И он оглянулся; но на этот раз его заинтересовала не особа прекрасного пола, а большой особняк, дряхлеющий из-за отсутствия ремонта. Внизу имелось несколько объявлений о нахождении здесь каких-то фирм. Одно из объявлений особенно привлекло Валерьяна Александровича. В золотистой рамке указывалось: на третьем этаже располагается редакция ежеквартального журнала «Новая Россия» – New Russia. Общенациональное издание. Главный редактор А. Артюхов».
– Надо узнать, что за журнал. А какое объявление! – восхитился Морхинин. – Если объявление соответствует журнальному оформлению, то это богатое издание. Эх, жаль мои повести дома!..
Надо сказать, литературный успех к концу лета сопутствовал нашему герою. Через месяц после посещения журнала «Поиск» он позвонил Евгению Кузину и узнал следующее: его фантастическая повесть «Венуся» прочитана, одобрена и будет опубликована в середине осени. Кузин спрашивал, нет ли у него еще фантастического рассказа.
Валерьян раскопал где-то у себя пустяковый юмористический рассказик, который сам воспринимал как не совсем удачную шутку. Кузин отнесся к этой шутке серьезно. И Морхинин получил за обе вещи гонорар, даже удививший его, – настолько показался (по тем временам) значительным.
Одновременно с вдохновляющими успехами были, конечно, и отказы в малоизвестных журналах, а в толстые он пока больше не совался.
XI
На другой день после отпевания Морхинин явился в особняк напротив филиала Малого театра.
Здесь, в приемной журнала «Новая Россия», две раздраженные, прыщавые и зеленые из-за каких-то своих внутренних неурядиц редакторши встретили его с откровенной враждебностью. Обычно производивший на женщин благоприятное впечатление Морхинин слегка опешил.
– У нас полный портфель, уважаемый, – выступила самая прыщавая и оскалила зубы, торчавшие в разные стороны. – Нам не требуются произведения дилетантов.
– Я не дилетант! – возмутился Морхинин.
– Это не имеет значения. У нашего журнала своя идейная и эстетическая линия, определенная и очищенная. Мы не собираемся сгребать всякий мусор…
Оказалось впоследствии, что это сестра поэта Порохова, возненавидевшего несправедливо удачливого бывшего хориста. Порохов рассказал сестре о Морхинине в унизительно непристойных выражениях и даже показал его портрет. Сестрица решила не допустить рукопись Морхинина до главного редактора.
Наш герой почувствовал себя беспричинно обиженным. Он уже повернулся к злыдням спиной и собрался уйти. Две литературные девицы шипели ему вслед, как пресмыкающиеся из болота.
– Что происходит? – разнесся по всему третьему этажу звучный, исполненный металлических обертонов голос. – Надежда! Эльвира Захаровна! Я делаю вам выговор и запрещаю впредь с порога отвергать человека, которого вы не знаете. Простите, как ваша фамилия? – обратился к Морхинину главный редактор.
Он пригласил Морхинина к себе в кабинет. Несмотря на излишнюю полноту, Артюхов достойно выглядел в желудевом костюме и серебристом галстуке. На его пухлых руках поблескивало золото старинного обручального кольца; был также перстень с крапчатым темно-зеленом камнем. Сняв трубку, главред звучно пробаритонил:
– Алексей Клавдиевич, зайди ко мне, пожалуйста.
Через пять минут вошел пожилой сухопарый помощник Артюхова по фамилии Углицких.
– Алексей Клавдиевич, – доверительно сказал Артюхов, делая округленный приглашающий жест. – Пожалуйста, ознакомься с повестью Валерьяна Александровича и принеси мне для обсуждения. А вы позвоните, пожалуйста, Алексею Клавдиевичу спустя… недельки три.
Морхинин позвонил, как указали. В трубке голос сухопарого Углицких сообщил, что лично ему повесть «Сопрано из Шуи» понравилась (кстати, Углицких сказал, что Артюхов – известный драматург и повесть, где речь идет о театре, хотя и оперном, его особенно привлекла). Но тут же Алексей Клавдиевич предупредил Морхинина:
– В редакции происходит грызня по поводу повести. Две прыщавые сотрудницы вне себя. К ним присоединилась еще одна склочная особа.
Некто Нипаров в прошлом номере опубликовал омерзительную повесть про какого-то полуеврея, родившегося за колючей проволокой и выросшего там чудовищем. Он бежал из лагеря, растерзав по пути охранников и совершив еще несколько абсолютно непонятных поступков; приехав в Москву, опять кого-то растерзал, а сам повесился. Язык противный, с употреблением ругательств и всяких физиологических подробностей…
– Ерунда какая, – пробормотал Морхинин.
– Я был категорически против, главный редактор тоже не склонен был публиковать такое паскудство. Но откуда-то сильно надавили, и пришлось печатать. Позор для нашего журнала! Так вот этот Нипаров сейчас написал жалобу куда-то, что в вашей повести задеваются честь и достоинство выдающихся деятелей оперного театра, а в конце утрируется преклонение перед церковью, преувеличивается ее значение для свободных россиян, – сообщил сердито Углицких. – Так что неизвестно, чем все это закончится, – добавил заместитель главного редактора. – Александр Митрофанович за вас уже по-настоящему рассердился. У него есть влиятельный знакомый в министерстве культуры… В общем, ждите и молите Бога за Александра Митрофановича…
На дворе хлипкий снег стал грязновато подтаивать. Весна, такая же нерешительная, какой была и зима, все-таки наступала. Все увеличивающиеся потоки машин превратили московские улицы в грязевое месиво. Неожиданно с раннего утра хлынуло солнце, стало немного веселее жить.
И тут же зазвонил телефон, проявившись голосом Углицких, который бодро сказал:
– Недаром весна-то, мы победили. Ваша повесть утверждена и выйдет в следующем номере журнала «Новая Россия».
– Спасибо, Алексей Клавдиевич! И передайте от меня огромную благодарность Александру Митрофановичу! Значит, я звоню вам…
– Ровно через месяц.
А вечером раздался еще один телефонный звонок. Трубка заговорила с едва уловимым иностранным акцентом, словно бы с легкой забывчивостью отдельных слов, несколько растянутых.
– Господин Морхинин? Я правильно попал?
– Да, правильно.
– Меня зовут Владимиро Бертаджини, я итальянец.
– Интересно. И в чем же дело? Чем могу быть полезен?
– Я купил и прочитал вашу книгу «Проперций». Я хочу выразить вам свою признательность… В общем, господин Морхинин, мне очень понравилась ваша книга.
– Спасибо. Приятно слышать, тем более от итальянца. Вы свободно владеете русским…
– Мои родители были социалисты-антифашисты. Они покинули Италию при Муссолини, уехали в Россию. Я родился в Москве, учился в русской школе. А мои родители именовали меня Владимиро, в честь вождя мирового пролетариата, разумеется.
– Ну да, тогда у нас было принято называть мальчиков в честь Ленина. Несмотря на то что вначале Владимир-то был князь, креститель Руси.
– Это я немножко знаю. Проходил в школе. Но после войны моя семья вернулась в Италию. Здесь я окончил университет, стал журналистом и писателем документального качества. То есть, сказать конкретно, я стал издавать книги об оперных певцах из Италии, которые до революции приезжали петь в Россию. Я не пишу о таких величайших звездах, как Карузо, Баттистини, Титта Руффо, Мазини. Но собираю сведения и подробно описываю жизнь менее великих певцов. Это тоже были прекрасные артисты, хотя теперь о них помнят только знатоки. Они тоже пели в России в разных городах: Киев, Одесса, Рига и, конечно, Петербург и московский Большой театр…
– Я двадцать три года работал в хоре Большого театра.
– Санта Мария! Какие совпадения! Вы певец?
– Да, окончил вокальный факультет. Мечтал стать солистом оперы. В хор пошел, потому что создалось множество неблагоприятных причин. Словом, не получился Борис Годунов и Мефистофель, а получился хорист.
– Я сочувствую. Но вернемся к «Проперцию». Эта книга меня… как сказать… воодушевила. Браво, господин Морхинин, я еще раз вас поздравляю!
– Как вы меня нашли? – спросил Валерьян Александрович, чтобы остановить горячие похвалы итальянца.
– Очень просто. Позвонил в издательство «Передовая молодежь», нашел редактора исторической серии и попросил телефон.
– Действительно просто. Цивилизация. Говорят, в Америке и Европе начинают распространяться компьютеры. Даже страшно. Я совершенно невосприимчив ко всякой технике. Я пишу, знаете ли, по старинке: ручкой со стержнем. Потом жена перепечатывает на машинке…
– Я сразу стучу на машинке. Но я журналист. Кроме того, я асессор по культуре в своем городе, при городской мэрии. И веду в центральной газете так называемое La palestra dei poeti – поэтическую страницу. Здесь мы регулярно помещаем стихи местных поэтов и даем к ним комментарии. Пишу я и политические статьи, правда с историческим уклоном. Иногда – сообщения и эссе о прозе. Прилетев домой, хочу дать в газету заметку про новый роман о латинском лирике, написанный в Москве русским писателем Морхининым.
– Очень, очень тронут, – искренне проговорил Морхинин, не ожидавший среди беспросветно нудных хлопот по поводу публикаций вспышку признания, да еще от совершенно неожиданного человека.
– До свидания. Но я не хочу оставлять вас при одних приветствиях и пожеланиях успехов. Я серьезно заинтересован. У меня есть подруга, которая в университете города Турина стоит во главе отделения славистов. А я у них эксперт и лучший друг. Я обязательно привезу вашу книгу и покажу им.
– Я могу прислать еще несколько экземпляров для ваших друзей, – сказал Морхинин, чувствуя обнадеживающее начало какой-то интересной истории.
– О, это было бы прекрасно! – воскликнул синьор Бертаджини. – Даю вам свой адрес, записывайте. Можете латинскими буквами?
– Я изучал в институте итальянский язык, но был ленив. Тогда меня по-настоящему интересовали только пение и женщины, – признался Морхинин, немного рисуясь, чем очень развеселил итальянца. – Но адрес записать смогу, синьор Бертаджини. Берите и мой адрес.
– Я стану вам писать – сказал Бертаджини. – Вообще я из-за материалов для своих книжек нередко прилетаю в Петербург. Дела мои больше связаны с итальянской оперой, а она находилась в Петербурге. До свидания, синьор Валерьяно. Прощаюсь с надеждой на встречу.