Очевидно, мои глаза так же мало понравились старшему патрульному, как и его глаза — мне. Он положил руку на блестящую перекладину своего электронного АК, другой рукой вынул из широкого кармана ряс-палатки небольшой пакетик из черной бумаги. Подняв пакетик двумя пальцами к моему лицу, алексиевец произнес тихим голосом василиска:
— Соя морозоустойчивая «Осень Патриарха». Улучшает обмен веществ. Незаменима при гастрите и во время Великого поста. Желаете приобрести, брат мой?
Интересно, что ответил бы на это «братание» мой самый религиозный виртуал, Монах Тук? Может, напомнил бы, что в Новом Завете добрым христианам не предписывается наводить на людей автоматы, ездить на бронированных джипах по встречной, предоставлять налоговой полиции услуги шпионажа за населением и торговать генетически-модифицированной соей со странными свойствами? Ну, в Сети-то мой Тук ответил бы им и пожестче. А вот здесь, в реальности…
Я открыл было рот, но женщина с картофельным носом спасла меня от диалога. Она буквально выхватила пакетик с семенами у алексиевца. Другая рука уже протягивала личку для оплаты. Алексиевец снял ладонь с АКЭЛа и провел ею над личкой плавным жестом, напоминающим благословение. Затем снова опустил руку в карман ряс-палатки и произнес более благожелательным тоном:
— Имеются в продаже семена картофеля самовыкапывающегося «Марфа и Мария»…
Женщина с корзиной печально улыбнулась и покачала головой. Отказ был мягким, однако за ним чувствовалась вековая воля народа, который отдал Наполеону только Москву, но не больше. О, эти некрасовские женщины, вечная сила Севера! Моржа на скаку остановит, в горящее «иглу» войдет!
Алексиевец обменялся взглядами с двумя другими патрульными, которые к тому моменту уже закончили осмотр подскамеечной части вагона. Затем старший перекрестил своим АКЭЛом воздух над проходом, и кивнул на дверь в тамбур. Не проронив больше ни слова, святназ двинулся дальше.
На Московском я вышел из вагона в твердой уверенности, что с меня хватит. И с чего я взял, что «агент по недвижимости» как-то причастен к моим фокусам с предсказаниями? Только на том основании, что он и я — два психа с похожими заморочками? Нет, довольно гоняться за тенью, пора домой. На моем счету всего тридцатка, мое лицо выдает пренебрежение Великим постом, а для сусликов-телепатов я вообще пустое место.
Я в последний раз оглядел вокзал и спустился в переход. Навстречу из туннеля летели звуки, больше всего напоминающие то, что слышится, когда соседи сверху передвигают тяжелую мебель по линолеуму.
Нищий в драной хламиде — в прошлой жизни она могла быть и святназовской ряс-палаткой, и макинтошем от Apple — стоял на повороте туннеля и мучил деревянную блок-флейту. Вряд ли это можно было назвать музыкой. Правда, время от времени серия из трех-четырех писков образовывала нечто, смутно знакомое — но тут же, не дав вспомнить, исполнитель обрывал намек на мелодию очередным немыслимым пассажем. Казалось, все старания нищего направлены на то, чтобы раздражать прохожих этой какофонией и неудавшимся припоминанием.
Я заранее ускорил шаг, намереваясь пройти туннель побыстрее. Но еще через несколько шагов увидел на полу перед горе-флейтистом нечто, что зацепило глаз и не отпускало, пока я не подошел ближе. Изящная хрустальная фигурка — рюмка в форме женского торса? — стояла на краю грязной картонки, которую нищий использовал в качестве подстилки для своего «полу-лотоса».
— Купи вечность, добрый человек.
Ни в интонации сидящего на полу бомжа, ни в его лице не было ни капли просительности. Казалось, он отвечает на какой-то будничный вопрос.
Я взял хрусталь в руки. У рюмки не было дна! Это вообще была не рюмка, а песочные часы — но без песка и без крышечек, которыми обычно закрыты оба конца сосуда.
— Купить не смогу, — сказал я. — А вот обменять…
— Не из Новых Нетских часом? — В глазах бомжа заиграли веселые искорки.
— Нет, но… люблю меняться, — ответил я. О том, что деньги на исходе, я тактично умолчал.
— Ясно, — подмигнул бомж. — Я тоже люблю. Чего у тебя?
Я вынул брелок с нью-йоркским «песчаным долларом» — совершенно бесполезный теперь, когда личка заменила все мои ключи. Отстегнув от брелка посеребренную ракушку, я положил ее на картонку, справа от таких же бесполезных песочных часов без песка. Потом подвинул ракушку немного вперед, как того требовал ритуал обмена — странная современная причуда, которой меня научил Саид. Бомж некоторое время рассматривал оба предмета.
— Песок, — сказал он наконец и подвинул часы вперед.
— Песок, — согласился я и снял хрустальную фигурку с картонки.
Общая ассоциация, связывающая два предмета, была подтверждена обеими сторонами: обмен состоялся. Бомж, однако, не стал прятать «песчаный доллар», а оставил его на картонке. Вероятно, до следующего обмена.
— А сигаретки не будет? — спросил он.
— Будет.
Он потянулся к предложенной пачке, но не стал брать сигарету:
— У тебя ж последняя…
— Ну, оставишь половину.
Нищий с удовольствием закурил и неожиданно спросил все тем же будничным голосом, словно мы давно знакомы:
— Ищешь Куба?
— Кого? — переспросил я.
— Был у нас такой. У него фамилия была чудная. То ли Кубилин, то ли Кубарев. А звали просто Кубом.
— А кто вам сказал, что я кого-то ищу?
— Дак у тебя во лбу написано.
Ослышался ли я, или он так и сказал: «во лбу»?
— Я ищу человека, который называл себя «агентом по недвижимости».
— Это Куб и был. Только он себя такими мудреными словами мог называть. Еще он был «распределитель бабочек», и как-то там еще… не помню уж.
— А почему «был»?
— Так помер он. Аккурат неделю назад и отбросил коньки.
Больше мне нечего было узнавать. Я взял протянутый мне окурок. Нищий, продолжая меня разглядывать, поинтересовался:
— А ты часом не родственник? Лицом-то похож.
— Родственник. Брат… двоюродный.
— То-то я и смотрю. И не жлобишься, покурить дал. Куб такой же был. Вокруг него много народу толклось. Он завсегда выпивку мог достать или еще чего. Но сам не крал и не просил никогда. А только завсегда знал, где дверь забыли закрыть, или излишки какие остаются, или еще чего. Феномен был, одно слово. Только очень невеселый по жизни. В молодости дров наломал, его и мучило. Какую-то там сеть не так сделал…
— Сеть? — я оживился. — Компьютерную? Но ее же делал не один человек. Тысячи людей на это работали много лет.
— Не знаю, кто там работал и какая сеть. А Куб ее не сам делал, верно. Он только помог, как он всегда делал. Что-то там наперед увидел-распределил по чьей-то просьбе, вот сеть и вышла неверной. Куб тоже говорил: все равно сама бы выросла, но только чуток попозже. И совсем другая. Не знаю, чего у него там не вышло. Сам-то я в этом ни бум-бум. Да и он говорил всегда туманно, словно Моисей какой. Ну, вроде того, что сети разные бывают. И вот у него из-за той ошибки получилась не то чтобы полезная сеть, как оросительная или там рыболовная. А какая-то другая получилась, неверная. Паучиная, что ли, не знаю.
Я заметил, что курю фильтр.
Вот значит как! Наломал непонятных дров с Сетью и помер. Ничего не скажешь, идеальный агент по недвижимости. Врач исцелился сам.
— А ты, если родственник, так может, ты тоже можешь, это… выпивки достать или еще чего? А?
Похоже, этот бомж смотрел на мир так же рационально, как Жиган. И еще какая-то мысль летала рядом в воздухе, точно полупрозрачная бабочка. Я следил за ней, затаив дыхание и стараясь не упустить ее из вида, пока она не сядет и…
— Может, и я могу! — сказал я и подкинул на ладони пустые песочные часы.
— Заметано! Я завсегда здесь. Заходи, если что. Помянем братана.
Он снова взялся на флейту, давая понять, что разговор окончен. Я уже отошел метров на двадцать, когда почувствовал едва заметный толчок в затылок — словно кто-то легким щелчком сбил с моей головы невидимую кепку. Я обернулся.
Из кармана бомжовой хламиды на меня глядел псиэн. Бомж дунул в свою дудку, извлекая из нее визг тормозящего поезда, и зверек спрятался обратно. Кажется, наше с псиэном отношение к этой музыке было схожим.
В экстрасенсов я никогда не верил. Но надежда, вспыхнувшая во время разговора с нищим, поколебала мое неверие. Не то чтобы я вдруг зауважал нечто сверхъестественное — скорее наоборот, перестал относиться к нему как к сверхъестественному. Мне показалось, что теперь я знаю, как именно работает на практике та формула отношений, которая пришла мне в голову перед началом поиска «в лоб». И это новое, «нелобовое» решение выглядело вполне естественно — по крайней мере, пока я ехал в метро.
Дома меня снова стал терзать скептицизм. Тем не менее, я решил провести задуманный опыт. Я очистил письменный стол и полез в сервант, где стоял Хрустальный Паук. Этот приз за победу в одном сетевом конкурсе был чем-то средним между большой рюмкой и маленькой вазочкой для варенья: стеклянная посудина в виде паука, лежащего на спине. Во время вечеринок в моей квартире я использовал эту штуку как дополнительную пепельницу для гостей. А иногда от скуки ловил ею мух на столе, переворачивая посудину вверх дном: тогда Паук вставал на лапы, и бедная муха металась в его хрустальных объятиях.
«Махнемся?» — спросил я у серванта. Затем вынул из кармана пустые песочные часы, полученные от бомжа, и поставил на полку рядом с Пауком.
По ритуалу, сервант должен был теперь сказать «Хрусталь», если бы умел говорить и хотел меняться. Однако говорить он не умел. Зато я, разглядывая две прозрачные безделушки, заметил, что в них есть еще более глубокое сходство: Хрустальный Паук был поразительно похож на увеличенную половинку от хрустальных часов. Я даже не знал, как выразить покороче это свойство. Хорошо, что сервант неразумен, а то у него была бы та же проблема, и это наверняка затруднило бы наш обмен. Я снял Паука с полки и поставил на стол.
Теперь, после «замены переменной», надо добавить другие «коэффициенты», которые фигурировали в моем уравнении-пропорции с «пропавшим братом». Я вынул серьгу-дримкетчер, повесил на люстру и сел в кресло под ней.