Паутина судьбы — страница 24 из 52

– Ирина… – повторил Морхинин, – я видел одну Ирину рядом с Аллой Константиновной. Небольшого роста, брюнетка, истеричные манеры. – Морхинин вспомнил весь эпизод своего любовного свидания с Аллой, прерванного Ириной с пистолетом в руке, и рассказал обо всем следователю.

– Чем же это закончилось?

– Тем, что я остался жив, как видите. И убрался подобру-поздорову.

– С тех пор вы виделись с кем-нибудь из этих женщин?

– Нет, никогда.

– Ни разу?

– Ни одного раза. Четко. Железно, – отрывисто отвечал Морхинин, чем почему-то рассмешил майора Серебрякова.

– Итак, складывается мотивация убийства, – сказал майор. – Вы, как писатель, могли бы составить версию?

– Легко, – ответил Валерьян Александрович, чувствуя огорчение по поводу смерти Аллы и одновременно авторский кураж. – Я, в дым пьяный, выбираюсь из концертного зала и наугад иду куда-то в парк. Меня видит Алла Углова, оказавшаяся тоже здесь со своей подругой Ириной…

– Крицкой, – подсказал, остро сверкнув глазами, Серебряков. – И дальше…

– Алла видит меня и направляется за мной… не знаю зачем… Ну… может быть, чтобы возобновить знакомство, мало ли… В это время два натравленных костолома догоняют меня и где-то в кустах начинают избивать…

– Это вы играете на себя, Морхинин.

– Ни в коем случае. Так и было, хотя я не помню, а только представляю эти события. Итак, меня начинают бить, я еле на ногах, пытаюсь сопротивляться. Алла видит это и бросается мне на помощь. Алла Константиновна Углова женщина крупная, налитая, сильная, тело, как у метательницы диска. Это я могу вам констатировать. И пока один валяет меня, другой оттаскивает могучую Аллу. Они борются. Издалека полное впечатление пылких объятий красавицы Угловой с этим нацменом. Появляется Ирина Крицкая, видит измену возлюбленной. А поскольку все в той или другой степени пьяны, то нервы ревнивой Ирины не выдерживают. В ярости она вынимает пистолет и стреляет. Может быть такой вариант: стреляет в этого… как там его…

– В Гагаева, – почти восторженно подсказывает майор, – но…

– Ну да. Она случайно попадает в свою любовницу. Алла падает. Ирина бросается к Гагаеву и с близкого расстояния кончает с ним. Сбегается охрана, появляются посторонние люди. Избивший меня мордоворот делает ноги, чтобы доложить своему хозяину. А Ирина… она не покончила с собой?

– Нет, ее схватили, – возразил майор. – Вызвали милицию, «скорую»… Н-да…

– Эх, жаль! – забывшись, воскликнул перевязанный бинтами Морхинин. – Вот был бы сюжет! Ну, значит, все. Приезжает «скорая», отвозят меня сюда. Ирину будут судить. Вообще материал для детективного сериала.

– Будет вам сериал, – злорадно сказал Серебряков. – А версию мотивации убийства Угловой и Гагаева я у вас забираю. Надеюсь, не возражаете, – добавил майор с сарказмом.

– Пожалуйста, – великодушно согласился Морхинин. – Куда вам самим-то распутать по горячим следам…

– Вы нахал, господин Морхинин.

– Я не нахал! Я писатель, уважаемый товарищ следователь.

– И поэт, – подхватил следователь не без юмора, – за что и получили телесные повреждения.

– Вы должны найти и наказать инициатора и исполнителя моего избиения.

– Сидите уж и помалкивайте. Это я вам советую из лучших побуждений. Знаете пьесу «Волки и овцы»?

– Допустим, – сказал Морхинин со снисхождением литератора к случайному лицу.

– Вы овца, а они волки. Вы напились и полезли бодаться. В следующий раз вам перегрызут горло.

«Да, перегрызут, – подумал Морхинин. – В следующий раз… Неизвестно, что вообще еще будет».

А обстоятельства складывались следующим образом. Морхинин еще неделю находился в больнице, в гипсе – поскольку у него было сломано два ребра и зафиксирован перелом правого плеча. Затем он около месяца лежал дома. За ним ухаживала верная Тася, находя время для регентской работы в церкви.

Пришло письмо из Италии. Синьор Владимиро Бертаджини, не зная о злоключениях своего заочного друга, сообщил приятные вести. Перевод «Проперция» успешно движется к завершению. Организовалась группа спонсоров, готовых оплатить издание романа русского автора небольшим тиражом. Старый латинист, друг синьора Бертаджини, дает свой вариант стихов Проперция, что приносит ему большое творческое удовлетворение. Молодой мантуанский художник Лино Моденезе выразил желание совершенно бесплатно оформить книгу господина Морхинина как дружественный жест навстречу русской культуре, которая отражает в произведениях своих авторов культуру Италии…

Кроме того, синьор Владимиро в своем послании хвалил стихи Морхинина за их стройность и разнообразие тем (Валерьян иногда посылал итальянцу распечатки своих стихов). Бертаджини выбрал одно, особенно ему приглянувшееся, сам перевел его и опубликовал среди стихов местных поэтов. А приглянулся ему «Морозный день» (Una giornata fredissima). Разглядывая страницу из итальянской газеты, присланную в письме Бертаджини, Морхинин думал: «Ну, вот перевели мой стишок; свершится чудо, если переведут и напечатают «Проперция»…

И Зименкова, и Лямченко дважды вызывали к следователям, потом отстали. Как заводная кукла, пять раз повторял Морхинин одну и ту же версию убийства Аллы Угловой и вообще то немногое, что он помнил при чтении дерзких своих стихов. Ему грозили условным сроком на полгода, а он разводил руками и сетовал: его, мол, обманули бессовестно, убедили, что он живет в демократической стране, где за стихи, пусть «хулиганские», сажать не имеют права. Прокурору, мужчине с виду грозному, Валерьян доложил свое мнение: при Союзе было ясно, чего допускается, чего не допускается. А сейчас ничего не понять, да еще в пьяном виде. Прокурор сначала злился, потом ржал и удивлялся, откуда такие дураки на свете берутся.

Наконец следователь осторожно выпытывал: кого он считает заказчиком и исполнителем своего избиения? Валерьян Александрович прижимал руку к сердцу и клялся, что бывал иногда пьян в течение своей многогрешной жизни, но такой степени свинства, которой он достиг, напившись на знаменитом vip-концерте, еще не было. Поэтому даже отвлеченно рассуждать, кто послал костоломов, он не может.

Ну, делали вид, что сердятся. Головой качали: романы, мол, пишите, стихи сочиняете – как не стыдно! Ох уж эти писатели! Смеяться-то смеялись, однако отстали с большим трудом. Все закидывали: не пойдет ли он куда жаловаться? Морхинин не пошел.

Он разыскал по справочнику номер телефона и позвонил в издательство, где издавали альбомы с репродукциями картин и скульптур минувших и современных гениев. Спросил, работает ли директором издательства господин Углов. Избалованный женский голосок сообщил, что хотя директор был долгое время отвлечен серьезными проблемами, но сейчас у себя в кабинете. Проводит совещание. Морхинин самым бархатистым тембром своего баритонального баса умолил секретаршу соединить его с директором, когда это станет осуществимо.

Спустя час раздался мрачновато-мужественный директорский зык: кто звонит и по какой надобности? Морхинин сообщил о своем былом сотрудничестве с трагически погибшей Аллой Константиновной и просил сообщить о месте захоронения.

– Навестить могилу хотите, цветочки положить? – почему-то насмешливо спросил директор. – Вы кто – писатель, художник? Или близкий знакомый?

– Вообще-то я поэт, – неожиданно для себя сообщил Морхинин.

– Вот и говорят: на том бардаке все безобразие началось с какого-то чокнутого поэта. Ирка Крицкая стреляла в того, кто поэта дубасил, а попала в Аллу. Вы не тот ли поэт?

– Нет… Просто Алла Константиновна когда-то издавала мою книгу. Когда я узнал, то счел своим долгом…

– Ладно, черт с ним со всем, – прервал Морхинина директорский зык.

Было сказано, где похоронена Алла Константиновна. Оказалось, на Ваганьковском кладбище, недалеко от церкви, рядом со своими дедушками и бабушками. Алла происходила из знатной семьи.

Морхинин поблагодарил и принес самые искренние соболезнования. Там швырнули трубку.

– Эх, – сказал вслух Морхинин, – бедная кустодиевская Венера… Что за распроклятая у меня судьба!

Он вспомнил, как Алла Константиновна, выйдя из ванной комнаты в одной накинутой простыне, повернулась к нему уже без нее… Вспомнил страстно и ярко… Морхинин был все-таки человек своеобразный. На кладбище он не поехал, но трагикомическое свидание долго лелеял в воображении.

XIV

Работа над новым романом была совсем другой, нежели над древностями «Проперция» или экзотическими приключениями «Плано Карпини».

Фабула его была приближена к собственной судьбе автора. Морхинин использовал в некоторых случаях картины из своей утомительной жизни оперного хориста, а также общую обстановку того, уже отдаленного, времени. Он показал мир пошлый и трагический, иногда наполненный счастливейшими переживаниями, иногда безутешными слезами одиночества и отчаяния. И горечь, разъедающая душу, и грубое давление «сильных мира сего», и угасание надежд молодости. Несмотря на не вполне объяснимую или банально нелепую смерть основных героев, на страницах романа нашли место и сатирические, и просто смешные, сохраненные памятью зарисовки.

Об успехе и, что вероятнее, безуспешности этой своей работы Морхинин старался не задумываться. Первые два его романа все-таки давали надежду в отношении будущего внимания издателей. А вот арии, хоры и вокальные проблемы могли вызвать сомнение маркетологов. Но пока он писал, зная, как трудно будут воспринимать его «Шестую кулису».

Тем временем Тася узнавала у знакомых, нельзя ли недорого, а может быть, и бесплатно приобрести подержанный электронный агрегат, без участия которого продолжать работу писатель уже не мог. Наступал XXI век. Он требовал не только литературного дарования, усидчивости, воловьего терпения, он требовал приспособления к компьютерной технике. Тася знала: в этом отношении Морхинин человек ущербный. Пока это была ее задача.

Верную электрическую машинку Валерьян отнес на помойку. А Тася, читая специальные брошюры, консультируясь с соседями (на счастье, это были научные сотрудники), начала преодолевать новое испытание судьбы. Были приобретены компьютер, клавиатура и новенький монитор. Кто-то даже подарил принтер. И милая сожительница Морхинина ради его блажи, с возникновения которой и началось это повествование, усердно трудилась над его освоением. А Морхинин продолжал архаическое сражение с сопротивлением языкового материала, держа в троеперстии ручку и шелестя листами бумаги.