Он был в общем-то заботливый, трудолюбивый муж и отец. Мать, наверное, пустит для приличия пару пустеньких слезок. Боже, а какая истерика будет с гульливой, неприкаянной Светкой! Та относилась к отцу как-то особенно; иногда с иронией, но почему-то с фанатичной любовью. Теперь ее, Соню, она круто возненавидит.
Какой-то джип, внезапно завернув с противоположной стороны, выехал поперек улицы и оказался рядом с авто Груденского. Загрохотала автоматная очередь, посыпались осколки стекол. Милицейская машина тем временем промахнула далеко вперед, почти до Боровицкой площади. Затем стала неторопливо разворачиваться. Джип рванул в ближайший переулок и растворился в темноте.
Когда милиция подъехала к уткнувшейся в фонарь машине Груденского, подполковник Сизарев осторожно подошел и открыл дверцу, испещренную пулевыми отверстиями. Соня, Груденский и шофер были мертвы. Сизарев молча смотрел на убитых суженными привычными глазами. Потом достал мобильник, стал кому-то докладывать. Приблизились его опера, выглядели растерянно. Даже присвистнули от неожиданности. «Во работают… Профи… – сказал один из них. – Ниоткуда взялись, черканули из «калаша» и пропали».
Ночь продолжалась. Москва спала хмурая, заснеженная. Насмотревшаяся по телевидению кошмаров…
Рассвело. Покатили потоки машин. Заскользили по рельсам, верезгливо бренча, трамваи. Открылись гипер– и супермаркеты, заглатывая с утра покупателей. Приступили к производству финансов офисы, а ведомства – к производству постановлений и распоряжений.
Николай Иванович Лямченко вошел в вестибюль Союза писателей и, позевывая, стал подниматься широкой лестницей на второй этаж. Там уже трудились рабы компьютеров в арендованных помещениях, а также члены секретариата и редакционно-издательские сотрудники вместе с его женой Любой. Они являлись на час раньше него.
Предварительно, открыв ключом, Лямченко зашел в маленький личный кабинет. Там он повесил на крючок пальто, шапку и шарф. Включил ноутбук на столике. Взял приготовленные дома материалы и… И вдруг ему показалось, что в соседнем помещении слышится женский плач.
Николай Иванович сделал изумленные глаза и вошел в помещение редакции. У стены за своим компьютером вытирала платком глаза его жена Люба. Двое молодцов у компьютеров были явно смущены чем-то. А недавно принятая Лида Соболева совсем поникла в рыданиях.
– Коля! – крикнула его жена Люба. – Валерьян убит!
– Шо?! – неуправляемо пробормотал Лямченко. – Кто?!
– Валерьян Морхинин убит, – громко подтвердила Люба и опять заплакала.
– Валерьян Морхинин убит? – Лямченко стоял посреди обширной комнаты, расставив ноги и разведя руки, как некий вопрошающий знак. – Откуда такая информация?
– Лида рассказала… – немного успокаиваясь, проговорила Люба. – Ее двоюродный брат там был и сам видел его… на снегу… И милиция приехала, и были другие трупы…
– Другие трупы… Где это произошло? – сильно опечаленный, начал задавать вопросы Микола. О том, что Морхинин убит… что его уже нет на свете… думать упорно не хотелось. – Лида, возьми себя в руки… Да налейте ей полстакана корвалола или валидола, черт вас возьми!
Потом капали корвалол в стакан не только Лиде Соболевой, но и Любе, и даже молодым сотрудникам заодно. Лямченко отказался. Он скинул со старого кресла на пол запечатанные пачки каких-то книг. Сел в кресло и стал ждать, когда Лида, а за ней и его Люба придут в себя настолько, чтобы их можно было четко понять. Наконец, преодолев непривычную для нее истерику, всхлипывая и вытирая платком покрытое пятнами лицо, Лида рассказала…
– Но откуда у Морхинина оружие? – недоумевал Лямченко, почему-то упорно и даже несколько глупо не веря, что Валерьян уже мертв.
Вот такая странная просодия[13] нашла на опытного газетчика, привыкшего к некрологам и всяким негативным сообщениям даже о знакомых людях. Однако факт смерти Валерьяна представлялся ему до нелепости неправдоподобным.
– Бедный Валечка… – опять всхлипнула Люба. – Его-то за что… Кстати, когда позвонили к нему домой, у его жены… Таси произошел обморок, ее отправили на «скорой» в реанимацию.
– Таким образом… – произнес неожиданно Лямченко, решив привлечь для обстоятельного выяснения все возможные средства. Он прошел, решительно шагая, в свой кабинетик, нашел и набрал по мобильному номер. – С вами говорят из редакции газеты Союза писателей России. Генерала Корецкого нельзя ли к телефону?.. – Лямченко сел на угол стола, подрыгивая одной ногой от нетерпения. – Товарищ генерал? Вас беспокоит Лямченко из… да, да… Конечно, знаю уже, Иван Степанович… Но как же получилось, шо его дочь дважды вызывала милицию, охрану, даже собственного шефа и никаких… Чье-то сильное давление сверху? Шо же такая самодеятельность? Приезжают два киллера и начинают требовать у Старовой сверхсекретные данные… Как будто это небольшой откатик за пустяки… Стараетесь выяснить? А мне… Мне главное хотелось бы уточнить… Писатель Валерьян Морхинин тоже там как-то участвовал? Никакого отношения? Просто приехал защищать дочь? Ну, дочь есть дочь, какая бы она ни была. Благодарю за информацию.
Лямченко выключил мобильник, подумал немного и неожиданно ощутил, как по его щеке скатилась одинокая, но совершенно искренняя слеза. Он утер лицо рукавом. Выругался грубо и зло. Открыл шкафчик с разными нужными принадлежностями. Достал бутылку водки и большую рюмку, перехваченную у стеклянной талии круглым манжетом. Вспомнил, как Валерьян доставал ему когда-то входные пропуска на спектакли Большого театра. Опера «Князь Игорь» потрясла его особенно. А как пел баритон! «О дайте, дайте мне свободу! Я мой позор сумею искупить… Я Русь от недруга спасу!» А среди воинов в остроконечных шлемах и кольчугах, среди бояр в бархатных одеждах и высоких шапках стоял Валерьян – тоже в красной бархатной шапке, в кафтане и плаще…
Лямченко налил полную рюмку, поднес к губам, прошептал что-то и выпил. Постоял, опустив голову, о чем-то раздумывая. Налил еще полрюмки. Выпил и с дымящейся сигаретой вошел в помещение редакции.
– Прекратили стоны, – сказал он решительным голосом. – Жизнь идет, мы должны делать нашу работу. Люба, печатай к следующему номеру газеты в траурной рамке: «Редакция сообщает о трагической гибели известного русского писателя Валерьяна Александровича Морхинина и выражает сочувствие родным и близким».
В дверь как-то разом ввалились критик Селикатов, поэт Вапликанов и прозаик Дьяков.
– Уже знаете? – спросил Лямченко. – Про Морхинина?
– Ну да, – немного растерянно проговорил Вапликанов. – Мне Петр позвонил, а я Дьякову. Решили к тебе вместе подъехать. У тебя вроде образовался информационный центр по поводу Валерьяна. Так что вот… как бы… отреагировали.
– Водку привезли? – Лямченко посмотрел сердито. – А то моя заканчивается…
– Я взял, из соображений траура, – вскинул голову Селикатов, вынимая из-за пазухи бутылку с коричневой жидкостью. – На кедровых орешках. Достаньте рюмки-то…
Один из молодых сотрудников по указанию Лямченко побежал в его кабинет.
– Да, жаль, – вешая шапку на вешалку, сказал Селикатов. – Небесталанный был мужик. Мог бы по-настоящему раскрыться. А так… все-таки не успел… Не хватило, так сказать, харизмы…
– Вообще одаренный прозаик был, – почему-то заикаясь, подтвердил Дьяков. – И даже стихи иной раз выдавал…
– Нет, стихи это спорно… – Лямченко выпил, поморщился и закурил вторую сигарету.
– А я, как поэт, считаю, что Валерьян большее впечатление производил стихами… – вмешался Вапликанов. – Вот, например… Я нашел в своей записной книжке:
Ни карьеры, ни удачи,
Ни духовного отца…
Жизнь вся – гогот жеребячий
С пресной жвачкою сенца.
Я, усталый, из столицы
На ночь глядя прочь уйду
Да в луга под окрик птицы
Незнакомой забреду.
Хитрый месяц, плут продрогший,
В буйстве туч затупит рог
И укажет мне усохший,
Грустный прошлогодний стог.
Этот стог вполне законно
Он мне станет предлагать
Как ночлег, и, примиренный,
Здесь я лягу умирать.
– Пожалуй, и правда ничего… – сказал Лямченко. – Хотя Валерьян перестрелки с бандитами не предвидел.
На другой день Лида Соболева значительно опоздала в редакцию «Российской литературы».
– Остался жив! – крикнула она с порога, светясь от неистового восторга. – Мне звонил брат. Когда привезли тела убитых…
Как и вчера, в момент, содержащий трагическое известие о смерти Морхинина, Лямченко изобразил крайнюю степень удивления. Он поднял к потолку руки и сделал «квадратные» глаза.
– Патологоанатом или санитар, кажется… обнаружили, что у него… бьется сердце, – прерывисто вздыхая, говорила Лида. – Тут же – на операционный стол… Дежурный хирург прооперировал… – Лида заплакала, потом засмеялась, вытерла слезы и обратилась к побледневшей от нервного потрясения Любе.
– Неужели? – шепотом произнесла Люба.
– Врачи сказали: операция прошла удачно… Пуля не задела сердце…
– Коля, ты слышишь? – громко закричала Люба. – Чудо! Просто чудо!
Молодые сотрудники у компьютеров остолбенели.
– Номер больницы, – хрипло потребовал Лямченко у Лиды, бросаясь в свой кабинетик.
Через десять минут он возвратился в редакционную комнату.
– Шо за человек, – дымя сигаретой, сказал Николай Иванович. – То на три года исчез, то возник как ни в чем не бывало. Теперь погиб от пули бандита, но остался живой… Боже ты мой, ну и тип…
– Врачи говорят, такое случается очень редко, – синхронно с рассуждениями Лямченко говорила Лида.
– Уж, як Бог свят, нечасто, – подтвердил Лямченко.
– Николай Иванович, разрешите, я поеду, – робко вскинула на него глаза Лида Соболева. – Узнаю, как он сейчас…
– Валяй, Лидия. Туда и назад, бегом, – приказал Лямченко, окутанный сигаретным дымом. – Ума можно решиться от таких фокусов! Но откуда пистолет?.. Его же будут судить!