И вдруг Морхинину стало тошно и стыдно. «Докатился. Какая мелочная бабская месть! Чего ты пыжишься, Валерьян? Кто тебя знает, кроме этих нескольких простеньких ребят? Ну, пусть они в основном серости и приспособленцы. А ты-то что за величина? Ну выпадет раз в год удача, когда тебя опубликуют…». Он вернулся и, старательно улыбаясь, сказал хмурому Сербиенко:
– Не сердись, я пошутил. Просто удача обвалилась. Вот я и раздухарился.
– Да ладно, я так и понял. А завидовать тебе я не собираюсь. Ты прозаик, я поэт. Мне твои повести до фонаря.
– Позволь, я куплю три штуки, подарю знакомым. А что – хоть и не так богато издано, как «Новая Россия», но тоже очень стильно оформлено.
– Бери три экземпляра, – потеплел Сербиенко, – деньги на бочку. Тут Лямченко и Гришка Дьяков хвалили твою повесть до чертиков, чуть не обос… Мать их, знатоки-стилисты… – и Сербиенко привычно поплыл в потоке матерной выразительности.
XII
На домашний адрес Морхинина стали приходить из Италии красивые открытки. Кроме того, синьор Бертаджини напечатал в своей газете о «замечательной» книге русского писателя Морхинина «Проперций». Вырезки, оттиснутые на ксероксе, производили на Морхинина большое впечатление, Бертаджини поместил рядом с заметкой его портрет и краткую биографию. Постепенно у Морхинина образовалась целая пачка итальянских корреспонденций.
Но бывший оперный хорист, а ныне безвестный писатель никому из коллег об этом не говорил. Показал только младшей дочери, когда она однажды к нему зашла. Та пожала плечами: «Ну вот, теперь в Италии о твоем «Проперции» знают. А тут всем плевать». Валерьяну Александровичу показалось, что вместо радости она испытывает некую ревность и даже зависть.
Владимиро Бертаджини шутил, что, напечатав портрет Морхинина, он получил несколько запросов от читательниц газеты. Синьоры и синьорины интересовались: нельзя ли лично познакомиться с этим русским писателем? «Вы сетуете на якобы жалкие результаты в публикации вашей прозы. Но неудачи, несложившаяся карьера оставляют неудачника неправдоподобно молодым, – весело писал угрюмому москвичу жизнерадостный итальянец. – Действительно, судя по вашим фотографиям, вы выглядите весьма привлекательно и намного моложе своего возраста. Тут вспомнишь уайльдовский «Портрет Дориана Грея».
Итальянец все чаще упоминал о своем неотвратимом намерении перевести (с помощью туринских славистов) и издать «Проперция» хотя бы небольшим тиражом. «У нас в Италии сейчас относятся к серьезной литературе равнодушно, хуже, чем в России. Это по всему миру. Из русских авторов переводят и издают детективщицу Мурину. Остальными писателями – модернистами, почвенниками, историками – мало интересуются. Я хочу использовать местные патриотические чувства итальянцев в том, что русский автор написал книгу об уроженце Италии, хотя и жившем в древности».
Бертаджини переходил к практическим вопросам. «Я нашел влиятельных господ, которых это как-то зацепило. Они подумывают организовать группу благотворителей и обещают спонсировать перевод и издание вашей книги. Вот последние новости о «проперцовских» планах».
Морхинин читал бодрые письма своего случайного друга и корреспондента с такой грустью и апатией, как будто к нему эти планы имели самое незначительное отношение, и посылал в ответ открытки с видами каких-нибудь старинных русских церквей.
Иногда Морхинин ездил со своей Тасей в подмосковную деревню, где жила ее тетка. Когда у них не было церковных служб или каких-нибудь непреодолимых сложностей быта, хотелось покинуть Москву, беснующуюся в судорогах приобретений и поношения недавнего прошлого. Полуобезлюдевшая, ветхая деревня, окруженная заброшенными полями да кое-где хищнически вырубаемым лесом, все-таки успокаивала, давала роздых душе. Красивые перелески, парчовая роскошь осени, пролетавшие над Россией треугольники журавлей и гусей невольно склоняли к поэзии, которой Морхинин здесь и занимался.
Но в основном Морхинин писал роман об оперном театре, где остались его молодость и зрелость. Теперь коррумпированные политиканы закрыли его на бессрочный ремонт. Как с начала перестройки на девять лет закрывали Третьяковскую галерею, чтобы отвлечь молодежь выставками актуалов-абстракционистов, инсталляциями и перформансами.
Хотя у немалого числа пишущей братии начали появляться личные компьютеры и писательский пот капал уже по электронно светившейся плоскости, Морхинин, с его отвращением к любым технологиям, продолжал писать ручкой. Затем за умеренные деньги отдавал перенести на компьютерный диск и сделать распечатку на бумажных листах.
Он по-прежнему звонил в случайно обнаруженные редакции, пытаясь о чем-то договориться, и слонялся по разнородным адресам с кейсом, содержащим распечатки его повестей и романов.
В своих блужданиях по редакциям Морхинин постучался однажды в редакцию журнала «Полет юности». В большой редакторской комнате сидели две литературные дамы. Одна была молодая брюнетка с колючими глазами. Другая, значительно старше, с глазами пристальными. Между ними стояла высокая и худая, будто сплетенная из одних жил, неряшливая особа с синеватым лицом, знакомая Морхинину по редакции «Передовой Вселенной», где она обещала Крысе написать статью об «антикультуре».
Сейчас, в редакции «Полета юности», между двумя редакторшами и синеликой шел очень оживленный, обоюдовосторженный разговор. Увидев Морхинина с кейсом и робкой авторской улыбкой, старшая дама произнесла, обращаясь к гостье:
– Ради бога извините, Галочка. Присядьте на секунду. Мы примем посетителя и перейдем к основному вопросу.
Та скривила лицо. Двигаясь резко и конвульсивно, она бросилась куда-то в сторону. Буквально упала на свободный стул. Уселась, нога на ногу, фыркнула.
– Не берите ничего у этого графомана! – внезапно пронзительно завопила синеликая Галя.
– Что это еще? – удивился Морхинин. – Какие у этой особы ко мне претензии?
– Он уже приволакивал Оле Сониковой свою бездарную стряпню. Оля мне показывала. Хамство и убожество.
– На каком основании эта взбесившаяся тварь меня оскорбляет! – обозлился Морхинин. – Тут что у вас, психиатрическая больница?
– В психиатрическую вы попадете сами, если не прекратите ругань! – заявила молодая брюнетка. – Мы вам устроим это в два счета.
– Подождите, Клара, – обратилась к молодой старшая редакторша. – Господин действительно профессиональный писатель? У вас есть публикации? Книги?
Трясущимися руками Морхинин выложил «Проперция» и «Плано Карпини». Потом достал роскошное издание журнала с «Сопрано из Шуи»…
– Я мог бы еще предъявить десяток публикаций, – сказал он севшим от возмущения голосом.
– Ну да, у него есть прелестные публикации в «Нашем попутчике», в этом гнезде расистов! – завопила Галя, вскочив со стула и вытянув по направлению к Морхинину свои руки гоголевской ведьмы.
– Все, успокоились, – твердо произнесла старшая дама. – Прекратить повышенный тон. Мы выяснили, кто такой господин Морхинин, и имеем представление о его творческой продукции. Однако, – повернула к нему обрюзгшее лицо дама, – то, что хорошо для одних публикаторов, не подойдет для других и наоборот. Поэтому я бы рекомендовала господину Морхинину показать свои повести в каких-нибудь сторонних изданиях.
Раздосадованный Морхинин поехал к Курскому вокзалу, где неподалеку, в зеленеющем старыми тополями переулке, находилось книжное издательство, довольно известное и состоятельное, выпускающее много книг самого разного направления. Издательство называлось «Терракота», но Морхинин в нем никого не знал.
Два охранника в будке при входе отнеслись к нему добродушно. По-видимому, всклокоченный и усталый Морхинин в помятом костюме, с потертым кейсом вполне соответствовал их представлению о внешнем виде писателя. Они пропустили его в трехэтажный, недавно выкрашенный особняк без всяких препятствий.
Поднявшись на третий этаж, Морхинин огляделся. Коридор был пуст, но таблички над лакированными дверями кабинетов несли обычную информацию о должностях.
– Нет, к директору идти не стоит, – пробормотал автор. – Он может впасть в раздражение, ожидая новый бестселлер, а вместо этого увидев уже изданную книгу, не содержащую завлекательных «экшен». А вот «главный редактор»… Можно попробовать объясниться, поговорить.
Морхинин не сильно стукнул и надавил на дверь. Перед ним оказался человек среднего роста с русыми волосами бобриком. Одет он был в спортивно-молодежной манере и сидел почему-то за круглым, совершенно пустым столом, о чем-то раздумывая.
– Моя фамилия Морхинин. Я хотел бы узнать, нельзя ли…
– Морхинин, автор «Проперция»? – перебил его весело редактор.
– Да, я его принес. Думаю, может быть, можно переиздать?
– Определенно. Давайте, открывайте ваш сундучок.
Главный редактор Панфилов ловко выхватил у Морхинина «Проперция» и вышел. Морхинин остался один. Сидел как на иголках чувствовал, что поджилки у него трясутся (ну ладно уж, употребил клише – извините!). В общем, волнение охватило его, и перед глазами поплыл тревожный сумрак неопределенных предчувствий.
Через десять минут Панфилов вернулся с «Проперцием», раскрытым на той странице, где был указан тираж.
– Директор приказал поставить вашего «Проперция» в ближайший план. Идите сейчас же к выпускающему редактору Березкиной. Она будет работать над вашей книгой.
В это время заглянула молодая женщина с короткой стрижкой. Приятная, хорошо сложена – Морхинин определил с одного взгляда.
– О, на ловца и зверь… – бодро начал Панфилов. – Полина, бери этого человека и его книгу. Идите, совещайтесь, чего там можно прибавить и улучшить. Приказ Леонида Леонидовича.
В коридоре Морхинин с Березкиной догнали молодого парня, светловолосого, полноватого, симпатичного.
– Миша, постой, – сказала Березкина, хватая его за рукав ярко-зеленой кофты. – Познакомься с автором. Нам дали «Проперция».
– Михаил Шлям, книжный художник, – усмехнулся светловолосый парень. – Ничего сверхъестественного от меня не ждите.