно могу сказать. Но такое же старье. Двенадцатитоновые штампованные мелодии. «Мюзик Конкрет». Очень миллениумно, — объявила она, зная, что я терпеть не могу этот неологизм. — А еще я нашла британский книжный магазин на длинной печальной улице возле отеля. Кстати, тут полно скверных ресторанов и убогих клубов.
— Полагаю, британские политики не читают на французском или на немецком.
— Равно как на валлонском или фламандском. Они покупают залежавшиеся романы Джеффри Арчера по жуткой цене и читают их, уединившись за столиками в дешевых пиццериях. И еще… Я видела сказочную свадебную процессию. Двадцать человек набилось в два открытых авто, треща хлопушками и дудя в свистки.
— Не очень-то по-бельгийски. Что случилось с прославленной бельгийской угрюмостью?
— Думаю, секрет в том, что никто не говорил бельгийцам об их ужасной репутации жутких зануд… Невеста была в игривом белом платье-мини и придерживала фату, потягивая шампанское из бутылки.
— А работа как?.. — чуть помедлив, спросил я.
— Все та же долбаная неопределенность… А ты что делал, Диксон?
— Да так… Навестил могилу бабушки. Читал газеты. Съел скромный ленч из салата и сухарей. Пробежался.
— А нога?
— Нога в порядке. Наверно, эта нога переживет меня. — Я постарался сказать это как можно небрежней. — А потом меня вызвали на работу.
— Как несправедливо! В выходной.
— Никого другого рядом не оказалось. Пит Рейд послал меня…
— Это тот Пит Рейд, который с моралью пещерного человека и бесконечными перерывами на ленч?
— Он самый.
— И тебя выбило из колеи это задание?
Я перенес трубку от правого уха к левому. Архимед наблюдал за мной. И Джули наблюдала. Через Архимеда. Через его глаза-камеры.
— Удовольствия было мало, — осторожно ответил я.
Я рассказал Джули о трупе девушки, о выпотрошенных компьютерах и веб-камерах…
— Я все упаковал и послал в Т12. Завтра техники займутся этим.
— И теперь ты размышляешь над убийством и пьешь пиво?
— Без пива никак. Здесь очень жарко.
— Расслабляешься, Диксон?
— Крыша уже потихоньку съезжает, — признался я.
— Из-за убийства? Все так скверно?
— Я не видел тела, но там было жутко. И интригующе. На какой-то миг я почувствовал, что опять занят настоящей полицейской работой.
Мы проговорили с полчаса.
Джули часто ездила в командировки: на день, на два, на неделю. Но мы не теряли друг друга. Звонки. Электронная почта. Она посылала мне снимки цифровой камерой, которая размерами не превышала мой большой палец, а интеллектом превосходила иную собаку. Мы говорили для того, чтобы говорить. Просто как добрые друзья. И тут мобильник запищал, сигнализируя, что на очереди еще один звонок. Ник Фрэнсис. Мы с Джули попрощались.
— Я хочу заказать тебе выпивку, дружище, — начал Ник.
— А что такое?
— Давай сперва угощу.
— Где обычно?
— Я там буду через полчаса.
Было восемь вечера. Воздух жаркий, настроение гнетущее. Рыбак уже сматывал удочки. Буквально сматывал. Лебеди уплыли куда-то на ночь. Я двумя глотками допил пиво, запер квартиру, вывел свой «мини» и покатил в Ислингтон.
Нашел уголок в баре «Голова» и купил пинту «Кроненбур-га». «Голова» летом популярна — здесь есть терраса, где можно посидеть под большими полотняными зонтами и понаблюдать, как люди слоняются по старому рынку. Мне в «Голове» нравилось, потому что там имелся большой старомодный квадрат центрального бара. Можно облокотиться и, потягивая пиво, поглядывать, что творится вокруг, как, собственно, и положено в приличных питейных заведениях.
Сегодня все было как обычно: народ из ближайших муниципальных домов по одну сторону бара; крепкий коктейль типов из медиа, торговцев антиквариатом и случайных посетителей — по другую. Джой Джонс, один из старейших завсегдатаев, собирал стаканы со столов, чем, как правило, зарабатывал две бесплатные порции. Эрни Митчелл, бывший грабитель банков, ныне более чем пенсионного возраста продавец кофе и круассанов у станции метро «Эйнджел», как обычно сидел у самой двери. Когда мы встретились взглядами, он коснулся двумя пальцами лба.
Ввалился Ник Фрэнсис, хлопнул меня по плечу, заказал «Кроненбург» взамен пинты, которую я почти прикончил, и бутылку мексиканского пива «Сол» для себя. Жуткий на вид парень, если не знать его поближе, со щетиной байкера (заметное усовершенствование после цыганской челки, зачесываемой назад, и болтающихся косичек, каковые он носил большую часть 1990-х, или же предшествовавшей им прически бедного белого афро, из-за которой его голова походила на разрезанный пополам гриб), с кольцами в ушах, в носу и у бровей, вертикальной полоской бороды под нижней губой, нагой грудью под безобразным черным кожаным жилетом и с черной татуировкой на обнаженных руках. На самом деле он застенчив, приветлив и мил, примерный супруг и гордый отец двух очаровательных дочурок, а говорит так тихо, что мне приходится, как правило, наклоняться к самому его лицу, чтобы что-то расслышать в шуме и гаме пивной.
— Обычная дрянь, — проронил Ник, когда я спросил его, как он поживает. Мы чокнулись и выпили, а потом он сказал: — Возможно, я вот-вот соображу, как закончить книгу.
Ник полжизни трудился над обстоятельнейшей биографией легендарного исполнителя блюза Роберта Джонсона. Я знал Ника много дольше. Мы вместе росли на Уормхолт-роуд, неподалеку от Шефердс-Буш, оба ходили в школу Кристофера Рена, ту самую, где учились Пол Кук и Стив Джонс из «Секс пистолз», правда, они окончили за год до нашего с Ником поступления. Мы были неразлучной парочкой, языкастые чудики, по уши в панк-роке, хоть дни его славы и миновали. Мы носили уйму английских булавок в лацканах школьных курток и подрезали концы галстуков, чтобы походить на панков, насколько это у нас получалось. Мы соглашались, что легендарное выступление «Клэш» в Хаммерсмит-Палас 17 июня 1980-го- самый-рассамый класс, страстно спорили о достоинствах разных мелких групп, составляли списки никому не ведомых соул-певцов и решали, кто на каком месте. Мы прибавляли себе лет, чтобы попасть в «Ритмы дороги», «Ящик Грязи» или «Золотой Берег» — клубы, с весьма эклектичным репертуаром, в котором сочетались Роберт Уайт с Гилом Скоттом-Хероном, Джон Ли Хукер с Кинг Санни Эйдом. Мы дурели от афробита, соул-джаза и фанка, подбадривали друг друга, чтобы разговориться с невероятно шикарными девчонками. Я оставил школу в шестнадцать. Ник, более одаренный и обладавший почти безупречной памятью, поступил в колледж, окончил Оксфордский университет, а затем чуть не довел себя до голодной смерти, пытаясь зарабатывать как независимый рок-журналист. И если порой мы не виделись этак с год, все же окончательно друг друга не теряли, и никто из нас так и не стал вполне взрослым. И в горе, и в радости мы оставались лучшими друзьями. Он был единственным, кто знал правду о том, что случилось со мной в Спиталфилд-се в ходе Инфовойны.
Я позволил Нику изложить его новую мысль насчет того, чтобы представить биографию в виде фантастической истории о привидениях.
— Конечно, мне понадобится еще разок махнуть на Миссисипи. Я нашел еще двух-трех человек для интервью.
— И тогда ты закончишь книгу? Он улыбнулся, оскалился.
— Тебе бы поехать со мной. Волнующая история с загадочным убийством.
Роберт Джонсон умер в Гринвуде, Миссисипи, ^августа 1938 года, после того как осушил бутылку отравленного виски, которую преподнес ему некий муж-ревнивец. Впрочем, Ника волновало не столько убийство, сколько загадка самого Джонсона. Каким образом человек, росший в той же бедности, что и тысячи других, необразованный одиночка, полный нуль даже среди себе подобных, мог создать столько произведений такой глубины и великой силы? Некоторое время мы обсуждали замыслы Ника. Я заказал выпивку по новой, и Ник спросил меня, знаю ли я что-нибудь о журналисте, к которому нагрянули в Уолтемстоу сегодня днем. Я подумал о Пите Рейде и ответил:
— Вообще-то нет.
Ник затянулся тощей, вручную скрученной сигареткой, зажав ее между большим и указательным пальцами. На большом красовалось увесистое серебряное кольцо с черепом и рубинами в глазницах.