– Звони. Я тебе очень сочувствую. Ужасно это все, страшно и грустно. Где его убили?
– Около офиса. Андрей выходил из машины. Какой-то человек выстрелил в него и скрылся. Вот и все.
– Держись, целую тебя, девочка. Стерпи.
– Хорошо, папа. До свидания, – и она положила трубку.
Соня позвонила, как и обещала, через три дня. Морхинин внутренне напрягся, будто ему предстоял важный разговор не с родной дочерью, а с каким-нибудь дотошным и недоверчивым следователем. Однако его музыкальный слух определил что-то вкрадчивое и непривычно целеустремленное в интонации, с которой дочь произнесла «Мне нужно кое-что у тебя узнать».
– Где мы увидимся? – спросил Валерьян Александрович, почему-то волнуясь. – Мне приехать к тебе или… как?
– Я приеду к тебе, – с некоей осторожностью почему-то сказала Соня. – И… нельзя ли как-нибудь спровадить твою Таисью Федоровну? Мне требуется конфиденциальность. Ты не обижаешься?
– Да нет. Таисья Федоровна в храме репетирует с хором. Скоро Рождество, потом Крещение. Я остался дома специально в ожидании твоего звонка.
– Спасибо. Я буду скоро, минут через сорок. Поеду на метро, чтобы не стоять в пробках. А потом мой шофер приедет к твоему подъезду.
Ровно через сорок минут звонок у входной двери. Морхинин вздрогнул, как перед чем-то неприятным. Вошла Соня в чужом потертом пальтеце. Шапочка тоже чужая, серая, шерстяная. Сапожки скромные, старомодные. В руках большая сумка, перехваченная широкими ремнями. Ничего не напоминало обычно модно одетую, слегка надменную бизнес-леди. Лицо похудело. Даже мороз не подействовал, бледненькая. Значит, страдает все-таки.
Морхинин обнял дочь, погладил по стройной узкой спине. Она размотала шарф и, как всегда, спокойно поцеловала отца в щеку.
– Я у тебя пальто сниму. Не хочу здесь, – Соня указала на общую вешалку.
– Да-да, проходи. Раздевайся, садись. Сейчас выпьем чаю. Или, может быть, поднимем по стопке за упокой души убиенного раба Божия Андрея?
– Нет, папа, не надо чая. Тем более спиртного. Давай поговорим. Скажи мне, ты знаешь довольно крупного бизнесмена… Зимникова? Вроде бы ты с ним учился в школе. Он с семьей постоянно проживает в Швейцарии. А здесь осуществляет какие-то финансовые проекты вместе со старшим сыном.
– Ты, наверно, имеешь в виду Зименкова… Это мой школьный товарищ, Юрий Иванович Зименков.
– Андрей последнее время был с ним в близком контакте. Они постоянно совещались. Я не имею никакой информации об их делах. Но Андрей однажды проговорился, что они затеяли очень крупное дело, какой-то всемирный проект, связанный с новейшими нанотехнологиями. Что-нибудь ты об этом знаешь?
– Я знаю от Зименкова очень мало. Но тебе открою то, что доступно моему примитивному в таких вопросах разуму. Первое – это некое феноменальное изобретение, совершенное сыном Зименкова Михаилом. Ему лет двадцать пять – двадцать семь. И сам Юрка… Юрий Иванович… в совершеннейшем восторге от талантов своего сына.
Соня почему-то поежилась, и Морхинину показалось – еще сильнее побледнела. Она достала из кармана красивого брючного костюма, который скрывался под бедным пальтецом, пачку иностранных сигарет. Вынула длинную, с золотым росчерком, бумажную трубочку. Щелкнула дорогой зажигалкой. Пустила дым белой струйкой, потом спохватилась:
– Ты не возражаешь? Ой, придет Таисья, сразу учует…
– Да ладно, кури, – сказал Морхинин и затем с застенчивостью некурящего попросил: – и мне дай-ка…
Они покурили вместе. Морхинин открыл форточку и снова уселся напротив дочери.
– Теперь по поводу контактов Зименкова с Андреем, – продолжал он. – Вот об этом я абсолютно ничего не знал. Но тебе, как его вдове и своей дочери, так и быть, поведаю. Суть открытия Михаила Зименкова каким-то образом проявляется, я думаю, в драгоценных кристаллах или в чем-то подобном, заключенном в металлическую капсулу. Это я фантазирую. Сам воочию я не имел возможности этого наблюдать. Капсула пока положена в мягкую сумочку, которая…
– Которая находится вон там, – Соня показала пальцем с серебристым маникюром на книжную полку, где тесно стояли шесть томиков Шекспира.
Морхинин остолбенел. Однако быстро оправился и подумал: «Ну и черт с ними, со всеми. С их всемирными проектами, драгоценными капсулами и прочей ерундой». У него врожденно не имелось никакой страсти к действиям, обещающим преуспеяние политического или финансового характера.
Говоря честно, в его неудержимо хлещущих литературных вымыслах, в глубинах его непоследовательной натуры он был одержим тщеславием и жаждой поэтического бессмертия, о чем никогда не признавался даже самому себе. Понимал: ему не дано такой судьбы. А в попытке заставить ее подчиниться своим замыслам он упустил время. Близок уже к старости. Его душевные силы слабеют, а физически он уже не может заставить себя писать по четырнадцать часов в сутки, подобно Бальзаку. Впрочем, и эта грандиозная усидчивость – тоже не гарантия литературного гения. Вон несколько худощавых книжечек Гоголя и Лермонтова, и этим сказано все. Тайна гения – неисповедима.
Морхинин взглянул на серебристый маникюр дочери и сразу расслабился. Беспечность заменило в его душе мрачное напряжение. Он даже слегка зевнул и потушил сигарету.
– Тебе сказал Андрей? – с интересом участника этой странной игры осведомился он у дочери.
– Нет, – Соня полезла в другой карман и достала небольшую бумажку. – Прочитай сам. Я нашла это в записной книжке мужа.
На листке из ежедневного фирменного календарика явно почерком Зименкова было начеркано косо: «У Валерьяна за Шекспиром». И дальше закорюченно: «Ю Зим…», а затем приписка: «Делай, как знаешь, мне все равно».
– Видишь ли, Сонечка, я понимаю, что после смерти Андрея ты становишься участником этого проекта. Твое дело, но… я обещал товарищу хранить сумку, пока он сам ее не потребует. Я, конечно, не делец, сам в ваши игры погружаться не собираюсь. Но мной руководит обещание, данное Зименкову. Он, кстати, подарил мне деньги, чтобы я мог издать сборник стихов.
– Сколько? – холодно произнесла Соня.
– Полторы тысячи долларов, – гордо похвастался Морхинин.
Соня достала из бумажника еще столько же.
– Ты хочешь меня подкупить? – раздувая ноздри, насмешливо спросил Морхинин у дочери.
– Нет, я хочу, чтобы твою книгу красиво оформили и чтобы тираж был приличный… А теперь, – продолжила замедленно бизнес-леди, протягивая отцу мобильный телефон, – позвони Зимни…
– Зименкову, – исправил Морхинин, взял мобильник и неловко набрал домашний телефон школьного товарища.
Какой-то испуганный женский голос, объявил, что Зименковы (отец и сын) здесь больше не проживают, а квартира выставлена на продажу.
– Чего? – не веря своим ушам, переспросил Морхинин. – С какого это вдруг рожна?..
– Не знаю с какого… – пробормотал тот же голос. – А мне сказано в квартире убрать и мебель протереть.
– Позвони ему в офис, – так же размеренно посоветовала Соня.
Морхинин узнал голос секретаря. Ему показалось, что в ее отчетливом выговоре сквозит легкое уныние.
– Простите, вас беспокоит… – осторожно приступил к выяснению обстоятельств Морхинин.
– Я вас узнала, – услышал он. – Здравствуйте, Валерьян Александрович. Вы, наверное, хотели бы услышать Юрия Ивановича? Юрий Иванович Зименков вчера улетел в Швейцарию на транспортном самолете. Он сопровождает гроб с телом своего сына.
– Что? Миша умер?
– Его сбила неизвестная машина марки «Рено».
– Когда это случилось?
– Три дня назад. Все ценные бумаги фирмы, по-видимому, будут проданы. А здание офиса перейдет к другому владельцу, некоему Ставрову.
– Ставров убит, – машинально сказал Морхинин.
– Так быстро? – страшно удивилась секретарша. – Вообще-то это следовало ожидать. Но… Я не представляла, что все закрутится настолько молниеносно. Словом, мы сообщили друг другу ценную информацию. Теперь здесь будет новый шеф. Он вряд ли станет меня держать на прежнем месте.
– Простите, а вы не могли бы сказать, каким образом можно созвониться или написать Юрию Ивановичу?
– Я знаю только, что самолет, на котором улетел Юрий Иванович, имел маршрут до Люцерна. Больше не имею никаких подробностей. Всего наилучшего, Валерьян Александрович. Желаю творческих успехов.
Морхинин вернул мобильник дочери. Она спокойно убрала телефон и записку Зименкова во внутренний карман. Морхинин прошелся по комнате взад-вперед.
– Вот такие пироги. Круто работают. Прямо жуть. Что ж, бери, Соня, сумочку с капсулой. Но, умоляю тебя, выброси ее в первый же мусорный контейнер.
– Да ты что, папа, – усмехнулась Соня, вытаскивая таинственную кладь из схрона. – Здесь же сотни миллиардов долларов. В перспективе, конечно. Эту перспективу надо осуществить.
– Пока ваше непонятное дело будет осуществляться, количество трупов может возрасти. Тебе не слышно, как вокруг нас посвистывают пули?
– Не беспокойся. Я свяжусь с очень мощными людьми.
– Есть восточная пословица: «Не говори, что смелый, нарвешься на более смелого. Не говори, что сильный, нарвешься на более сильного». Между прочим, неглупая пословица.
Соня положила зименковскую сумочку в свою большую суму на ремне. Надела не торопясь замызганное пальто и шапочку. Повязала шарф, перебросив конец через плечо. В этом жесте Сони сквозило что-то победоносное. Взяв желаемое, посмотрела на отца иронически.
Морхинин проводил дочь до входной двери.
– Ты и обратно на метро? – спросил он.
– Меня ждет машина, – сказала Соня и похлопала отца по руке покровительственно.
Поцелуй в щеку, и она стала бодро спускаться по ступенькам.
– Дура, – проворчал мрачно Морхинин, – Ника-победительница.
Он подошел к окну и увидел, как Соня села в красивую черную иномарку рядом с шофером. Иномарка мягко отчалила от тратуара и стремительно понеслась по пустой неширокой улице, оставляя на свежевыпавшем снегу ровный след.
XXVII
Морхинин достал с этажерки рукопись о мореплавателе Вашку Нуньесе Бальбоа и приготовился продолжить работу. Но почему-то остановился; воспоминания зимы прошлого года повели его вперед.