Мы вышли из бара, Артем предложил подвезти меня, но я отказался. На прощанье он протянул мне руку. Я колебался всего пару секунд. Я пожал руку человеку, который был последним, кто видел большие, полные печали глаза моей мамы. Он направился в сторону своей машины, а я — в противоположную. Нам не по пути.
Я шел и перебирал в уме каждую деталь нашей встречи. Моя рука еще хранила воспоминание о рукопожатии Артема. Я не сразу услышал тихий мелодичный звонок мобильного.
— Славка, наконец-то, куда ты пропал?! Ради Спящего, я вторые сутки разыскиваю тебя, — Алька чуть не плакала от волнения, — как ты, почему не берешь трубку?
— Привет, сестренка, — я остановился, — у меня все в порядке. А как ты?
Алька начала причитать, что за бестолковый чел достался ей в братья. А я стоял, закрыв глаза, прижимал трубку к уху, слушал ее и улыбался. Дождь все шел и шел, барабаня по крышам домов, по лужам на асфальте, оседая в моих волосах и оставляя мокрые дорожки на моей одежде. Одна из капель скатилась по щеке к уголку моего рта. Я слизнул ее, она была соленой и горячей.
Сестра потребовала, чтобы я немедленно к ней приехал. Я пообещал. Положив телефон в карман, я осмотрелся и понял, что иду совсем не в ту сторону.
Говорят, что человек остается ребенком до тех пор, пока живы его родители. Я слишком рано повзрослел. Я не хотел этого, но так уж вышло. И я продолжаю жить. Но мне все еще непросто дышать воздухом, в котором больше нет ее. Нет моей мамы.
Вдох… выдох…
Мама пожелала нам спокойной ночи и выключила свет. Алька сразу же уснула, а я лежал и думал о заколдованной принцессе, о том, как тяжело ей было жить одной. И еще о том, что старая ведьма была несправедлива к ней. С этими мыслями я повернулся набок и тут увидел тонкий лучик света, пробивавшийся из-под двери. Мама не спала. Тогда я тихонько встал и пошел в ее комнату.
Мама сидела на кровати, лицо ее было очень грустное. В комнате горел лишь ночник, и в его свете мама показалась мне еще красивее. Она была маленькая и худенькая. Мне очень хотелось вырасти поскорее и защищать ее от врагов. Она услышала мои шаги, обернулась и быстро смахнула слезу, но я все равно это заметил. «Что случилось, милый?» — она усадила меня рядом и обняла. Я уткнулся носом в ее хрупкое плечо и вдохнул особенный сладковатый запах волос. Ее запах. «Все в порядке, мам», — ответил я и улыбнулся. Она потрепала слегка мои волосы, а затем тихо сказала: «Как же мне повезло с тобой, мой дорогой. Иметь сына — это счастье».
Мы долго сидели обнявшись, я хотел бы всю ночь так просидеть. Мамино тепло успокоило меня, я снова посмотрел в ее большие печальные глаза.
— Мам, я все знаю, — сказал я.
Она почему-то испуганно взглянула на меня, а затем тихо спросила:
— Что ты знаешь?
— Не бойся, — я не понял, почему она испугалась, — клянусь, что никому не расскажу, даже Альке. Ты и есть заколдованная принцесса.
Мама улыбнулась, и маленькая слезинка покатилась по ее щеке. Я прижался к ней крепче, зажмурил глаза и слушал глухие удары:
— У тебя правда два сердца?
— Да, правда, — мама поцеловала меня, — беги спать, завтра вставать рано, не выспишься.
Я чмокнул ее в щеку и направился к двери. Взявшись за ручку, я обернулся:
— Мама, так ты нашла браслет?
Мама печально покачала головой.
— Так вот почему ты все время грустная. Мамочка, не волнуйся, ладно? Когда я вырасту и стану большим, я помогу тебе его найти, и тогда ты снова будешь свободна. Обещаю.
Закрывая дверь, я услышал, как мама тихо шепнула мне вслед:
«Я очень люблю тебя, сынок».
Алексей ЯсеневМеняла
Свечи ровно горели в неподвижном воздухе кельи, распространяя запах воска и безнадежности.
— Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имени твоего ради…
Огоньки свечей двоились в глазах, голос охрип и срывался. Долго, очень долго уже стоял коленопреклоненным молодой настоятель Забытой Пустыни перед образом Святой Троицы.
— Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Долго и напрасно.
Алексей знал, что он не святой и не чудотворец, каким считала его молва, и от этого знания в душе оставался горький осадок. Он помогал тем, кто приходил в маленький монастырь в Подмосковье, лечил, успокаивал, однако… однако не был чудотворцем.
Рука, поднятая для крестного знамения, дрожала. Иногда он бывал бессилен помочь — как сейчас.
Девочке, спящей в гостевой келье, могло помочь только чудо.
«Боже сильный, за что караешь?»
Нельзя, нельзя так думать! — но мысль не уходила.
Лейкемия. Два года борьбы и приговор врачей — три, возможно, четыре месяца жизни. Три недели назад отчаявшаяся мать привезла дочку в Забытую Пустынь. Три недели из отпущенного срока боролся за ее жизнь отец Алексей.
На стенах качнулись тени.
Безнадежно. Слишком далеко зашла болезнь. Слишком устала цепляться за жизнь маленькая душа.
Монах перекрестился и с трудом поднялся на ноги. Постоял, пережидая головокружение, оттягивая момент, когда придется выйти из кельи и сказать заплаканной матери, что чуда не случится.
«Вразуми, Господи!»
Обратиться к эрлийцам? Московская Обитель сделает все возможное и даже не возьмет платы — лишь вежливый нав в белом костюме небрежно бросит: «Услуга за услугу». И напомнит, обязательно дождется подходящего момента и напомнит о долге. Маленькая уступка — частое начало больших бед, а ценой будет жизнь одного ребенка.
Выбор давил на плечи, как жернов.
«В руки Твои предаю дух мой…»
Утренний свет ударил по глазам, заставив на миг зажмуриться.
— Отец Алексей! — кинулась к нему бледная, исхудавшая женщина. Немой вопрос и отчаянная надежда в глазах резанули по-живому, Алексей отвел взгляд.
— Я не могу помочь твоей дочери.
Женщина всхлипнула, тихо и жалко.
— Но я знаю, кто может помочь, — твердо продолжил монах. — Отправляйся домой и жди. Я приду сегодня или завтра. Надеюсь, что приведу помощь. Это все, что в моих силах.
Через два часа он уже ехал в электричке в сторону Серпухова.
— Виноградов, на выход! К тебе посетитель!
— И кто мог прийти к такой мрази? — буркнул себе под нос Котов, младший надзиратель, не сводя глаз с двери барака. Руку он предпочитал держать на кобуре — нелишняя предосторожность, когда имеешь дело с убийцей. — А, Георгий Ильич?
— Полегче, Котов. Священник к нему пришел, — Долин, старший, не поддержал тон напарника. — Виноградов мужик спокойный, а так — тем, кто пожизненное сидит, терять особо нечего. Беспредел на зоне никому не нужен.
— Тогда, может, этому ШИЗО вместо посетителей?
— Виноградов! Давай живее! — вместо ответа гаркнул старший надзиратель в глубь барака.
Котов насупился. Впрочем, разгадка не заставила себя ждать.
«Стукач, вот его и выгораживают. Подкинуть, что ли, кому идею? Зона „черная“, многие заинтересуются. А то ждешь его, как зарплаты…»
Мысль была опасной, но привлекательной. И вышедшего зэка надзиратель разглядывал уже с любопытством.
Глядеть, впрочем, было особо не на что. Рост средний, телосложение среднее — Котов по привычке мыслил казенными формулировками, — волосы русые, глаза голубые, из особых примет — вертикальный шрам на левом виске длиной около двух дюймов.
От мимолетного ответного взгляда надзиратель невольно поежился.
— Не хочешь спросить, кто пришел, Виноградов? — Долин отступил, пропуская заключенного. Как отметил про себя Котов, положенным обыском старший надзиратель пренебрег.
«Точно, стукач. Даром что авторитет. Одно другому не мешает».
— Придем — узнаю.
Голос зэка, тусклый, равнодушный, вновь заставил Котова внутренне передернуться.
— А вчера вас куда таскали?
— Ученые какие-то приезжали. Кровь у всех брали. Вчера мы ходили и пятый барак. Сегодня следующие два проверяют.
— Чего надо — не говорят?
— Я не спрашивал.
— Виноградов, ты это… нарисовал уже для меня?
— Да. Держи.
Сложенный тетрадный листок перекочевал от заключенного к надзирателю. На взгляд Котова, это было уже чересчур.
Пройдя через пустой в это время двор, они вошли внутрь длинного одноэтажного здания, правое крыло которого занимали помещения для свиданий, а в левом располагался лазарет. Коридор туда перегораживала решетка; прислонившись к ней с той стороны, увлеченно разговаривал по мобильному тощий чернявый субъект в медицинском халате. Дежурившие охранники сменили Долина и Котова. Передав им подопечного, надзиратели вышли на крыльцо. Субъект в халате вышел следом и остановился неподалеку, не прекращая жаловаться в трубку; речь шла об отсутствии средств и аппаратуры.
— Хочешь бумажку посмотреть? — поинтересовался Георгий Ильич, доставая сигарету. Колесико зажигалки щелкнуло вхолостую раз, другой. Долин вполголоса чертыхнулся.
Этого вопроса младший надзиратель ждал меньше всего.
— Какую бумажку?
— Вот зараза, не работает… Не придуривайся. Вижу ведь, косишься. На, держи.
На тетрадном листке, полученном Долиным от Виноградова, вопреки ожиданиям Котова, не было текста. Всю страницу занимало хаотичное переплетение карандашных линий, которые местами сливались в сплошную штриховку. Смысла в этом художестве не было ни малейшего.
— Что это? — потянувшись за своими сигаретами, Котов выпустил листок; тот спланировал с крыльца и опустился у ног врача, который немедленно с любопытством уставился на каракули, даже перестав выговаривать собеседнику в трубке. Раздраженно глянув на напарника, Долин подхватил листок.