Ваххабитов на Кавказе,
Друг хапуг и всякой мрази —
Не русак ты, вурдулак!
В гроб твой смрадный, нафталиновый
Заколотят кол осиновый.
Публика прибывала, ожидая продолжения вечера сатиры и юмора. Но Морхинин уже двинулся с эстрады в странном состоянии вдохновения и страха. Он шарахнулся, как ему показалось, к выходу, цепляясь ногами за стулья, едва удерживаясь на лесенках-переходах. Кто-то толкнул его, он качнулся и пошел в другую сторону.
А за одним из уставленных коньячными бутылками столиков красивый, с каштановой шевелюрой, одетый в золотисто-бархатный костюм мужчина лет около сорока убеждал в чем-то своего соседа. Тот был некрупный, круглолицый, круглоголовый, с гладко зачесанными назад черными волосами; одет ординарно, аккуратно, как высокопоставленный чиновник.
– Да брось, Иван… Наплюй ты на этого надравшегося дурня… Ну, пролепетал там что-то полупонятное… Не вяжись… – говорил красивый в бархатном костюме. – Тем более, он же не указал твоей фамилии…
– Вот поэтому я делаю ему подарок, – злобно прошелестел сухими губами круглоголовый, – оставляю жизнь…
Он позвал согнутым указательным пальцем. Тут же склонилось громилище со складкой на бычьей выбритой шее, в черном костюме, набитом мускулами.
– Да не надо, плюнь… – продолжал смеяться красивый.
– Значит, так, – отчетливо проговорил круглоголовый бычьей шее, – ты его не спутаешь?
– Ну, что вы, Иван Петрович! – пробасило громилище. – Я его держу в поле зрения.
– Возьми еще Толика. Наказать как следует.
– Совсем?
– Нет, совсем не надо. Но как следует, чтобы было неповадно. Где-нибудь в сторонке. Без ажиотажа.
– Будет сделано, Иван Петрович.
XIII
Когда Морхинин разлепил веки, его первым восприятием была чистая, почти ослепительная белизна. Показалось, что он находится где-то в заснеженном поле.
Потом Морхинин начал понимать, что все это бинты, окутывающие его голову и часть лица. Реальность жизни стала представать в нестройных воспоминаниях. Он отыскивал ее в своем затуманенном сознании. Боли сначала не чувствовал, впечатления наплывали только зрительные.
Итак, концерт в переполненном зале. Он помнит свист и выкрики на английском… Морхинин двинул рукой и первый раз ощутил боль – не резкую, но понемногу возникающую в голове… Играл на рояле и гудел в микрофон американский знаменитый рэп-композитор и исполнитель, а Валерьян с Лямченко слушали его концерт – совершенно невозможная ерунда. С какой стати они там оказались? А… вспомнил! После американца Морхинин читал свои стихи… Зачем? Кто его просил? Какая-то странная бессмыслица.
Если голова и рука болели не очень сильно (во всяком случае, терпимо), то, попробовав повернуться, он застонал от резкой боли в боку. Боль заставила его думать организованнее.
Теперь он вспомнил, как его привез на концерт, где одновременно был шикарный банкет, школьный товарищ Юрка Зименков. С ними находились Лямченко и приятная дама, секретарь Зименкова. Морхинин с ней любезничал и пил на брудершафт шампанское. Вообще все они – и Лямченко, и Зименков, и Морхинин, и дама – много пили вперемежку виски, шампанское, мартини и водку. Приходили мужчины и женщины с телевидения; молодая телеведущая Оксана, для которой Морхинин тоже читал свои стихи, а Лямченко с ней почему-то ссорился.
Морхинин опять застонал от боли в боку, боль была невыносима. Над ним наклонилась женщина в белом халате и белой шапочке. Она смотрела на него с сожалением. Потом, откинув осторожно простыню, что-то ловко и быстро сделала. Боль стала затихать. Валерьян сообразил: медсестра вколола ему болеутоляющее.
– Что у меня? – сипло спросил Морхинин.
– Не надо разговаривать, у вас сотрясение мозга.
– А бок?
– Сильная травма. Ничего, пройдет. Лежите спокойно.
Хороший совет лежать спокойно, если ты искалечен и вообще не понимаешь, что с тобой произошло.
– Я здесь… когда?
– Вас привезли вечером. Все будет хорошо.
На другой день пришла Тася, бледная, в мятом белом халатике поверх платья. Заплакала.
– Доигрался, – сказала Тася. – Тебе обязательно нужно было напиваться и читать издевательские стихи?
– За это меня избили? – стараясь улыбаться заплаканной Тасе, уточнил Морхинин.
– Слава богу, что не убили. Но почему застрелили твою бывшую редакторшу? Ужас, ужас!
– Какую редакторшу? – оторопело зашлепал губами Морхинин. – Причем я ведь… читал что-то… Застрелили?
– Ты оскорблял в стихах Адама Сергеевича… Мне сказал по телефону Лямченко. И там был кто-то еще покруче. Они приказали бить тебя на улице, около клуба. А она…
– Редакторша? Которая с Зименковым?
– Ничего не знаю про Лилю. А Зименкова вызвали к следователю. И Лямченко тоже. Вернее, им устроили предварительное дознание. Они видели, кажется, кто стрелял.
У Морхинина появилось ощущение, что ему еще раз нанесли сильный удар по голове. Его слегка затошнило.
– Дай воды, Тасенька, – жалобно попросил он. – Что-то мне плохо.
– Ирод ты, Валька, – снова заплакала Тася, наливая в стакан боржоми. – Что ты устроил спьяну? Из-за тебя человека убили. Бедная женщина… Помнишь редакторшу, которая работала в издательстве, где вышел «Плано Карпини»?
– Алла Константиновна! Ее? Но почему? Я ее даже не видел на том концерте. За что?…Позвони Лямченко, пусть придет.
Лямченко к нему не пришел. Зато через три дня осторожно заглянул в палату следователь. Кстати, больничная палата почему-то предоставлялась одному Морхинину. Следователь сел на стул у постели:
– Майор Серебряков, уголовный розыск. Главное управление министерства внутренних дел. Вы в состоянии отвечать на мои вопросы?
– В состоянии, – хмуро ответил Морхинин.
Он напряженно старался разгадать, какое отношение имеет убийство Аллы Константиновны Угловой к чтению им с эстрады vip-клуба эпиграмм на известного правозащитника и госслужащего высокого ранга.
– Начнем, – произнес следователь, доставая из внутреннего кармана объемистый блокнот в твердой обложке.
Это был худощавый брюнет в поношенном сером костюме и бежевой водолазке. Волосы без блеска, давно немытые. На щеках вертикальные морщины и заметная небритость. Ухмылка неприятная, тон разговора профессионально деловой. А вообще заметно: человек недобрый, придирчивый, нервный. Собственно, с чего бы ему быть добродушным и уравновешенным? Лишь бы не был откровенной сволочью, и то хорошо.
Вначале началось формальное, с краткой фиксацией в блокноте, предварительное дознание.
– Вы давно состоите в знакомстве с Зименковым Юрием Ивановичем?
– Десять лет учились в школе, в одном классе.
– А с Лямченко Николаем Ивановичем?
– Лямченко – главный редактор газеты «Московская литература». Знакомы на почве писательства.
– Каким образом оказались на концерте и презентации в N… поселке?
– Пригласил Зименков.
– Приглашение состоялось по его инициативе? Или это вы настояли на своем присутствии?
– Мы встретились совершенно случайно. Зименков сразу пригласил меня, а я – Лямченко. С разрешения Зименкова, конечно.
– Вы заранее готовились к чтению стихов, порочащих честь и достоинство известного общественного деятеля и высокопоставленного государственного служащего?
– Ничего подобного. Я же сказал: случайно встретил Зименкова. У меня и в мыслях не было оказаться в таком месте. Для меня это недоступное общество.
– Почему же вы позволили себе читать с эстрады стихи унизительного содержания?
– Честно говоря, я находился в состоянии сильного опьянения.
– Зачем вам надо было столько пить?
– Да как удержишься, когда официанты все подносят и подносят. И так весь вечер.
На худощавом лице следователя Серебрякова мелькнуло выражение раздражения и зависти. Он кашлянул, неприятно усмехнулся и что-то записал у себя в блокноте.
– Как давно знаете Сошнякова Игоря Сергеевича и Гагаева Анатолия Гурамовича?
– Я не понимаю, о ком идет речь.
– Почему же вы дрались с ними в парке, рядом с концертным залом N… поселка в восемь часов вечера, где были взяты прибывшим нарядом милиции?
– Я дрался? Я вообще был в таком состоянии, что не соображал, где нахожусь и что происходит. Не я дрался, а, по-видимому, эти указанные вами люди, избивали меня по чьему-то приказу.
– Может быть, вы просто не рассчитали свои силы, когда начали драку? – осведомился с издевательским сочувствием майор.
– Хватит, – начиная терять терпение, сказал избитый Морхинин. – Вам дали задание надо мной поглумиться? Может быть, вы получите за это премию?
– Отвечайте на поставленные вопросы, господин Морхинин, а не устраивайте полемику с представителем правоохранительных органов, – злобно ощерился следователь.
– Я отвечаю, – неожиданно успокоившись и понимая, что все действия следователя заранее продуманны, сказал Морхинин. – И я был взят не нарядом милиции, а машиной «скорой помощи». Мне об этом сказали здесь, в больнице. Так что не надо по отношению ко мне создавать уголовные обстоятельства, товарищ… так сказать… майор.
Наступило молчание. Серебряков, играя желваками на землистой физиономии, записывал что-то в блокноте.
– Вы знали Аллу Константиновну Углову? – вдруг бросил Морхинину майор.
– Да. Это главный редактор издательства «Крок-пресс», где издан мой роман «Плано Карпини».
– Это было давно?
– Пять… нет, шесть лет тому назад.
– Вы знаете, что она была убита в том же месте, где происходила драка?
– Это ужасно! Алла Константиновна много для меня сделала как редактор при издании моей книги. Я очень огорчен.
– Вы знаете, что рядом с ней убит Гагаев?
– Нет, не имел представления. И не знаю, кто этот Гагаев. Я вам уже об этом сказал.
– Вы случайно не встречали Ирину Михайловну Крицкую?
– Крицкую? Ирину Михайловну? – недоуменно пробормотал Морхинин.
– Да, Ирина Крицкая. Это она находилась рядом с вами, когда вы валялись в кустах. Она сначала застрелила Углову и тут же Гагаева.