Вся наша жизнь — один звенящий
невнятный шорох камыша.
Им усыплен журавель спящий,
как наша общая душа.
В реке мелькают, торопливо
чучунов жадных корабли.
И в тинных зарослях залива
уснула грусть, как гнет земли.
Но всхлип, из трепета рожденный,
уснет в шуршанье камыша.
Но вздрогнет кулик пробужденный,
как наша общая душа.
Взмахнет крылами в мир свободы,
где кедры вторят вздохам бурь
и в переменчивые воды
глядится вечная лазурь.
И там мы встретимся с тобою,
красавец лесич, милый друг.
Возляжешь ты тогда с любою,
которую полюбишь вдруг.[2]
Какие журавли, какие кулики, не понимал Лес. Что такое общая душа у иножити? И почему мужики вокруг дуреют? Зачем берегинь держат в ушатах с водой, когда любому известно, что водяные женщины прекрасно могут обходиться и без нее? Часами бегают по лесу или сидят на бережке, прядут свои холсты…
Мужики между тем со всех сторон ринулись к ушату, суя на бегу хозяину хора монеты и хватая берегинь кто под мышки, а кто и за смоляные волосы, украшенные зелеными венками. Берегинь волокли куда-то за торговые лавки. В ушате осталась всего одна — старая, но сильно накрашенная клюквенным
соком и присыпанная мукой. Она воздела тоненькую
морщинистую шею и раскрыла рот, как волчица,
воющая на луну.
Когда заботами торговли ты волнуем,
на твой неверный поцелуй
я отвечаю страстным поцелуем, —
меня напрасно не ревнуй.
Моя любовь в мечте веселой,
что грезит, но зато не спит,
от бед и нужд тебя спасает, как тяжелый,
любви ударами избитый щит.
Не изменю тебе, как старая кольчуга
на старой воинской груди;
во дни торговых битв она вернее друга,
но лживый — верности не жди.
Не изменю тебе, покуда сам ты не изменишь.
И, оклеветанная вновь,
я уплыву, тогда ты вспомнишь и оценишь
мою текучую любовь.[3]
Певица пела так горестно, что Нову стало жалко ее до слез, но никто из взрослых мужиков водяную женщину почему-то не пожалел, не дал за нее ни монетки хозяину хора. Тогда Лес сам бросил монетку прямо в ушат, но берегиня поняла его неправильно.
— Ступай отсюда, мальчик, — сказала она. — У тебя еще женилка не выросла.
Юноша почувствовал, что краснеет, и поскорее покинул рынок. На постоялый двор он вернулся под вечер, а вскоре появился маг.
— Спускаемся в трапезную, — сказал он. Внизу за отдельным столиком уже сидел Мое Лов.
Многие посетители дружно приветствовали Роя. Видимо, им вчера понравились Камовы истории.
— Фома! — кричали из-за столиков. — Давай к нам!
— Беренников, ступай сюда, я угощаю!
— Да тебя тут все знают, — удивился Мое.
— Веселых все любят, сам же говорил.
— Что ж, давай тогда сначала повеселимся, а затем уж о деле поговорим.
— Нет, Мое, давай наоборот. Сначала с делами разберемся.
Они заговорили о своем, и никто к ним не лез, не мешал. Лесу понравилась деликатность земляков: видят, что люди заняты, не суются.
— Вот что, Беренников, — сказал дюжинник, — завтра по первой звезде можешь с братом подъехать к южным воротам. Спросишь дюжинника Ога Нева, скажешь, что от меня. Он вас пристроит где-нибудь в уголке княжьего стола. На ужин всегда приглашают человек по сто, так что поди проверь — приглашенные вы либо незваные. Вот и поглазеешь на князя.
— Спасибо, Мое. Вот что значит друг. Сказал — сделал…
Потом мужчины принялись обсуждать положение патрулей в княжестве, пришли к выводу, что юты сильно обнаглели. Непонятно, как это у Роя получалось, но вскоре Мое стал союзником мага и обещал поддержку во всем, включая штурм Дома ютов, хотя Кам и словом не обмолвился, что собирается его брать приступом.
— Хватит о делах, — сказал наконец Рой. — Повеселимся?
— Кто бы стал возражать?
— Мужики! — призвал маг. — Сдвигайте столики, я чего-нибудь веселого расскажу.
Столы сдвинули, появились кувшины с вином и медами.
— Кстати о зелье, — сказал Кам, опрокидывая в себя кружку. — Трясущийся лесич приходит к лекарю и просит вылечить от запоя. «Причина вашего несчастья, — говорит лекарь, — хмель». — «Вот спасибо, — обрадовался пьяница, — что вы не сваливаете вину на меня!» За столами грохнули.
— И еще про лекаря. Стучатся к нему в дом. Он открывает дверь и видит на пороге скелет. «Вот так всегда, — бормочет лекарь. — Эти больные вечно тянут до последнего момента, прежде чем прийти ко мне…»
— А про дюжинника знаешь? — спросил Мое.
Дюжинник распекает подчиненных: «На кого вы похожи? У тройников бляхи не чищены, у одного патрульного сапоги не смазаны, у другого ширинка распахнута, третий — не чесан. А вдруг война?»
— Нужно их держать в строгости, чтобы жизнь медом не казалась, — прокомментировал анекдот смеющийся дюжинник.
— А про детей чего, — попросил кто-то из слушателей. — У меня жена как раз ждет ребенка.
— По случаю рождения второго ребенка семья лесичей решила переехать в более просторный дом. «Не поможет, — сказал им первенец. — Он все равно нас догонит!»
— А еще про патрулей, — сказал Лов.
— На дороге лесич сбил конем юта. К нему подъезжает патрульный: «Ваше имя?» — «Круж Нин». — «Надо же, я тоже Нин. Откуда твои родители?» — «Из Козырьграда». — «Здорово. И мои старики оттуда». Поговорили о Козырьграде, о тамошней реке, лесах. Потом патрульный и говорит: «Приятно было поболтать с земляком, Круж. А теперь пойду накажу юта, который так нагло бросился под копыта твоей лошади!»
За сдвинутыми столами вполне одобрили взаимопонимание земляков.
— Дюжинник распекает нерадивого патрульного, — анекдоты так и сыпались из Кама. — «У тебя на мундире не хватает пуговицы! Ты что же — решил самовольно разоружаться?»
— А про кабатчиков знаешь? — спросил изрядно нагрузившийся лесич.
Ют спрашивает: «Есть у вас дикая утка?» — «Нет, — отвечает кабатчик, — но есть домашняя. И специально для тебя мы ее так раздразним, что злее дикой станет!»
— Будто злая утка вкусней! — заржали за столами. — А про пьяниц?
— Пьяный ют пристал к дюжиннику, тряся своим аппаратом, чтобы тот сделал ему групповой портрет, как на картинах у лесичей. «Да как же я его тебе сделаю, — озадачился дюжинник, — раз ты один?» Мимо проходил лесич и посоветовал: «Сделай ему портрет, только пусть сначала расположится полукругом…» А вот еще анекдот. Патруль в дозоре наткнулся ца юта, который шел, согнувшись под тяжестью столба с указателем «В Козырьград». «Куда ты его тащишь?» — удивилась дюжина. «Я иду к Ко-зырьграду, — объяснил ют, — и не хочу заблудиться».
— Со столбом точно не заблудится, — решили в трапезной. — Стрелка завсегда направление укажет, куда ни поверни.
— Для идиота любое направление — правильное!..
Наутро Рой опять отправился в одиночку по каким-то своим таинственным делам, а Лес гулял по Холмграду. В сумерках они встретились, вывели из конюшни Банана и Верного, оседлали и отправились ко Двору. У южных ворот их уже ожидал Ог Нев, крытыми переходами сопроводил до княжеской трапезной и усадил в дальнем углу длиннющего стола. Гостей было много, но до прихода князя к еде не притрагивались.
Пропели рога, распахнулись разукрашенные затейливой резьбой двери, и в зал, ярко освещенный свечами и букетами жар-цвета, вступил Кед Рой. Доходяга оказался могучего вида мужчиной с русой бородой и в яркой одежде. Он уселся в кресло и единым духом осушил кружку вина. Гости прокричали славу и тоже припали к кружкам. Потом все дружно накинулись на жареную телятину и поросятину, на разнообразнейшую рыбу и дичь, а когда начали отваливаться от стола, сыто отрыгивая, появились музыканты. Выступил фокусник, за ним берегиня. Водяную женщину притащили в золотом корыте, но все равно песня ее Лесу не понравилась. А прочие гости остались довольны: дружно бросали в корыто золотые монеты.
Кед Рой утер рукавом слезы и сказал, что песня очень уж грустная, а вот нет ли среди приглашенных такого, кто сумел бы развеселить компанию.
— Я могу, князь, — сказал маг и поднялся из-за стола.
— Кто ты? — спросил Кед Рой.
— Я — Фома Беренников.
— Уж не тот ли ты веселый человек, что знает превеликое множество анекдотов про патрулей, ютов и лесичей? Не про тебя ли мне докладывали вещуны?
— Весьма возможно, что именно тот самый и есть.
— Вот и спой нам песню повеселей, раз ты такой веселый.
Маг смело вышел на возвышение для выступлений и достал из штанов что-то блескучее. Никто и не понял, куда он там лазил: никакого кошеля на поясе Фомы не было. Маг положил блестящую штуковину в левую ладонь, а пальцами правой принялся по ней настукивать. В зал полилась удивительная музыка — громкая и чистая, а главное — до того задорная, что многие не выдержали, невольно выскочили из-за стола и принялись приплясывать. Лес и себя поймал на том, что ноги его отстукивают под столом ритм незнакомой мелодии.
Фома запел. Нову показалось, что лучшего голоса он в жизни не слышал.
Как да во лесу дремучем,
по сырым дуплам и сучьям
и по норам по барсучьим
мы скучаем и канючим.
Так зачем сидим мы сиднем,
скуку да тоску наводим?
Ну-кася, ребята, выйдем —
весело поколобродим!
Мы — ребята битые,
тертые, ученые,
во болотах мытые,
в омутах моченные.
Как да во лесу дремучем
что-нибудь да отчебучим —
добра молодца прищучим,
пощекочем и помучим,